мерой предосторожности!
– Давай сожжем дом, – говорю я, вставая.
– Тише, Люси, это ведь и дом Калеба тоже. Не стоит наказывать его за то, что сделала Леа.
Несмотря на то что она называет себя Этель, она изображает акцент Рики Рикардо.
– Я спасла ее от тюремного срока в двадцать лет. – Я издаю стон. – Я защищала эту отвратительную злобную стерву в суде!
– Да. Жаль, что ты такой хороший адвокат, да? В общем, это не единственная плохая новость…
– Не единственная? Да что там еще может быть?
Она достает из кармана палочку и кладет мне на ладонь.
– Что это? – спрашиваю я, смаргивая слезы.
Кэмми закатывает глаза.
– Тест на овуляцию.
– А?
– Тест, определяющий уровень гормонов в моче… чтобы ты знала, можешь ли сейчас забеременеть…
Я роняю тест на стол.
– Они что, пытаются зачать ребенка? – ахаю я.
Почему он мне не сказал?
– Она пытается зачать ребенка. Я нашла этот тест в секретной коробке из-под обуви вместе с письмами, – она кивает на корреспонденцию Тернера, – и таблицей фертильности. Если бы они оба хотели детей, не думаешь, что ее приблуды для зачатия находились бы в шкафчике ванной?
Я смотрю на нее ничего не выражающим взглядом.
– О-ли-ви-я! Она пытается забеременеть, потому что ты вернулась. Она боится его потерять. Калеб даже не знает! Ты должна остановить их, пока он не угодил в ловушку, из которой не выберется никогда.
– Почему? Я не могу… – Я с несчастным видом обмякаю на стуле. – Таблица фертильности, – повторяю я, понятия не имея, что это значит.
– Да, чтобы знать, когда наступит наибольшая вероятность зачатия. Из какого ты века?
– В таблице были указаны эти выходные?
Из меня как будто выбили весь воздух, ударив в живот. Кэмми кивает.
– Вот. – Она вручает мне копии писем Тернера. – Слушай, пришло время что-то предпринять. И я не говорю о твоих обычных играх с ложью и шпионажем. Пора рассказать ему правду обо всем.
– О чем, например? Что там еще рассказывать? Он уже знает обо всем важном.
– Например, о том, что Леа приходила шантажировать тебя и подкупить тебя деньгами… как насчет этого?
– Это не поможет. Он и так уже знает, что она прогнила насквозь, как я. Он просто обожает аморальных девиц.
– Тогда как насчет спросить его напрямик о его чувствах к тебе? Она нашел тебя снова, даже после того, как узнал, что ты сделала, пока у него была амнезия. Он все еще влюблен в тебя, Оливия. Тебе надо просто убедить его в этом.
Я вспоминаю тот вечер перед вынесением оправдательного приговора Леа, когда он заявился ко мне в квартиру. Он всегда приходил ко мне вот так, правда? В музыкальном магазине, в продуктовом, в моем офисе. Черт побери. Кэмми права: здесь что-то не так.
– Хорошо, – говорю я.
– Хорошо, – соглашается она. – Теперь включи компьютер: нам нужно выяснить, куда они уехали.
Два часа спустя я возвращаюсь в свою квартиру. Окна открыты: в лицо мне бьет соленый морской ветер. Я глотаю его и начинаю искать своего крысу-жениха. Напоминаю себе оставаться спокойной и вести себя, как настоящая леди, но когда я вижу, как он принимает солнечную ванну у меня во дворе, то ругаюсь так громко, что он резко поворачивается, едва не уронив стакан с водой.
– Вот. – Я стаскиваю с пальца кольцо и швыряю ему. Оно падает у его ног, подпрыгивая на плитках. – Я уезжаю. Чтобы к моему возвращению тебя здесь НЕ БЫЛО.
Он подскакивает, озадаченный моим странным поведением. Смотрит слева направо, как будто ответ кроется где-то рядом.
– А?
Я смотрю на его солнечные очки от «Гуччи», на плавки лососевого цвета, на то, как механически и неловко он двигается, – и меня охватывает стыд. О чем я только думала?
Но я не думала! Я просто пыталась заполнить сердце хоть чем-нибудь. Кэмми была права!
– Ты прекрасно все знаешь: Леа! Все эти месяцы, пока я защищала ее в суде, ты так ничего и не сказал мне!
Тернер резко бледнеет, несмотря на свой нелепый загар. Он взмахивает руками, словно не может решить, сдаться ему или обвиняюще указать на меня.
– Ты встречался со мной ради билетов на Суперкубок! – кричу я.
– Да, но…
– Заткнись! Просто заткнись.
Я падаю в шезлонг, схватившись за голову. Чувствую себя девяностолетней старухой.
– Тернер, мы не подходим друг другу. Я не хочу выходить за тебя замуж. Прости.
– Ну. – Он обиженно фыркает. – А я разве не имею тут права голоса?
Я смотрю на него сквозь пальцы.
– Нет, не имеешь. – Вздохнув, я встаю. – Мне пора собираться.
Я направляюсь в дом.
– Но почему? – кричит он мне вслед. – Почему мы не можем просто уладить это?
Я останавливаюсь. Оборачиваюсь через плечо.
– Нечего улаживать. Я не могу дать тебе то, чего у меня нет.
Глава 18
Восемь часов спустя я лечу бизнес-классом, попивая колу и нетерпеливо барабаня пальцами по подносу с закусками.
Калеб и Алый Зверь в Риме. Да, именно так, в Риме. Видимо, Багамы и остров Марко оказались для нее недостаточно хороши – а они считались лучшими местами для зачатия ребенка, согласно истории ее браузера. Вместо этого она выбрала межконтинентальный отель «Де ля Виль Рома», где забеременела ее любимая актриса – Сьюзан Сарандон. Откуда я знаю такие подробности? Потому что мы с моей сумасшедшей лучшей подругой не только вломились к ним в дом, но и взломали почту Леа, чтобы прочитать переписку между ней и ее матерью.
– Вы впервые будете в Риме?
Оглянувшись, я натыкаюсь взглядом на пару сине-зеленых глаз, которые смотрят на меня с соседнего кресла.
– Гм. Да.
Я стараюсь говорить максимально сухо, чтобы это приняли за грубость, и снова смотрю в окно. Уф, пустая болтовня. Я не в настроении разговаривать. Я нахожусь на самой важной миссии моей жизни.
– Вам понравится. Это лучшее место в мире.
– Да уж, чтобы делать детей, – бормочу я.
– Простите?
– Да нет, ничего, – говорю я. – Я лечу по делам, так что для меня в Риме будет много работы и никакого веселья.
Я фальшиво смеюсь и притворяюсь, что копаюсь в сумочке.
– Жаль. Вам стоит хотя бы посетить Колизей – он совершенно потрясающий.
Только теперь я смотрю на него, потому что на самом деле это неплохая идея. Черт возьми! Я лечу в Рим! Вот теперь я официально в восторге. За всей суетой бронирования билета, сбора вещей в чемодан и разрыва с Тернером я совершенно об этом забыла.
– Может, я так и сделаю, – говорю я, улыбнувшись.
Он неплохо выглядит. Ладно, на самом деле он по-разбойничьи красив: угольно-черные волосы, карамельная кожа, точеная челюсть. Узнаваемо еврейский нос. Мне вдруг становится стыдно за свою бледность.
– Ной Штейн, – он протягивает мне руку, и я пожимаю ее.
– Оливия Каспен.
– Оливия Каспен, – повторяет он. – Очень поэтичное имя.
– Что ж, это самая странная вещь, которую мне когда-либо говорили.
Я корчу лицо, и он улыбается.
– Чем вы занимаетесь? – спрашиваю я, стараясь звучать приятно.
О боже, я только что порвала с Тернером! О боже!
– У меня свой бизнес. А вы?
– Я адвокат, – говорю я. Опустив взгляд, я вижу, что у меня дрожат руки. – Мне нужно воспользоваться уборной, вы меня извините?
Кивнув, он выходит в проход, чтобы я могла пройти мимо него. Я чуть не сшибаю с ног маленькую девочку и стюарда, пока, шатаясь, иду к туалету.
В уборной я падаю перед унитазом на колени, и меня тошнит.
Черт, черт, черт.
Вся моя жизнь круто изменилась за последние несколько часов, и я только сейчас это осознаю. Тернер. Бедный Тернер! Нет, неправда, не бедный – он встречался со мной ради билетов на Суперкубок! Но он любил меня, разве нет? А я его? Нет. Я правильно сделала, что порвала с ним. Это был единственный выход. Я полощу рот в раковине и прислоняюсь к стене. Это безумие: внезапно полететь в Италию, чтобы преследовать бывшего парня. Что бы сказала моя мать? Подавив всхлип, я закусываю губу. Я буду в Риме совсем одна. Я даже не говорю по-итальянски, ради бога. Все плохо. Все очень, очень плохо.
Я возвращаюсь на свое место, и Ной галантно пропускает меня, не сказав ни слова о моем опухшем лице. Сделав несколько больших глотков содовой, я поправляю пальцами смазавшийся макияж и поворачиваюсь к мужчине, хмурясь.
– Я лечу в Рим не по делам, – признаюсь я.
Он не выглядит удивленным. Да и с чего он должен удивляться? Он еще не знает, что я патологическая лгунья.
– О, – говорит он, поднимая бровь. – Ладно.
Я делаю глубокий вдох. Говорить правду, оказывается, довольно приятно.
– Я лечу туда, чтобы найти Калеба Дрейка, а когда найду, то честно ему во всем признаюсь. Мне очень страшно.
Он смотрит на меня с интересом. Из обычной симпатичной девушки я превратилась в женщину-интригу.
– И в чем именно вы собираетесь ему признаваться?
– В разных вещах, в том числе и не самых приятных. Понадобится много извинений, – вздыхаю я.
– Я бы хотел об этом послушать.
Я ерзаю под его взглядом. Сине-зеленые глаза смотрят мне в самую душу.
– Это долгая история.
– Что ж, – говорит он, поднимая руки и оглядываясь вокруг, – а это долгий полет.
– Ладно. Я расскажу при одном условии.
Я подтягиваю колени к груди. Ной смотрит сначала на мои колени, затем на мое лицо, будто не может понять, почему взрослая женщина сидит, как ребенок.
– Ты должен рассказать о своем худшем поступке.
– Мой худший поступок? – Он смотрит вдаль, погружаясь в воспоминания, и морщится. – Когда я был в девятом классе, со мной училась девочка, которую мы звали Толстушка Фелисити. В качестве розыгрыша я проник на задний двор ее дома и украл с бельевой веревки ее трусы, чтобы потом повесить их на входе в школу с надписью: «Толстушка Фелисити носит трусы-парашюты». Когда она увидела это, то расплакалась и споткнулась о свою школьную сумку. Ей пришлось идти к медсестре – все закончилось пятью швами на подбородке. Я чувствовал себя ужасно. И все еще чувствую, если честно.