– А что здесь обсуждать, Валентин Эдуардович? – Я пожал плечами. – Время на исходе, месяц максимум, и я буду обязан появиться пред ясны очи его высочества, вне зависимости от своих желаний. Иначе наш договор можно считать расторгнутым, а мне это не нужно. Совсем.
– Кирилл, ты же понимаешь, что ваш договор утратил всякую актуальность с момента смерти его гаранта, – нахмурился Бестужев.
– У меня другое мнение. – Я покачал головой. – Уж извините, но я не считаю факт смерти деда основанием для такого вывода.
– Невзирая на формальность отношения цесаревича к исполнению оговоренных условий? – прищурился Бестужев. – Согласись, с таким подходом есть все шансы, что он первым посчитает договор расторгнутым. А ты, значит, будешь продолжать считать себя связанным его условиями, так, что ли?
– Так ведь, если помните, и я с некоторых пор соблюдаю не столько дух, сколько букву заключенного между нами соглашения, – отозвался я, разведя руками. – Баш на баш, так сказать. Но до тех пор, пока полномочный представитель его величества не объявит официально о расторжении договора, я не намерен идти на нарушение его условий. Согласитесь, – скопировал я тон Бестужева, – в этой ситуации лучше не давать повода к обвинениям в нарушении собственного слова. Тем более когда такое обвинение может бросить представитель царской семьи. Мне ж тогда только из страны бежать.
– Хм, и как именно ты планируешь заявить о себе? – неожиданно сменив подход, спросил мой собеседник.
Что ж, как говорится, в эту игру можно играть вдвоем.
– Мелькну на открытии ателье перед глазами рынд, думаю, этого будет достаточно, – пожав плечами, ответил я.
– Откуда там возьмутся рынды? – недовольно скривился Бестужев.
– Ну не зря же в числе прочих мы выслали персональное приглашение для царевича Юрия? Он большой любитель тактиков и, смею думать, вряд ли захочет пропустить такое событие, как открытие первого в мире ателье, торгующего спортивными экзоскелетами.
– Вы сделали что?! – воскликнул мой будущий тесть и, разом высадив остатки коньяка из «тюльпана», ожесточенно потер ладонью лоб. – Стоп, Кирилл. Стоп. Скажи, что ты пошутил… пожалуйста.
– И не думал даже, – помотал головой я и, заметив напряженный взгляд побагровевшего собеседника, поспешил объясниться. Все же доводить будущего тестя до инфаркта я совсем не хотел. Ольга за такой «подарочек» Варфоломеевскую ночь мне устроит… и утро стрелецкой казни заодно. – Вы правы в одном, Валентин Эдуардович, встречаться с его высочеством наследником мне сейчас совсем не с руки. Говорить нам, по моему мнению, не о чем, да и отвечать на возможные претензии Михаила я не горю желанием. К тому же организовать такую встречу официально будет проблематично. Причем прежде всего для тех людей, которых я мог бы попросить о таком одолжении. Ну зачем вам, Вербицкому или Посадской такие неприятности, как недоверие представителя августейшей фамилии? А ведь если кто-то из вас придет к тому же цесаревичу с просьбой об аудиенции для меня, он не поверит, что вы не знали, где я скрываюсь, как пить дать, не поверит. Неофициально же… нет, я, конечно, могу пробраться в покои Михаила незамеченным, но в свете той славы, что ходит о грандах, его высочество почти наверняка расценит такой визит как невысказанную, но отчетливо продемонстрированную угрозу, вне зависимости от того, как сложится наша беседа. В общем, вариант со встречей лицом к лицу нам не подходит. Именно поэтому идея с приглашением его младшего брата на открытие ателье показалась мне весьма привлекательной. Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.
– И пастуху вечная память, – буркнул Бестужев. Чуть помолчав, он набулькал себе полбокала коньяка, втянул носом аромат крепкого напитка и, отставив «тюльпан» в сторону, хмуро взглянул на меня. – Твоя забота о моем честном имени, как и о реноме Вербицкого и Посадской, конечно, весьма умиляет… одно «но»! А собственно, когда ты намеревался сообщить о своих планах? Или считаешь, что выскочивший словно чертик из табакерки на презентации принадлежащего моей дочери ателье ее потеряшка-жених не спровоцирует у Рюриковичей того же самого приступа недоверия? И как я буду выглядеть на ковре перед цесаревичем или, того пуще, перед государем, когда один из них решит поинтересоваться моим мнением о произошедшем… а я ни сном ни духом! Просто представь себе такую картинку буквально на секундочку. Вызывает меня цесаревич или его батюшка на доклад и демонстрирует запись с открытия ателье с твоим участием… после чего вежливо интересуется: какого хрена, боярин?!
– Так откуда же вам знать, откуда я там взялся? Контактов мы не поддерживаем со времен моего «исчезновения», соответственно где я был и чем жил, вы понятия не имеете. Разве не так? Следовательно, и мое появление на открытии ателье для вас такой же сюрприз, как и для самого цесаревича.
– То есть изначально обсуждать со мной этот вопрос ты не собирался, – заключил Бестужев.
– Обсуждать? Нет. Уведомить о принятом решении… да, безусловно. Именно это я сейчас и делаю, – развел руками я.
– Принятое решение, значит… уведомить… – Валентин Эдуардович помрачнел и умолк. Надолго.
Но когда я, проклиная себя за неожиданно ставший слишком длинным язык, уже начал прикидывать, как бы вывернуться из неудобного положения, в которое я себя загнал, и извиниться перед Бестужевым, боярин наконец очнулся и окинул меня долгим изучающим взглядом. Уж не знаю, какими такими затейливыми тропами петляли мысли моего собеседника, но произнес он совсем не то, что я готов был услышать после своей короткой отповеди. По крайней мере, возмущаться моим поведением Бестужев не стал. Он лишь покачал головой и тихо проговорил:
– Самостоятельность, Кирилл, – это хорошее качество, необходимое любому мужчине и воину. Но ты должен больше доверять старшим. Ведь у них есть то, чего тебе пока недостает. Опыт. Увы, но как бы умен ты ни был, это та вещь, которая приходит лишь с годами. Не скажу, что ты часто ошибаешься, действуя по своему усмотрению, но кое-каких проблем мог бы и избежать, если бы почаще советовался со взрослыми людьми.
– Взрослыми людьми, да? – Честное слово, я сам не представлял, какой ворох картин-воспоминаний прежнего Кирилла пролетит перед моим внутренним взором после этих слов Бестужева. И вновь не удержался. Хотя сейчас меня вела вовсе не усталость и нежелание обсуждать свои решения с посторонним… пока посторонним человеком, а обида. Натуральная обида за до смерти замученного собственными родственниками четырнадцатилетнего пацана, битого жизнью так, как, пожалуй, не снилось большинству обывателей. Ни за что ни про что.
Эх, Кирюха…
– Так уж получилось, Валентин Эдуардович, что до недавнего времени взрослых людей, встречавшихся на моем пути, можно было разделить на четыре типа: тех, кто желал меня использовать, тех, кому было на меня плевать, тех, кто хотел меня убить, и тех, что уже умерли. И какой из этих категорий я, по вашему мнению, должен был бы доверять? С кем советоваться? С сумасшедшим Георгием Громовым, растившим из внука не менее сумасшедшего самоубийцу – бомбу замедленного действия, которую он намеревался рвануть под задницами ненавистных ему иезуитов? С его братьями, с подачи главы рода смотревшими на сироту-слабосилка как на пустое место? С дядюшкой, нынешним боярином Громовым, не замечавшим мальчишку до тех пор, пока тот не загремел в реанимацию с ожогами восьмидесяти процентов тела благодаря издевательствам родных деток этого ужасно занятого человека? А может, я должен был доверять его супруге, истово ненавидевшей племянника до такой степени, что однажды попыталась заживо похоронить меня в мусорном баке, зарытом в старом подмосковном карьере? Или нет, наверное, я должен был доверять старику Скуратову. Тому самому, что забыл о внуке, как только погибли его родители, и вспомнившему о родной крови, лишь когда я заявил о себе как о сильном эфирнике? Впрочем, оставим родителей и деда. Мертвые сраму не имут, а уж такие, как Скуратов-Бельский, и подавно. – Я перевел дух и договорил уже куда спокойнее: – Увы, Валентин Эдуардович, не было в моем детстве взрослых, которым я мог бы хоть в чем-то довериться, вот и соответствующей привычки не заимел. А теперь и поздно, пожалуй. Остается полагаться на свой ум и понимание, уж извините, если обидел.
– Не обидел, Кирилл, – после небольшой паузы проговорил Бестужев и невесело усмехнулся. – Хотя, признаюсь честно, ты был довольно близок к этому. Но все, что ни делается, к лучшему. Вот ты сейчас выговорился, полегчало? Можешь не отвечать, сам вижу. Ладно, закроем пока эту тему… Но прошу, Кирилл, не забывай, что я тебе не враг и не посторонний человек. Твои проблемы – мои проблемы. Я всегда тебя выслушаю и постараюсь помочь. Просто запомни это, хорошо?
– Постараюсь, Валентин Эдуардович. – Я коротко кивнул, поднимаясь с кресла.
– Ну хоть так… – пробормотал Бестужев, допил залпом коньяк и, как-то враз захмелев, махнул рукой. – Иди уже, Ольга наверняка ждет… зятек.
– Спокойной ночи, тестюшка, – отозвался я и, подхватив по-прежнему сладко дремлющего кота, открыл окно в спальню Оли.
Шастать по дому, который с приездом боярина и его наследника заполонили люди Хромова мне сейчас было не с руки. А кот? Ну… учитывая, что я и сам к коньяку приложился, да разговор с Бестужевым затянулся… в общем, рыжий был взят с собой с целью переключения внимания недовольной невесты на пушистый объект повышенной милоты.
Я покосился на рваное ухо спящего «объекта» и, прислушавшись к шуму воды, доносящемуся из ванной, вздохнул. С милотой у рыжего хвостатого не очень… зато пушистости хоть отбавляй. Может, и прокатит, а?
Когда ранним утром, за завтраком, отец попросил составить ему компанию в кабинете, Ольга только обрадовалась. Все же с батюшкой она виделась в последний раз больше двух месяцев назад и успела изрядно по нему соскучиться… да и по братцу тоже, хотя в присутствии последнего она этого никогда не признает.
Но вот чего Оля не ожидала, так это того, что после обычной беседы обо всем и ни о чем отец заведет разговор о Кирилле. Поначалу Ольга было насторожилась, но быстро поняла, что боярина волнует не сам будущий зять, а… его прошлое, о котором он хотел узнать больше… хотя бы от тех же близняшек. Что именно так обеспокоило отца, Ольга спрашивать не стала, решив поговорить об этом позже, после беседы с сестрами Громовыми… и после того, как предупредит Кирилла. Отец – это, конечно, отец, и Оля его безмерно любит и уважает, но бездумно раскрывать ему подробности жизни своего жениха она не собирается. Доверие – штука хрупкая, и разрушить его можно одним неосторожным движением, а уж сколько сил и нервов требуется, чтобы восстановить уничтоженное, у-у… Спасибо, однажды Оля уже наступила на эти грабли, и тогда от серьезной ссоры их с Кириллом сп