— Замечательно, — ровным тоном проговорил он и, положив в пепельницу слабо дымящуюся сигару, кивнул, — Не будем заставлять нашего гостя ждать. Зови.
— Пять минут, Ваше Превосходительство, — отозвался молодой человек и так же тенью выскользнул из комнаты, чтобы через озвученное время распахнуть дверь перед ожидаемым его хозяином визитёром. Индус тут же открыл глаза и приветливо улыбнулся, но с места не сдвинулся, тогда как названный Его Превосходительством поднялся с кресла и сделал шаг навстречу вошедшему в гостевую юноше.
— Добрый день, Кирилл Николаевич, я искренне рад видеть вас в добром здравии, — проговорил он на хорошем русском, заставив индуса цокнуть языком. Ему эти двух и трёхсложные русские имена так легко не давались.
— И вам здравствовать, герр фон Штауфенберг, — на довольно приличном хохдойче ответил гость, хотя собеседник приветствовал его по-русски, и повернулся к индусу. — Приветствую, Бабур-джи. Чем обязан, господа?
— Присаживайтесь, боярин, — личный поверенный рейхсканцлера в России повёл рукой в сторону свободного кресла и вздохнул: — Нас ждёт долгий разговор…
Часть 5Звоно… то есть, каникулы — для учителя!
Глава 1Договоры и переговоры
— Но прежде чем начать нашу беседу, и, несмотря на то, что все мы неким образом уже знакомы друг с другом, предлагаю представиться как подобает, дабы избежать недопонимания, — устроившись в кресле, произнёс имперский князь и поверенный рейхсканцлера, переходя на хохдойч. И первым же последовал своим словам. — Итак… Я, гранд, имперский князь и барон, Виктор Иммануил Шенк фон Штауфенберг, экселенц Тверди и Ветра, представляю здесь моего сюзерена, Кайзера Германского Рейха Фридриха, и его первого советника, канцлера фон Лауэнбурга.
— В отличие от Его превосходительства, я не обладаю столь выдающимися титулами, — наряженный в чёрный шервани индус усмехнулся. — Но и стесняться мне нечего. Первый брахман Дома Сканды, Бабур Варма, рука Ветра Махасены. К вашим услугам, коллега.
— В западной традиции, Бабур-джи, прошу вас, — с почти незаметным вздохом и намёком на укоризну попросил фон Штауфенберг.
— О… прощу прощения! — Варма изобразил лёгкое смущение, на которое, впрочем, ни я, ни князь не купились. — Гранд и учитель, Бабур Варма, экселенц Ветра, представляю здесь Дом Сканды, Оружейную Палату Тулузы и Скалу Фидаев. Так понятнее?
— Благодарю, Бабур-джи, — склонил голову фон Штауфенберг, никак не отреагировав на подколку коллеги, и повернулся ко мне. — Ваша очередь, коллега.
— Как скажете, экселенц, — кивнул я в ответ. — Гранд и опричный боярин Кирилл Николаев-Скуратов, глава школы Росомахи, представляю здесь моего сюзерена, государя Российского, Романа Васильевича… новик в потолке.
Если мои последние слова и удивили собеседников, то виду они не подали. Впрочем, ничего удивительного здесь нет. Согласовывая эту «конференцию в Ялте», Бестужев наверняка передал им некоторые сведения обо мне. Равно как и я сам получил от него пусть и краткие, но довольно информативные досье на моих нынешних визави. И с полученными документами я ознакомился вдумчиво, иначе не сдержал бы удивления, услышав представление князя как ярого Тверди и Ветра. Весьма необычное сочетание сил, тем не менее, очень характерное для представителей рода фон Штауфенбергов. А вот от первого представления Бабура-джи у меня, право слово, зачесался мозжечок… на что этот старый пройдоха явно и рассчитывал. Что ж, спасибо герру Виктору, что избавил меня от необходимости разгадывать этот ребус… ну и шпаргалке Валентина Эдуардовича, понятное дело.
Вообще, эту встречу Бестужев начал готовить по поручению государя чуть ли не в тот момент, когда я выпросил у него приглашение на фестиваль. А уже после нашей с Олей свадьбы им был получен положительный ответ от присутствовавшего на торжестве фон Штауфенберга, не поленившегося приехать в Россию из родной Германии специально для того, чтобы оценить меня как будущего переговорщика. Лестно, конечно, но… честно говоря, думаю, за согласие имперца на мою кандидатуру мы должны сказать спасибо лейтенанту Збаражскому, столь своевременно устроившему скандал, свидетелем которого и был Линкор Рейха. Это, кстати, оказалось чуть ли не общепризнанное прозвище барона. Точнее, полностью оно звучало как «Последний Линкор Рейха», но обычно его сокращали до «Линкора». Простенько и со вкусом, м-да…
Хотя насчёт «переговорщика» я, всё же, наверное, погорячился. По сути, все наши переговоры должны были свестись к моему рассказу очевидца и одной-единственной просьбе. Но если к рассказу об «охоте» на одарённых девушек, свидетелем которой я был, гранды отнеслись с мрачным пониманием, то просьба… просьба вызвала у них удивление.
— Поправьте меня, если ошибусь, боярин Кирилл, — медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произнёс фон Штауфенберг, сверля меня взглядом, под которым я вдруг действительно ощутил себя, как под прицелом ГК[31] какого-нибудь «Тирпица». — Вы всерьёз рассчитываете, что мы с уважаемым господином Вармой пойдём на такую низость, как распространение полученной от вас информации в виде слухов и домыслов со ссылкой на ваш же рассказ?
— Части полученной информации, — со вздохом кивнул я и уточнил: — И я не прошу делиться ею с каждым вашим знакомым. Мне необходимо, чтобы эта информация дошла до папистов, и не больше…
— Вы же понимаете, Кирилл, что если выводы служб вашего государя верны и за охотой на одарённых девиц действительно стоят последыши иезуитов, то дойди до них хотя бы слух о вас, как источнике этой информации, он тут же превратит вас самого в ходячую мишень? — Бабур-джи был хмур и серьёзен, оставив на время свой благодушный тон, так что сейчас даже последний идиот не обманулся бы его мирной внешностью толстячка-балагура.
— Понимаю, — кивнул я в ответ. — И именно на такой результат рассчитываю.
— Ваш государь совершенно не умеет ценить преданных людей, — неожиданно заключил фон Штауфенберг, прерывая тишину, воцарившуюся было в комнате после моего ответа.
— У меня другой взгляд на эту ситуацию, — я сухо улыбнулся в ответ.
— Зачем вам это, Кирилл? — осведомился индус, не став ввязываться в заведомо бессмысленный спор.
— Я уже два года воюю с ними, — на вопрос Бабура-джи я решил ответить предельно честно. — И мне до чёртиков надоело резать всякий сброд, что нанимают эти «слуги божьи», напрочь забывшие заповеди, о соблюдении которых они обязаны печься. Я хочу раздраконить их настолько, чтобы последователи проклятого Игнатия забыли о тяге обделывать свои делишки чужими руками и высунули собственные рыла на свет. Но сделать это в России просто невозможно! У нас они старательно шифруются и не вылезут из своих нор даже в случае тотальной войны. Здесь же… здесь есть шанс заставить эту шушеру шевелиться. А значит, они, если и не полезут на меня сами, то оставят достаточно следов, чтобы их можно было вытянуть из норы за хвост.
— И этим должны заняться русские спецслужбы, я правильно понимаю? — подал голос фон Штауфенберг.
— Именно, — кивнул я.
— Что ж, если у вас есть такое прикрытие, то, возможно… повторюсь, возможно, я ошибся насчёт умения вашего государя ценить своих людей. Прошу прощения… — немец пожевал губами, глядя куда-то в пустоту за нашими спинами, и неожиданно спросил: — А знаете, боярин, почему мы сейчас живём во Втором Рейхе, хотя официально во всех внутренних документах наша страна продолжает именоваться Священной Римской Империей Германской Нации?
— Увы, я не настолько хорошо знаком с этим вопросом… — пожал я плечами.
— Реформация, — коротко отозвался фон Штауфенберг, но, заметив наши с индусом недоумённые взгляды, всё же снизошёл до пояснения: — С тех пор, как монах Августин, в миру известный как Мартин Лютер, прибил к дверям Виттенбергской замковой церкви свои знаменитые тезисы, и моя империя приняла его учение, Папа Римский публично отказался подтверждать право наших законных правителей на императорский венец. И так поступает каждый из них. Принимая сан, новый Папа клянётся, что не даст разрешения на помазание Кайзера, пока претендент на императорский титул «не вернёт заблудшую паству в лоно Святой Апостольской Церкви». Понимаете, Кирилл? «Претендент»! Иными словами, у нас весьма напряжённые отношения с папистами, хотя за последние годы, пожалуй… со времён подавления веймарского мятежа и Реставрации[32], противостояние с ними изрядно потеряло в силе. Кроме того, некоторое количество подданных моего императора по-прежнему сохраняет католическую веру, не испытывая никаких притеснений ни со стороны государства, ни со стороны церкви… пока они не лезут в политику. Мы хорошо помним, во что вылилось подобное противостояние в той же Франции, и не хотим получить гугенотские войны на нашей земле. И уж тем более мы не желаем повторения веймарского мятежа, чуть не спалившего Рейх в огне войны…
— С Россией, — закончил я недосказанную немцем фразу. Тот передёрнул плечами.
— К счастью, она стала для нас не смертью, а очищающим пламенем, из которого моя страна вышла обновлённой, как феникс, — задумчиво проговорил фон Штауфенберг, но почти тут же тряхнул головой и закончил уже куда более ясным и уверенным тоном: — Вот что, боярин. Хоть я и считаю вашу идею совершеннейшим безумством, но… обещаю вам поддержку. Любую поддержку в пределах моих возможностей. Если вы считаете, что мишень на спине будет вам к лицу, что ж, я обеспечу, чтобы указанная вами информация достигла нужных ушей. Если вам понадобится, смею надеяться, ещё и весьма неплохой воин, только скажите. Обещаю прибыть на помощь не позднее, чем через сутки. Если же вам вдруг… впрочем, нет. Последнего предлагать не буду, хотя и считаю, что стать подданным моего Кайзера — великая честь для любого благородного человека. Но вы же откажетесь.
— Откажусь, — согласился я. Ох уж этот тевтонский романтизм! Придётся отвечать Линкору Рейха той же монетой! — Подобное предложение, несомненно, великая честь, но, увы, для меня оно обернулось бы полным бесчестием, поскольку нарушило бы клятву, данную моему государю. А зачем Кайзеру клятвопреступник в подданных?