, а государь и вовсе сбежал…
– Так в чем именно моя вина? – выдавил он из себя.
– Что ты, князь, навел татар на Москву и пытался договориться с ханом, предав государя и отечество.
Тут Мстиславский не выдержал – опустил с грохотом сжатые кулаки на стол, отчего дьяк подпрыгнул на месте.
– Пошел вон! – прошипел Иван Федорович, а в уголке его рта собиралась пена. Дьяк покорился, и стражники вывели его, оставив князя в этой маленькой горнице. Свесив голову, он с хрустом сжимал и разжимал пальцы, силясь успокоиться и все обдумать. Ежели его сразу не отвели в застенок, не стали пытать и мучить, значит, царь, видимо, не собирается его казнить. Отсюда становилось ясно, что государю нужно найти виновного в гибели Москвы, и Мстиславский, как главный военачальник, идеально под это подходил. В то мгновение он даже позавидовал погибшему князю Бельскому – ему геройская смерть, а Мстиславскому позор…
Усталость после дороги, нервное перенапряжение и слабость сделали свое дело, и князь уснул головой на столе, подложив под нее руки. И проснулся он уже затемно, когда снова скрипнула дверь и кто-то вошел. Протирая слипшиеся глаза, Иван Федорович пытался разглядеть гостя. Им был молодой человек двадцати лет в темно-сером дорожном платье.
– Послан от государя, – доложил молодой человек, поклонившись.
– Гонец? – осведомился равнодушно Мстиславский.
– Всего лишь один из свиты, – находчиво и смело отвечал парень.
– Опричник? – Ехидная улыбочка проступила на губах Ивана Федоровича.
– Можно и так сказать. – Незваный гость медленно прошел к столу, за которым сидел Иван Федорович, и уселся напротив него. Принесли свечи, и князь наконец смог разглядеть парня – пристальный и тяжелый взгляд узковатых карих глаз, прямой нос и мужественно поджатые губы, вокруг которых виднелась юношеская редкая борода.
– О том, что я нахожусь здесь, не знает никто, кроме нас с тобой да нашего государя. Я прибыл с наказом от нашего повелителя, дабы ты признал все вины, что приписывают тебе, да будешь жив, и семья твоя останется в почёте.
Что-то сжалось внутри у Ивана Федоровича, хотел он вскочить, разгневавшись, но сидел, словно прикованный взглядом молодого опричника.
– Подумай. Опала твоя объявлена будет лишь для тех, кто ищет виновных в гибели Москвы и многих тысяч людей. Государь тебя наместником в Новгород отправит, главой Думы останешься – все как прежде!
– Но, – выдавил тихо Мстиславский. – Мой род! Мы всегда верно служили московским государям, я родич царя… Как можно очернить своё имя?
– Лишь из-за чести рода твоего и родственных уз государь предлагает тебе спасение. Завтра тебя повезут на суд. Решай, ежели и там проявишь свое упорство, и ты головы лишишься, и семья твоя пострадает. И уже никто тебе не поможет. Помоги своему государю, исполни свой долг!
С этим молодой человек поднялся и в дверях откланялся. Мстиславский еще некоторое время глядел перед собой сквозь пламя свечей, осознавал, что выхода, кроме как покориться воле государевой и Божьей, просто нет. И он готов пойти на все ради своей семьи и своего положения. Ведь он один из самых знатных и могущественных людей в государстве.
Позже он узнал, что тем молодым опричником, который приходил к нему, был Борис Годунов. И, узнав, будто почуял, что однажды судьба еще схлестнет их с этим сильным и волевым молодым человеком. «Далеко пойдет», – думалось князю, и если бы он знал тогда, как был прав!
Судили Ивана Федоровича в низкой сводчатой палате, где по лавкам сидели самые видные опричные и земские бояре, а также митрополит и епископы. На возвышении в двух одинаковых креслах, сверкая золотом кафтанов, отороченных собольими мехами, восседали царь и наследник. Дьяк Щелкалов, новое лицо (и пока еще непонятное) в государственном управлении, должен был предъявлять обвинения.
Иван Федорович стоял, склонив голову, бледный, осунувшийся, чувствуя на себе пристальные взгляды.
– Хотел бы сразу подписаться за всем тем, – четко и громко проговорил князь. – Все было по моей вине. Всё!
И поднял ненадолго исподлобья взгляд на Иоанна. Царь глядел на него пристально, не мигая, словно статуя. Щелкалов оторопел на мгновение, зароптали сидящие на лавках. С места тяжело поднялся митрополит Кирилл, воздев вверх трясущуюся узкую руку, и те, кто глядел на него тогда, невольно подумали: «Недолго ему на митрополичьем столе сидеть»…
– Коли князь признал вину свою, великую пред Богом, страной и народом, – начал он, по-старчески сипя и проглатывая звуки. – Сие означает, что он покаялся. Так пускай Небесный Царь его судит на том свете, а ныне мы его простим, а земной царь помилует. Государь, Бог взывает к прощению и смирению, прости и ты заблудшего слугу своего!
Снова загомонили со всех сторон, а Кирилл, словно выполнив порученное ему дело, кряхтя и кашляя, уселся на скамью, опершись двумя руками о митрополичий посох из слоновой кости. И снова некоторые подумали: как он смог, такой ветхий и больной, выжить в горящей Москве? Мстиславский же подумал о том, что митрополит тоже участник этой «постановки».
Иоанн, лишь приподняв руку с резного подлокотника, заставил всех замолчать.
– Поминая заслуги князя перед государством, можно отменить справедливо заслуженную им смертную казнь, но токмо ежели кто-либо из бояр поручится за него! Да и сам он поручиться обязан не соблазняться в вере и к иной вере не приставать!
«Это уже слишком» – подумалось Ивану Федоровичу, осознававшему все же, что гибель миновала. За князя охотно поручились князь Одоевский, молодой, но уже побывавший во многих сражениях воевода Дмитрий Хворостинин и пожилой боярин Михаил Яковлевич Морозов. Царь мановением руки подозвал Щелкалова и что-то прошептал ему на ухо. Медленной походкой дьяк вернулся на свое место и громогласно заявил:
– За порукой их ты, князь, обещаешься боле не наводить на государство вражьи войска, не заводить с противниками никаких сношений и не перебегать в Крым или же Литву. Коли хоть одно из условий будет тобой нарушено, поручившиеся за тебя люди заплатят государству двадцать тысяч рублей!
С трудом сдерживая слезы, Иван Федорович возвращался домой, дабы обнять жену и детей. И, обнимаясь, они все вместе плакали, и Мстиславский сдержаться не смог, хрипло и грубо всхлипывал, уткнувшись лицом в плечо жены.
Опала не прошла для него совсем бесследно – все же царь воспользовался опалой и отобрал значительную часть земель у князя. А сам Мстиславский отправится наместником в Новгород, не догадываясь, что он нужен там из стратегических целей в грядущей борьбе со Швецией и Литвой…
Глава 4
В слободе уже вскоре было не протолкнуться. Со всех уголков страны спешили сюда служилые люди едва ли не целыми семьями – был объявлен (еще год назад всюду разослали послания) смотр невест. И все: челядь, купцы, монахи, бояре – переполняли слободу, гудели, сновали туда-сюда, решали споры, делились последними новостями.
– Государь, бают, и себе, и сыну невесту выбирает!
– Да уж выбрал уже! Красавицы обе!
– Скорее бы поглядеть на новую царицу!
– Еще не царицу! Даже обручения не было!
Тут же слышались крики торговцев:
– Пенька, шкуры!
– Мед! Медок сладкий, подходи!
Вся торжественность происходящего затмила трагедию в царской семье, впрочем, мало кого коснувшуюся. Умерла болезненная восемнадцатилетняя Евфимия, старшая дочь Владимира Старицкого и его первой супруги. Казалось, над ее телом плакали лишь двое – брат Василий и сестра Мария, последние оставшиеся в живых дети покойного Владимира Андреевича. Иоанн отправил гонца с этой вестью к Магнусу, сидевшему в дарованном ему Оберпалене, добавив, что свадьба никак не отменяется, и вместо Евфимии царь намеревался отдать за герцога ее младшую сестру Марию. Одиннадцатилетняя девочка, все еще оплакивающая Евфимию, уже осознавала, что станет женой «старого герцога Архимагнуса», а пока наблюдала из окна своей горницы всю эту гомонящую пеструю толпу. От обиды, что положенный траур не соблюдается, она до боли закусила губу, силясь не разрыдаться…
Малюта, верный слуга государев, и к выбору царской невесты приложил руку. Конечно, он мечтал породниться со своим повелителем, с удовольствием выдал бы за него свою единственную незамужнюю дочь, но был осторожен и понимал, что Иоанн не пойдет на это – такой исход событий был бы слишком вызывающим. Именно поэтому еще до смотра и гибели Москвы из Коломны Малюта вызвал своего родственника, худородного дворянина Василия Степановича Собакина. И он прибыл незамедлительно вместе со своей супругой и восемнадцатилетней дочерью Марфой, коей и сам Малюта был очарован – высокая и стройная, русые волосы заплетены в толстую косу, брови тонкие, нос прямой и правильный, длинные ресницы опущены, на чувственных пухлых губах легкая улыбка.
– Вот она, золото мое, – гордясь, представил ее отец, смотрящийся рядом со статной дочерью нелепо: коротконогий и толстый, со сверкающими залысинами на маленькой голове. Взглянув на жену Василия Степановича, Малюта понял, в кого пошла Марфа – коли не старость, уже потрепавшая женщину, так не хуже дочки бы выглядела!
Уже за столом Малюта, сидя с родственником (женщины к ним допущены не были), заговорил о грядущем смотре невест.
– И Марфа твоя красавица, коих еще поискать! Оставайтесь с нею здесь, пусть среди прочих в смотре покажется, а я, когда нужно, государю на нее укажу…
Собакин едва не бросился ему в ноги, Малюта поспешил воспрепятствовать этому, сказав лишь:
– Бог с тобой! Коли родичи, так тянуть надобно друг друга!
Малюта знал – послушает его государь! Поэтому невеста для царя была выбрана, по сути, еще до самого смотра, хотя Марфа участвовала в нем…
Иоанн, переживающий еще тогда в те дни позор после гибели Москвы и переговоров с татарскими послами, со дня на день ожидая нового пришествия хана, держался бодро, облаченный в дорогие парчовые одежды с каменьями. Но некоторые девушки не могли сдержать отвращения, что им, не дай Бог, придется выйти замуж за этого рано постаревшего мужчину с крючковатым носом, рыже-черной бородой с проседью и с тяжелым пристальным взглядом. Также ни одна из «невест» при встрече с ним (а девушек смотрел он лично) не могла сдержать трепета и страха.