Тогда она решила, что приготовит себе что-нибудь сама, и вернулась к большому супермаркету, мимо которого проходила пару минут назад. Там она направилась прямо к прилавкам со свежими продуктами, заранее размечтавшись, как приятно будет есть еду собственного приготовления, и вдруг запоздало вспомнила, что в ее гостиничном номере нет ни плиты, ни даже микроволновки. Нехарактерная для Терезы забывчивость объяснялась, скорее всего, недосыпом, а может, вид этого человека встревожил ее больше, чем ей хотелось бы думать. Злая на себя, она отошла от прилавка и стала просто бродить по супермаркету, где хорошо ей знакомое мешалось с совершенно незнакомым. Заметив аптечный киоск, Тереза остановилась.
— У вас есть что-нибудь от головы? — спросила она молоденького фармацевта.
— У вас есть рецепт?
— Нет… понимаете, я только вчера приехала из США. Там у меня и рецепт есть, и таблетки, но я забыла взять их с собой и думала…
Конец фразы повис в воздухе, Тереза ненавидела, когда приходилось объяснять что-то про себя чужим людям, к тому же реальная ситуация была куда сложнее: она старалась принимать как можно меньше лекарств. После того как предложенная психотерапевтом методика несколько раз сработала — и куда больше раз не сработала, — она обратилась за советом к одной из своих соседок, врачу-гомеопату. Та прописала Терезе игнацию, и это средство вроде бы помогло. Приступы мигрени стали слабее, а затем и вовсе исчезли, в результате чего она так осмелела, что перед отлетом в Англию решительно оставила крошечные белые шарики дома. Теперь она горько об этом жалела: искать в незнакомом городе гомеопата, ждать, пока он проведет обследование и поставит диагноз, — на это ушла бы уйма времени. Ей хотелось бы просто получить какое-нибудь лекарство, снимающее головную боль.
Пока она говорила, фармацевт отвернулся к своим полкам, и теперь он положил перед ней две коробочки. Тереза взяла их и прочитала, для чего предназначены эти препараты и из чего они состоят. Одно из лекарств было основано на парацетамоле и кодеине, другое — просто на кодеине. И в том и другом были антигистаминные добавки. В одном из них такой добавкой был гидрохлорид буклизина, знакомый Терезе по лекарству, которое она когда-то принимала, что и побудило ее выбрать именно этот препарат, называвшийся мигралев. Расплачиваясь с фармацевтом, она на секунду запуталась в непривычных английских деньгах.
Но это было еще не все, Тереза взяла с прилавка треугольную целлофановую упаковку сэндвичей и банку диетической кока-колы и встала в очередь на контроль, чтобы расплатиться. Возвращаясь в гостиницу сперва по Хай-стрит, а потом по Истбурн-роуд, она понемногу откусывала от одного из сэндвичей.
— Миссис Саймонс.
Тереза удивленно обернулась и увидела Эми, неслышно подошедшую сзади; лицо Эми было совершенно спокойно, словно и не она совсем недавно яростно препиралась с рыночным торговцем.
— Привет, Эми! — откликнулась Тереза, замедляя шаг.
— Я видела вас на рыночной площади. Знакомитесь с нашим городком?
— У вас тут очень красиво, — кивнула Тереза. — Мне нравятся дома, стоящие на взгорье, и как они смотрят вниз, через парк.
Теперь, рассказывая о своих впечатлениях другому человеку, она осознала, что тишина и спокойствие Булвертона были скорее иллюзорными, — и ей, и ее собеседнице приходилось повышать голос, чтобы перекричать уличный шум.
— Мне тоже это нравится. Во всяком случае, нравится теперь. В детстве, школьницей, я ни о чем таком не задумывалась.
— Вы прожили здесь всю свою жизнь?
— Сразу после школы я какое-то время жила и работала в другом месте, но потом вернулась, и думаю, что навсегда. Меня никуда отсюда не тянет.
— Вы должны знать здесь уйму людей.
— Как-то так выходит, что больше они меня знают, чем я — их. Послушайте, миссис Саймонс, я все никак не могу успокоиться насчет этой комнаты, куда мы вас поселили. Вас она устраивает?
— Прекрасная комната. А почему вы спрашиваете?
— Понимаете, я как-то провела свой отпуск в Америке, там у вас все такое современное.
В мягком серебристом свете дня Эми выглядела далеко не так молодо, как казалось Терезе раньше. Хотя лицо у нее было молодое и привлекательное и держала она себя как девушка лет двадцати с чем-нибудь, в волосах у нее уже пробивалась седина, да и талия была далеко не девичья. Терезе было любопытно, пыталась ли Эми когда-нибудь сбросить лишний вес, как то делала она сама года два-три назад. На фигуре это никак не сказалось, но зато она ощущала, что делает для своего блага все, что в ее силах. Внешний твой вид ничуть не улучшается — для этого потребовались бы долгие часы регулярных занятий, — но вот чувствуешь ты себя определенно лучше.
— Да не беспокойтесь вы так про эту комнату, — сказала Тереза. — Когда вы были в США, вам приходилось хоть раз останавливаться в мотеле?
— Нет.
— А вот я в каких только мотелях ни жила, и вы уж поверьте, после нескольких ночей в любом из них гостиница вроде «Белого дракона» покажется уютной, как дом родной.
Тем временем они вышли на Истбурн-роуд, по которой и в одну, и в другую сторону текли медленные, сплошные потоки машин. Стало еще шумнее, и странное ощущение покоя, навеянное Терезе Старым городом, окончательно исчезло.
— Ой, я совсем забыла! — воскликнула Эми, останавливаясь. — Придется вернуться, я же выбралась в город, чтобы кое-что купить.
— Это я вас заговорила.
— Нет-нет, — замотала головой Эми. — Вы тут ни при чем, я сама во всем виновата.
— А этот человек, с которым я вас видела, — сказала Тереза. — Кто он такой?
— В гостинице?
— Нет, здесь, на рынке, буквально только что.
Эми смотрела в сторону, ее вдруг очень заинтересовали машины, едушие в сторону моря.
— Я не совсем понимаю, о ком это вы.
— Он показался мне очень знакомым, — сказала Тереза.
— Ну как это может быть? Вы же приехали только вчера и к тому же ночью.
— Вот и я так подумала, да и вообще ерунда это все.
— Конечно ерунда, — согласилась Эми, откидывая прядь волос, упавшую ей на глаза.
Глава 7
Когда пришла снизу Эми, Ник уже лежал в постели с утренней, так и не прочитанной за день газетой. Он слышал, как она прошла в ванную, как чистила зубы. Несколько минут спустя она вошла в спальню и стала раздеваться. Ник смотрел на нее, как и всегда. Эми уже привыкла, что он вот так вот лежит и смотрит, и, похоже, ничего не имела против. Раздетая, она выглядела в его глазах точно такой же, как раньше. Все, что казалось ему привлекательным когда-то, давным-давно, за эти годы ничуть не изменилось.
Его родители и ее муж были кремированы в один и тот же день, меньше чем через неделю после бойни, и они встретились в крематории. Когда Ник вышел наружу, темноглазая, вся в черном, убитая горем Эми стояла рядом с часовней, стояла совсем одна, без обычной для таких случаев стайки родных и знакомых. Они смотрели друг на друга и смотрели. Это было очередное потрясение той недели потрясений, времени, когда никакая неожиданность не казалась уже неожиданностью. В город они возвращались вместе, а навстречу им, к расположенному на Гребне кладбищу, ехали чужие катафалки, машины с репортерами, телевизионщиками и осветительной аппаратурой.
У Ника не осталось на свете ни единой родной души, у Эми тоже. Повинуясь чувствам, которые ни он, ни она не пытались сдерживать, Ник отвел ее к себе в гостиницу, и она задержалась там допоздна, и они были той ночью вместе и так потом вместе и остались.
Это было время, когда булвертонцы не утратили еще способности говорить о недавнем ужасе. Репортеры кишели как мухи, и больше всего их было в «Белом драконе», где они по преимуществу останавливались, и все наперебой им рассказывали, что и как сделал Гроув; это стало для людей своего рода способом осознать недавний кошмар, сжиться с ним.
Позднее все изменилось. Пережившие бойню увидели, что никакой это не способ, что любые разговоры лишь усугубляют ужас случившегося. Эти вопрошающие лица и голоса, тактичные или настырные, эти блокноты, магнитофоны и видеокамеры имели своим следствием броские заголовки и снимки в таблоидах, превращали горе в набор истертых журналистских штампов. Первое время булвертонцам было в некотором роде лестно видеть свой город и себя, его обитателей, по телевизору, однако вскоре они разобрались, что миру показывают совсем не то, что случилось в действительности, не реальные события, а поверхностные впечатления, сформировавшиеся у чужаков.
И постепенно город замолчал. Но тогда, через пять дней после бойни, отношение горожан к массмедиа все еще оставалось наивным. Они говорили из нужды выговориться, хоть как-то согласовать происшедшее с логикой и здравым смыслом.
Той первой ночью Ник, не успевший еще прийти в себя после похорон, проснулся в полной, хоть глаз выколи, темноте и услышал негромкий сдавленный плач. Он включил свет и попытался успокоить Эми, но ничего из этого не вышло. Время было чуть за полночь. Он сидел в постели, смотрел на ее голую спину и слушал, как она стонет и всхлипывает. Не в силах ее утешить, он вспоминал давние, лучшие времена, какой она была веселой и непредсказуемой и как он ссорился из-за нее с родителями. Те недолгие недели были самыми счастливыми в его жизни, и его эйфория, вполне естественная для молодого мужчины, сошедшегося с обворожительной, безоглядно сексуальной девушкой, исчезла не тогда, когда все у них пошло не так, а лишь месяцы спустя.
— Ник. — Голос Эми звучал глухо и неразборчиво, потому что она лежала, уткнувшись лицом в подушку. — Ник, если ты хочешь еще раз, я не стану возражать, а потом я пойду.
— Нет, — сказал Ник. — Я не об этом думаю.
— Я совсем замерзла. Укрой меня, пожалуйста.
Нику нравилось слышать ее голос, нравилась знакомая, все та же, что и прежде, манера говорить. Он засуетился с подушками и одеялом, стараясь устроить ее потеплей и поудобнее, а потом лег с ней рядом и обнял. И он, и она молчали, молчали долго.