К концу дня мы, приближаясь к Городу, добрались до точки, где прогибание костылей было уже едва заметным. Мальчускин и его коллеги объявили вслух, что удовлетворены итогами смены, и мы, повалив на тележки столько рельсов и шпал, сколько те могли выдержать, отправились на отдых.
Так пошло изо дня в день. К тому времени, когда для меня настала пора очередного отпуска, разборка путей продвинулась сверх всяких ожиданий, бригады новичков работали дружно и слаженно и к северу от Города засверкали нити свежеуложенных рельсов. Расставаясь с Мальчускиным, я не чувствовал угрызений совести: он был доволен ходом дел и два дня мог спокойно обойтись без меня.
9
Виктория поджидала меня в своей комнате. Синяки и ссадины — память о потасовке — почти сошли, и я решил, что рассказывать об этом не стану. Виктория, по-видимому, ни о чем не слыхала, во всяком случае, вопросов она не задала.
Я вышел из хижины утром, в тот приятный ранний час, когда солнце еще не начало припекать. До Города было рукой подать, и первое, что я сделал, — предложил Виктории подняться на площадку.
— Боюсь, что в это время дверь на запоре. Впрочем, погляжу…
Она отсутствовала считанные секунды и вернулась с известием, что ее опасения подтвердились.
— Наверное, откроют после полудня, — предположил я, прикинув, что к тому моменту солнце успеет скрыться за окружающими площадку постройками.
— Сними-ка свою форму, — сказала Виктория. — Ее опять придется стирать.
Я начал раздеваться, но тут она стремительно подошла ко мне и обняла. Мы поцеловались, вдруг осознав, что очень рады видеть друг друга.
— Ты явно поправился, — заявила она, стащив с меня куртку и легонько пробежав пальцами по моей груди.
— Это все от занятий физическим трудом, — ответил я.
Виктория отнесла мою форму в прачечную, оставив меня нежиться в постели.
Когда мы, наконец, позавтракали, выяснилось, что выход на площадку открыт. Мы перебрались туда, но оказались там не одни: туда уже успели подняться два администратора из службы просвещения. Оба они помнили нас по яслям, и нам волей-неволей пришлось поддерживать вежливую беседу о том, как складывается наша жизнь после выпуска. По выражению лица Виктории я понял, что ей это в тягость не меньше, чем мне, но обрывать разговор самим было неловко. В конце концов старшие попрощались и вернулись к своим городским делам.
Виктория подмигнула мне, потом расхохоталась:
— Какое счастье, что мы выбрались из-под их опеки!
— Еще бы! А ведь когда они нас учили, мне казалось, что они интересные люди…
Мы уселись рядышком на скамейке и уставились на открывшийся перед нами ландшафт. С той точки, где мы находились, просматривались только дали, а под стены Города было не заглянуть; я прекрасно знал, что путевые бригады перевозят рельсы с юга на север мимо нас, но сознание этого отнюдь не помогало увидеть их.
— Гельвард, скажи… зачем Город движется?
— Мне это неизвестно. По крайней мере, точно не известно.
— Вам, гильдиерам, наплевать, что мы, остальные, думаем, — взорвалась она. — Никто из вас не обмолвится об этом и словом, а ведь довольно подняться сюда, чтобы убедиться, что Город на новом месте. Но если посмеешь обратиться к кому-нибудь с вопросом, то услышишь, что администраторов это не касается. Мы что, не вправе даже задавать вопросы?
— Вам совсем-совсем ничего не говорят?
— Ни словечка. Пару дней назад я поднялась сюда и вдруг вижу — Город переместился. Правда, до того площадка была заперта два дня подряд и поступило распоряжение убрать или закрепить все мелкие предметы. Отчего, почему — нам не объясняли.
— Слушай, — отозвался я, — ты сказала любопытную вещь. Выходит, когда Город движется, вы этого и не замечаете?
— Нет… вроде бы нет. Учти, я поняла, что Город переместился, уже потом. Я пыталась припомнить, не ощущала ли я чего-нибудь накануне, но так и не вспомнила ничего необычного. Я ведь никогда не выходила из Города и, наверное, пока росла, привыкла к тому, что он время от времени куда-то едет. А как он едет — по дороге?
— По рельсам.
— А зачем?
— Ей-ей, я не вправе отвечать.
— Но ты же обещал! Да и какой, право же, вред от того, что ты сказал, как он движется, — ведь и ребенку ясно, что он не стоит на месте…
Снова все та же дилемма, однако на сей раз возражения Виктории показались мне разумными, хоть и толкающими меня на клятвопреступление. Да, по правде говоря, я и сам стал сомневаться в целесообразности формального соблюдения клятвы — неспроста она была на деле почти невыполнимой.
— Город движется к какой-то точке под названием оптимум, расположенный на севере. В настоящий момент нас отделяют от оптимума три с половиной мили.
— Значит, мы скоро остановимся?
— Нет, не остановимся… это-то мне и непонятно. Город не сможет остановиться, даже достигнув оптимума, потому что оптимум в свою очередь все время уходит дальше.
— Тогда какой же смысл стремиться к нему?
Ответить на этот вопрос я при всем желании не сумел.
А Виктория продолжала напирать, и я не выдержал — рассказал ей о работе на путях. Я старался свести подробности к минимуму и все-таки не мог отделаться от мысли, что беспрерывно нарушаю клятву, если не по существу, то по форме. И вообще я поймал себя на том, что не в состоянии забыть эту чертову клятву, о чем бы мы ни говорили. Кончилось тем, что Виктория сама предложила:
— Знаешь, давай оставим эту тему. Ты же явно не хочешь продолжать.
— Я просто сбит с толку, — ответил я. — Мне запрещено говорить, а ты заставила меня понять, что я не вправе скрывать от тебя свою жизнь, свои наблюдения.
Виктория помолчала минуту-другую.
— Не знаю, как ты, — произнесла она наконец, — а я за последние дни возненавидела всю эту систему гильдий всерьез.
— Не ты одна. Что-то я не замечал, чтобы у нее было много поклонников.
— Тебе не кажется, что главы гильдий тщатся сохранить систему, которая отжила свое и уже не нужна? Система зиждется на том, чтобы утаивать правду. Не понимаю зачем. Мне это очень не по нутру, и не только мне.
— А может, я и сам примкну к приверженцам системы, когда стану полноправным гильдиером?
— Надеюсь, этого не случится, — сказала она и рассмеялась.
— Есть одно занятное обстоятельство. Когда я задаю Мальчускину — гильдиеру, под началом которого я работаю, — вопросы такого же рода, как ты мне, он отвечает, что я сам все пойму со временем. Звучит это так, словно у системы гильдий есть разумные основания и они каким-то образом связаны с причинами, по которым Город должен постоянно перемещаться. До сих пор мне известно лишь одно — Город должен двигаться. Когда я выхожу наружу, мне надо вкалывать до седьмого пота, и на вопросы просто нет времени. Но ясно, что движение Города воспринимается всеми вокруг как абсолютная необходимость.
— Если ты когда-нибудь выяснишь, в чем дело, ты поделишься со мной?
Я задумался.
— Обещать заранее не могу.
Виктория резко встала и отошла к дальнему краю площадки. Стоя у перил, она смотрела поверх городских теснин на дальние просторы. Я даже не пытался подойти к ней — возникла какая-то неразрешимая ситуация. Я и так сказал слишком много, а она настаивала, чтобы я сказал еще больше, и взваливала на мои плечи непосильную ношу. И все же я не мог порицать ее.
Минуту-две спустя она сама вернулась ко мне и села рядом.
— Я узнала, как нам пожениться.
— Что, еще одна церемония?
— Да нет, все гораздо проще. Мы подпишем заявление в двух экземплярах, а потом каждый передаст экземпляр старшему из своих наставников. Бланки заявлений у меня внизу, разобраться в них легче легкого.
— Стало быть, можно подписать их не откладывая?
— Можно. — Она взглянула на меня пристально. — А ты не раздумал?
— Разумеется, нет. А ты?
— Я тоже нет.
— Несмотря ни на что?
— Как тебя понять?
— Несмотря на то, что мы с тобой то и дело натыкаемся на темы, которые я не могу или не хочу обсуждать, и несмотря на то, что ты порицаешь меня за молчание.
— Тебя это тревожит?
— Очень.
— Можно и повременить с женитьбой, если тебе так больше нравится.
— А что это изменит?
Мне было совершенно неясно, какие последствия могло бы иметь расторжение нашей помолвки. Поскольку мы были обручены при всех и в церемонии участвовали представители гильдий, вправе ли мы теперь заявить, что вовсе не намерены сочетаться браком, и не будет ли такое заявление расценено как вызов? С другой стороны, с того дня, как мы формально стали женихом и невестой, нас никто не торопил. Что разделяло нас? По-видимому, только досада на ограничения, навязанные нам клятвой. Если бы не она, мы превосходно бы ладили.
— Давай пока оставим этот разговор, — предложила Виктория.
Позже, когда мы вернулись к ней в комнату, атмосфера заметно потеплела. Мы толковали о том, о сем, старательно избегая проблем, которые, как мы убедились, могут привести к размолвке — и к ночи от разногласий не осталось и следа. Проснувшись утром, мы без долгих размышлений заполнили заявления и передали их руководителям. Правда, Клаузевица не оказалось в Городе, но я нашел гильдиера-разведчика, который принял заявление от имени главы гильдии. Все вроде бы были довольны нашим решением, а мать Виктории в тот день долго сидела у нас, рассказывая, какими новыми правами мы обладаем теперь как муж и жена.
Прежде чем уйти из города обратно к Мальчускину, я забрал из яслей последние свои пожитки и окончательно перебрался к Виктории.
Мне было шестьсот пятьдесят две мили от роду, и я стал женатым человеком.
10
Еще несколько миль — и в моей жизни установился новый, по большей части вполне определенный порядок. Когда я попадал в Город, моя жизнь с Викторией была полна комфорта, счастья и любви. Она подробно рассказывала мне о своей работе, и благодаря ей я узнал, как организована повседневная городская жизнь. Иногда она возобновляла расспросы о том, что и как я делаю за стенами Города, но то ли ее любопытство приутихло, то ли она научилась сдерживать себя, только ее обиды уже не заявляли о себе с той же настойчивостью, как поначалу.