Прикрывает глаза и опять превращается в прежнюю – сварливую и ворчливую.
Но я уже смотрю с недоверием. А матушка-то совсем не так проста! Неужели она юродствует?
Всё! Я ухожу к крокодилам! Думаю, с ними мне будет комфортнее! Кошмарный день!
С утра меня отругала гостиничная за котов, потом сестра, моющая пол, за серого нахала, который приспособился ходить по углам в туалет. На улице-то холодно!
Затем я, как обычно, вела матушку под руку к причастию. У самой солеи она остановилась, оттолкнула меня и закричала: «Иди отсюда! Что ты ходишь за мной как тень!» И все смотрели на меня пристально и недоверчиво: а на самом деле, чего это я не даю покоя монахине?!
В довершение ко всему после службы вышел к паломникам старец, схиигумен Илий. Матушка ухватила меня за руку и потребовала, чтобы я транспортировала её к старцу. Это её духовный отец. С большим трудом я протащила её через толпу, и нам удалось подойти к старцу. А он уже уходить собирается. Я так испугалась, что теперь мне её придётся за ним транспортировать дальше по проходу через толпу, что громко сказала: «Батюшка, благословите мать С.!»
Старец улыбнулся и обратился к матушке: «А-а, мать С.! Ну что, всё ворчишь?» А матушка оттолкнула меня с громким криком: «А ты чего лезешь? Как ты мне надоела! Батюшка, я от неё скоро откажусь!» Старец посмотрел на меня, улыбнулся и говорит громко матушке: «Надоела, говоришь? А ты её бьёшь?» Матушка завертела головой: «Нет-нет, я её пока не бью!» И вся толпа паломников начала смеяться.
Я чуть сквозь землю не провалилась. Матушка сделала меня посмешищем для половины монастыря. Вторая половина будет смеяться чуть позже, после рассказов первой половины.
В конце дня, в довершение к мои злоключениям, матушка неожиданно падает с ведра. Я и отвернулась-то только на минуту, воды подогреть для её вечернего умывания. У неё, видимо, закружилась голова. Падать-то, конечно, ей с пластмассового ведра ― переносного туалета невысоко было, но ведро перевернулось, и она боком стукнулась о его край. Полулежит – полусидит на этом ведре на животе и кричит.
Я, испугавшись, начинаю её поднимать. Поднимаю, сажаю на кровать. Бок мажем маслом от преподобного Амвросия Оптинского. Пол мою, ведро выношу. Только что-то, по-моему, я пострадала больше матушки. Поясница отнимается. Весит матушка не так уж много – килограммов пятьдесят – шестьдесят. Ну да и я-то не штангист – тяжеловес. Видимо, её поднимание не прошло для моей поясницы безвредно.
Ну и в конце – заключительный аккорд. А как нам без заключительного аккорда?! Матушка, рассерженная своим падением, начинает копаться в сумке. Достаёт пакетик с кашей, которую мы забыли отдать котам. Один пакетик с рыбой отдали, а про кашу забыли. Она в гневе с размаху бросает пакетик об пол. Пакетик разрывается, каша с брызгами разлетается по всему полу. Всё в каше: её руки, подрясник, пол. Матушка молчит и смотрит на меня внимательно.
Подхожу к ней. Тихонько говорю: «Господи, прости меня грешную и пошли мне, пожалуйста, немножко терпения». Вытираю ей руки, снова мою пол, с трудом наклоняясь – поясница болит. Матушка наблюдает за мной молча.
Мой духовный отец в отъезде. Пожаловаться и то некому. Вечером написала ему короткое письмо: «Моё послушание так спасительно, что боюсь не дожить до твоего возвращения. Ты вернёшься, а я уже спаслась, причём в чине мучеников».
Внутри всё кипит! Я стираю кучу белья в ледяной воде, таскаю эти тяжёлые тазы, эту тяжеленную коляску, вожусь с котами и серым толстым наглецом, а взамен получаю только ругательства. Нет у меня смирения, нет терпения, рано мне такие подвиги, как уход за этой матушкой, совершать. Пускай это делает кто-нибудь более продвинутый в духовном плане! Тот, кто сможет по Патерику жить!
И вообще, в Патерике наставники были благодатные. Таких старцев можно было слушаться! И по спинам крокодилов ходить! А мою улетевшую матушку с какой стати я должна слушаться?! Тоже мне старица-наставница!
Решено. Завтра я отказываюсь от этого послушания. Если доживу до завтра.
С утра матушка кроткая как овечка. Говорит мне: «Мы с тобой будем всегда вместе жить». Думаю: «Нет, только не это!»
Вслух говорю: «Ты же сказала, что я тебе надоела?!» Она: «Так это ж я просто так сказала».
Отвожу её в храм. Стою на службе. После «Отче наш» иду за обедом в трапезную. Приношу обед, закутываю в полотенце, чтобы не остыл. Сажусь. Думаю. Если отказываться от послушания, то надо идти сейчас к старшей. Собирать вещи и переходить в другую келью. Сижу. Думаю. Вообще-то мой духовный отец не благословляет самочинно менять что-то – послушание, работу. Как там говорится? «К стропотным стропотные пути посылает Бог».
Ещё я недавно выписывала хорошие слова. Надо найти, перечитать. Вот: «Когда мы в каких-то обстоятельствах стараемся сохранить мир, согласие, любовь, и это не получается, то нужно знать: или это не наша мера – или же есть на то воля Божия, значит, нужно просто терпеть».
Иду в храм. Оказывается, все уже ушли. В храме тишина. Сидит одна моя матушка.
Головушку повесила. Ждёт меня. Голодная, наверное. Так мне её жалко стало. Ладно уж. Ну что, Олечка, потерпим ещё? Да, пожалуй, пару дней ещё можно потерпеть.
Удивительное дело! Сколько лет я бываю в Оптиной и живу подолгу, никогда у меня не получалось со старцем толком поговорить. Несколько раз, правда, он на мои вопросы отвечал, благословлял меня, просфоры давал. А, ещё записочки мои брал, молиться чтобы. Но вот исповедаться ему или долго поговорить – такого никогда не было!
А сегодня – просто чудо! Я исповедалась старцу, покаялась в ропоте и раздражении на матушку. И отец Илий со мной довольно долго разговаривал! Расспросил о моих рассказах и о моей книге. Сказал, чтобы писала дальше, что дело это хорошее. И ещё спросил меня о матушке. Я сказала, что она добрая. Потому что не хотела её осуждать. Тем более что она так любит своего духовного отца! А он: «Добрая, говоришь?» И улыбнулся. Накрыл меня епитрахилью и довольно долго молился. А потом ещё банку варенья мне подарил! Вот здорово!
Правда, после исповеди матушка ехидно мне сказала: «А в чём ты каялась-то? Ты ж у нас святая!» Но я почему-то даже не обиделась. И настроение не испортилось!
Хорошо-то как! Долго стояла у иконы Божией Матери. Вот святые отцы пишут, что когда мы просим послать нам смирения и терпения, то Господь посылает нам людей, которые нас смиряют и обстоятельства, которые учат нас терпению. Это, конечно, хорошо. Но как не хочется лично с такими обстоятельствами встречаться! Вот если бы можно было стать терпеливым без того, чтобы что-то терпеть! Да, видно, такого не бывает. Неискушённый – неискусен.
Сегодня день у нас прошёл мирно. Матушка вроде бы поспокойнее стала. Серый ко мне ласкался. Ах, хитрец! Ладно, положу тебе каши побольше.
Сегодня вспоминала из Патерика историю. Там один брат жил в монастыре. И всё было хорошо. Только была одна загвоздка. Девять братьев его любили, а один терпеть не мог и всячески ему досаждал. Терпел он, терпел и решил: «Больше не могу. Никакого житья нет от этого брата. Пойду в другой монастырь». И ушёл. Пришёл в другой монастырь. А там восемь братьев к нему хорошо относятся, а двое невзлюбили. Терпел он, терпел, нет, думает, надо уходить, тут ещё хуже, чем было. Пришёл в третий монастырь. А там уже только пять братьев к нему хорошо относятся, а пять досаждают. И решил он больше никуда не ходить. И терпеть на месте. Решил меняться сам. Стал просить у Господа любви. На досаждения не отвечать и терпеть. И постепенно вся братия стала хорошо к нему относиться. Вот такая история. Да, правильно батюшка сказал: «Теория – придворная дама, а практика – медведь в лесу».
Буду искать у матушки хорошие стороны. Надо помолиться, чтобы Господь открыл.
Господи, да что ж я такая глупая-то! Хорошие стороны матушки на самом виду! Почему же я раньше это не замечала? Сейчас некогда писать, в храм идём, вечером напишу.
Дописываю вечером после службы. Так вот. Матушке 80 лет. Ходит она с трудом, в храм ездим на коляске. Утром встаёт – ноги дрожат. Зрение плохое. Другая бы легла и лежала. А она с трудом, но идёт на службу. Не пропускает ни утренней, ни вечерней. Приходит первая и уходит последняя. Причащается очень часто, исповедуется. Сама читает все правила и все молитвы. Она практически не говорит на мирские темы. Либо молится, либо книги духовные читает. Да какие книги-то! Феофана Затворника, Игнатия (Брянчанинова)… Книг у неё много. Да она же подвижница настоящая!
Я раньше думала, что она рыбу не ест из-за котов. Чтобы любимца серого кормить. Нет, это не из-за котов. Она и молочное не ест. И вообще никакой скоромной пищи. Это она такой пост на себя взяла…
Да, уж. Старец, отец Илий так просто не будет человека постригать в монахини… Значит, она достойна.
Сегодня уговаривала её пряник съесть, он постный был. Видно было, как ей хочется пряничка. Но она отказалась. Надо будет ей хоть фруктов купить. А то она ещё слабеет от постоянного поста.
Сегодня мы с матушкой рассказывали друг другу о себе. Она мне рассказывала про то, как она в монастыре жила. Про свою семью. Про братьев и сестру. Вся семья у неё верующая. А один брат умер за чтением Евангелия. Очень он любил читать Евангелие. Сама она родилась без признаков жизни. И только потом ожила.
А я ей почему-то про свою бабушку стала рассказывать:
– Она добрая была, моя бабушка. Правда, она всегда ворчала на меня. Но я знала, что она меня любит. Она мне оладушки пекла.
Начинаю я рассказ о бабушке легко. Но на последних словах передо мной так ярко встаёт образ бабушки: вот она поднимается ни свет ни заря и к моему завтраку печёт пышные оладушки.