«Так ты тоже можешь от меня отвернуться?..»
– Нет, – без раздумий ответила она. На оба вопроса разом, сжимая смычок напряжёнными пальцами опущенной руки. – Ты не предал бы его. Я в это не верю.
Герберт долго изучал взглядом её черты, выискивая ложь, притаившуюся в уголках глаз или изгибе губ.
Не находя.
– Я и не предавал.
Когда Герберт заговорил вновь, в глаза и голос его вернулась жизнь. А вместе с ней – то, что помешало Еве с облегчением выдохнуть «я и не сомневалась»: печаль, слишком глубокая для простого сожаления о напрасной размолвке.
То, что Ева и сама назвала бы виной.
– Это был не я, – добавил Герберт тихо – так звучит пианиссимо на струне под сурдиной. – Это была моя клятва.
Она лишь нахмурилась непонимающе. Наверное, потому что сложно было высказать вслух вопросы, ещё больше бередившие его рану, за минувшие годы так и не затянувшуюся.
– Я принёс Айрес клятву вассала. Магическую. Когда мне было пять. – Это Герберт произнёс уже в полный голос – спокойно, почти буднично. – Я тогда даже не понимал толком, что делаю. И не боялся, ведь об этом просила моя милая, любимая тётя Айри.
В лице не проявилось ни капли сарказма, который подразумевали слова. И Ева на миг испытала жгучее желание встретиться с Её Величеством Айрес – прямо сейчас, – чтобы всё-таки ознакомить её с методами испанской инквизиции.
О клятве вассала Ева тоже читала. Там же, где прочла о клятве Эйф. Её усовершенствованную формулу вплетали в ритуал поднятия мёртвых. Именно она создавала ту одностороннюю подчиняющую связь, что существовала между некромантом и его слугами.
Ту, что установилась между Гербертом и Евой.
– Когда Айрес отдаёт мне приказ, я не смею его ослушаться. И в тот день она велела мне рассказать всё, что я знаю о дядином расследовании. О документах, которые он собрал, о тайнике, в котором их прятал. Вопросы были слишком точны, чтобы выкрутиться недоговорками или полуправдой, а я – слишком растерян, чтобы как следует пытаться. Я не ожидал этого. Не от неё. – Отсутствующим взглядом он смотрел на виолончель, блестящим шпилем попиравшую пол. – Потом меня посадили под замок с запретом на телепорт. Чтобы я не смог предупредить Мирка. И выпустили, лишь когда с его отцом было покончено.
Ева вдруг поняла: она почти успела забыть, что отец Миракла – родной дядя Герберта. Родной брат королевы. Сложно было уложить в голове, что кто-то может настолько хладнокровно расправиться с кровным родственником.
Впрочем, что кто-то может взять с пятилетнего племянника клятву абсолютного подчинения – тоже.
Бедный, бедный Герберт… Он бы и не смог спасти Еву тогда, в лесу. Даже если бы хотел, даже если бы пытался. И самому свергнуть Айрес ему не под силу, лишь чужими руками. Он и так ходит по лезвию ножа – вместе с ней; ведь стоит королеве узнать, кого её наследник прячет в своём замке… Достаточно одного точно сформулированного приказа, чтобы немёртвая Избранная Ева Нельская превратилась во вполне себе мёртвую. Хорошо хоть клятва вассала не позволяла отдавать приказы мысленно и на расстоянии: «сюзерен» обязан был высказывать их вслух, начиная строго со слов «Силой клятвы твоей повелеваю тебе», а «вассал» в свою очередь должен был находиться достаточно близко, чтобы это услышать.
Впрочем, обо всех возможных неприятных последствиях Ева предпочла не задумываться. Не сейчас.
– Миракл знает о клятве?
Герберт качнул головой, изучая глазами матовые изгибы деревянного корпуса – лак на нём давно стёрся.
– Никто не знает. Формулировка предполагает, что я не могу рассказать о ней ни одной живой душе. И я не был уверен, что выйдет рассказать тебе. – Звучание его голоса заставило Еву сжать смычок в ладони до неощутимой боли. – Сама понимаешь, почему ты всё же являешься исключением.
Она понимала. И – как она полагала – исключением являлась не только потому, что не была живой.
Ещё пару недель назад Герберт вряд ли стал бы ей это рассказывать. Даже если б она спросила.
– А Эльен?
– Он не знает.
– Почему?! Ты мог бы рассказать ему, а он – всё объяснить Мираклу! Передать…
– Айрес не желала, чтобы о клятве было известно кому-то, кроме нас двоих. Рассказать Мирку – значило подставить его под удар. И раз он поверил в то, что я могу предать его… по своей воле… объяснять незачем. – Герберт высказал это так равнодушно, будто ему и правда было совершенно плевать. – Эльен, к слову, не поверил. Как и ты.
Ева поймала себя на смутном желании огреть некроманта смычком по макушке.
Впрочем, чего она хотела? Максималист в одном будет максималистом в другом. А в том, что хотя бы один аспект своей жизни Гербеуэрт тир Рейоль измеряет исключительно абсолютом, Ева имела возможность убедиться.
– И твои родители… они поэтому погибли, да? – Она подалась вперёд, чувствуя, как вжимается в шею тёплое дерево грифа. – Поэтому напали на Айрес тогда? Каким-то образом узнали о клятве, разозлились и…
– Я не знаю. Но это весьма вероятно.
Сухие слова просыпались, как канифольная пыль, так отстранённо, будто вовсе его не касались.
– Ты и Жнеца поэтому собираешься призвать? Потому что Айрес тебе приказала?
Ей почти удалось скрыть надежду в голосе.
– Нет. Это моё желание. Нужно хотеть этого всей душой, иначе ритуал не осуществится. – Герберт наконец встретился с ней взглядом. Усталость, тускневшая в глазах, болью щипнула душу – точно дрянной музыкант играл на ней пиццикато. – Не думай об Айрес слишком плохо. То был единственный раз, когда она воспользовалась клятвой… Иначе я никогда не решился бы пойти в тот лес, где нашёл тебя. Не решился пойти на всё это.
– Хочешь сказать, она не пользуется абсолютной властью над тобой? Почему?
– Потому что любит меня. Понимает, что пользоваться этой властью – значит заставить меня возненавидеть её больше всех на свете. А ей всегда хотелось, чтобы я её любил.
– И ты любишь?
Ева понимала, что лезет на совсем уже запретную территорию. Но не спросить не могла.
Ответу предшествовала недолгая, тревожная пауза.
– Пожалуй, – сказал Герберт наконец. – В той же мере, что ненавижу. – Он сцепил руки, до того лежавшие вдоль тела. Лишь этот страдальческий жест – не голос, оставшийся ровным, не лицо, оставшееся гладким, – выдал, как тяжело далось ему признание. – Она была мне ближе родной матери, пока я рос. Она многое для меня сделала. И, полагаю, клятву в основном взяла, просто чтобы… обезопасить себя. Когда среди твоих родственников некромант такой силы, невольно начнёшь думать о безопасности.
– Даже если ему всего пять?!
– В пять я уже был многообещающим ребёнком.
И он ведь ПОНИМАЕТ её, с ужасом осознала Ева. Понимает – что Айрес, что отца. Понимает, почему они делали с ним то, что делали, цели и причины, которые их на это толкнули. И не осуждает или осуждает не больше, чем отец непослушного подростка – действия собственных родителей, когда-то запрещавших ему сигареты, алкоголь и ночные загулы с друзьями. То есть приятного в воспоминаниях, конечно, мало, но «ну теперь-то я знаю, что они чувствовали» и «они же хотели как лучше»…
– Она без раздумий устранила твоих родителей. И отца Миракла. – Ева выбрала самое мягкое высказывание из всех, что просились на ум. – Родную сестру, родного брата.
Герберт лишь плечами пожал:
– Родственные узы для Айрес никогда не являлись священными.
– Значит, и ты для неё – ничто. И от тебя она избавится с той же лёгкостью, если будешь ей мешать. Если восстанешь против неё.
– Не думаю. – Задумчивость, скользнувшая в ответе, ясно дала понять: он размышлял о подобной перспективе, и не раз. – Для неё я… особенный. И я нужен ей.
Зная Герберта, Ева могла быть уверенной: им руководило не желание обманываться. Он действительно здраво взвесил все за и против, все переменные, которые могла учитывать Айрес, решая задачку о его устранении.
И этого не хватало, чтобы Ева утешилась.
– А если она велит тебе рассказать о нас? О Миракле, о пророчестве, обо всём?..
– О тебе она не узнает. Могу поклясться. – Это Герберт произнёс с успокаивающей твёрдостью и капелькой раздражительности – как ни странно, тоже успокаивающей. – Она уверена, что ты мертва. Даже если у неё возникнут подозрения на этот счёт, ты сама давно поняла, что клятву можно обмануть. Не говоря уже о том, что тогда Айрес застала меня врасплох, и после того раза я как следует продумал методы сопротивления. – Ева хорошо различила мгновенные колебания, скользнувшие в его голосе перед заключающими фразами: – Но это одна из причин, по которой я не прошу Мирка рассказать мне о плане восстания. Не хочу знать ничего, что могло бы снова его подставить. На всякий случай.
– Тот случай, когда неведение уж точно благо, – пробормотала Ева, радуясь, что Герберт всё же не побоялся обеспокоить этим её. Рассеянно покрутила смычок в пальцах, словно проверяя балансировку. – Его должно удивлять полное отсутствие любопытства с твоей стороны.
– Полагаю, он считает, что после нашей ссоры я просто не решаюсь попросить его о подобном. Ибо он всё равно не расскажет, а я не так глуп, чтобы излагать напрасные просьбы.
– Так вот почему Айрес ничего не боится. Если ты призовёшь Жнеца, народ полюбит тебя. А раз ты беспрекословно подчиняешься ей, ты точно не воспользуешься этим в свою пользу… – Размышляя вслух, она мысленно вернулась к началу разговора. – Но откуда она знала, о чём тебя спрашивать? Ты сказал, её вопросы были слишком точны, а ведь…
– Думаю, Охрана давно следила за отцом Миракла. Айрес знала, что документы существуют. Знала, что есть тайник. Не знала лишь где. А тут – такая удобная возможность… наверняка и за Мирком тоже следили. И когда тот помчался ко мне на ночь глядя, Айрес просто сделала правильные выводы. – Герберт помолчал. – Могу ошибаться, но по каким-то причинам ей было важно, чтобы именно я выдал эту тайну. Чтобы Мирк понял, что это сделал я.
– Зачем?