Последнее было сказано просто и обыденно. Как ничего не значащее замечание о погоде за окном. Его не приправили ни пафосом, ни слезами, ни трогательным обращением в духе «дорогой брат».
Но все и так прекрасно поняли, к кому это обращено – и сколько на деле за этим стояло.
– Я тоже, – после долгого молчания сказал Герберт.
Так же просто.
Наконец перестав выбирать для себя подходящий круг ада, Ева умиротворённо макнула тряпицу в целебный настой. Прикинула, как придётся потрудиться над лицом Мирка, сплошь покрытого нежным румянцем экстренного магического загара.
– И всё-таки я бы тебя прикончил, если б хотел.
– Ага. Как только из щупалец моих теней выпутался, так сразу бы и прикончил.
Мальчишки, подумала Ева с нежностью.
***
Кейлус обнаружил Тима в кабинете – за разбором скопившейся корреспонденции, взяться за которую последние дни его господину было недосуг.
Сейчас, конечно же, нужды в этой работе не было никакой. Но Кейлус прекрасно понимал его желание чем-то занять руки и голову.
– Как интересно, – всё ещё вытирая пальцы платком и пытаясь стереть с них ощущение чужой крови, произнёс Кейлус. Жалея, что слишком мало похож на сестру, чтобы сейчас торжествовать в полной мере. – Бедные «коршуны»… Ясно теперь, почему разведывательное заклятие её не заметило.
Даже сладость цветов вистерии, благоухавших в вазе у дверей, не могла заглушить застрявший в ноздрях запах горелых костей.
Поднявшись из-за стола, Тим посмотрел на него неуверенным взглядом побитого щенка – и Кейлус снова пожалел, что не мог устроить мальчишке из книжной лавки хотя бы нормальную могилу. Пришлось заставить плоть истлеть (элементарный фокус даже для такого посредственного некроманта, как он), после чего сжечь останки дотла: снова магией, на его взгляд, предназначенной в первую очередь для решения самых пакостных задач. Слуги не выдали бы его, найди свежее захоронение в саду, но Кейлус не хотел, чтобы они знали хоть что-то. Опасность подобных знаний подтверждало множество печальных примеров, помимо сегодняшнего.
Хотя бы розовым кустам в оранжерее, которые теперь подкормятся пеплом, повезло.
Забавно. Он ведь искренне старался, чтобы паренёк остался жив. Даже зная, что в таком случае пришлось бы прикончить его своими руками, отпускать пленника после всего случившегося было бы безумием. Но смог отпустить лишь его душу: чтобы та обрела покой задолго до того, как сам Кейлус испустит последний вздох.
– Ты видел её? – спросил Тим.
В пасмурной серости его глаз Кейлус читал всю тяжесть осознания простого факта: парнишка, которого сегодня привели в их дом, расплатился смертью за то, чтобы он, Тим, жил.
За минувшие дни Тима несколько раз приходилось вытаскивать из-за клаустура, а на время занятий музыкой накладывать на двери гостиной чары безмолвия. Тим снова и снова пытался вызвать в памяти воспоминания, которые помогли бы точно установить, кого он видел в замке Рейолей, – без жертв, исключая разве что его страдания. Только вот Кейлус лучше него знал, как устроены музыкальные блоки.
Перспективы, открывавшиеся Тиму вследствие этого, его решительно не устраивали.
– Да. Видел. – Подойдя к столу, Кейлус оперся ладонями о тёплое старое дерево. Уставился на морской пейзаж в раме, окружённой змеиным узором шёлковых обоев. – Я знаю, где она. И у кого. Теперь уже точно.
Увиденное было лишь туманными обрывками, вспышками эпизодов: словно книга, из которой через одну выдрали страницы. Воспоминания – не картина, совершенно отражающая реальность. Но всё же память человеческая хранит куда больше, чем самим людям кажется; больше даже, чем в привычных обстоятельствах они могут вспомнить. А Кейлус был достаточно умён, чтобы сделать выводы из увиденного.
Так вот почему сестричка была так спокойна всякий раз, когда речь заходила о пророчестве! И насколько же гениален Уэрти, сумевший провернуть такое! Айри впору пожалеть: даже не подозревает, какую гадюку пригрела на груди. Спору нет, план изящный: позволить любящей тётушке учить тебя, помочь тебе, подготовить к ритуалу – и, взяв от неё всё, что она может дать, занять её место. Выйти рука об руку с девой, обещанной Лоурэн, повторить подвиг Берндетта на глазах у тысяч восхищённых зрителей… После такого ни у кого не останется сомнений, что Гербеуэрт тир Рейоль послан в Керфи самими богами, дабы престол занял их законный избранник. И что до того, что дева, подтверждающая твои права на этот престол, – поднятая марионетка, покорная воле хозяина?..
Нет, больше он не мог надеяться, что Уэрти не под силу призыв Жнеца. Не теперь, когда он видел величайшее его творение, непринуждённо щебечущее с продавцом книжной лавки.
Кейлус поймал себя на том, что кончики пальцев сами собой выстукивают на столешнице его последнюю траурную песню.
Перед глазами вновь встало личико девчонки, с нежной улыбкой выпытывавшей сведения о возможности воскрешения. Потом – разочарование от выпытанного, которое ей почти удалось скрыть. А она неглупа… Особенно если учесть, что ей удалось на время улизнуть из замка: Уэрти точно не позволил бы своей кукле разгуливать по Шейну без присмотра. Сбежать навсегда у неё бы и не вышло.
Что ж, коли она так хочет сбежать, прекрасный спаситель уже близко.
– Кажется, у меня будет новая работёнка для лиэра Дэйлиона и его «коршунов». Пусть и не совсем та, к которой они привыкли. – Впервые с момента, как Кейлус покинул проклятый серый зал с фарфоровой урной в руках, на губы его вернулась улыбка, за годы ношения маски успевшая к ним прирасти. – Придётся тебе навестить нашего портного, Тим. Пора готовиться к визиту моей прелестной невесты.
Глава 23Lacrimoso[32]
Их неприятности начались не с яблока. И даже не с того, что кто-то в памятную дату забыл подарить цветы.
А с того, что не забыл.
– Смотри! – воскликнула Ева, когда они с Гербертом шли через внутренний двор, возвращаясь с очередной фонтанной тренировки. Воодушевлённо подтащив некроманта к замковой стене, отпустила его рукав, чтобы склониться над замеченным цветком. – Прелесть какая!
Цветок был одиноким, пушистым и жёлтеньким, как цыплёнок, похожим на помесь астры с одуванчиком. Тоненький стебель обрамлял пучок перистых листьев. Он пробился сквозь брусчатку в том месте, где темнела полоска начисто растопленного снега. Благодаря усердию скелетов и, возможно, капельке магии двор был чист, но щели между камнями всё же забивала зимняя белизна, а тут с чего-то – небольшой пятачок весны среди царства беспощадного холода.
– У вас что, есть цветы, которые распускаются зимой?
– Нет. Это летоцвет, они отходят в самом начале лета. – Герберт сверху вниз следил то ли за цветком, точно тот мог куда-то убежать, то ли за ней. – Под замком горячие источники, вода оттуда течёт в краны по трубам. Здесь как раз пролегает одна, вот семечко и пригрелось. Ещё зима поздняя, немудрено…
Кончиками пальцев Ева погладила мягкое соцветие – ласково и бережно, как котёнка. Ожидала увидеть жёлтую пыльцу на коже, но в отличие от одуванчика летоцвет не пачкался.
Когда она подняла глаза, то под нечитаемым пристальным взглядом Герберта почувствовала себя неловко.
– Что?
– Впервые вижу, чтобы кто-то так радовался самому обычному цветку. Чаще видел тех, кто изысканный букет принимает как безделицу.
Ева могла бы сказать, что букеты ей тоже не особо нравятся. Учитывая специфику музыкальной профессии, это было забавно, но она всегда жалела цветы, срезанные лишь для того, чтобы завянуть в вазе за какую-то неделю. Хорошо если неделю: чаще букеты держались пару-тройку дней, несмотря на все ухищрения вроде подрезания стеблей и подкормки сахаром. И не попросишь же зрителей дарить тебе растения в горшках – приходилось принимать дары и всякий раз грустить, пока скатерть на столе осыпало конфетти лепестков.
Однако глядя в нежный свет в глазах Герберта, ей расхотелось говорить что-либо. По крайней мере, словами.
– У нас нет цветов, которые распускаются зимой, – изрёк некромант минутой позже, всё ещё вжимая её в стену чуть поодаль от цветка. – Но есть те, что растут под снегом. В горах, у самых высоких вершин. Когда-нибудь покажу их тебе… Раз уж ты у нас, как выяснилось, истинное дитя Великого Садовода.
– Бог весны и возрождения? – Припомнив рассказы Эльена, Ева хмыкнула. – Да мы просто идеальная пара. Единство противоположностей…
Мозг, свеженький и выспавшийся после очередной ванны, сплёл воедино горы, концерты и Жнеца – и причудливым кульбитом окунул свою хозяйку в воспоминание, которого обычно та старалась избегать.
«Хочу покорить Эверест», – говорила в нём Динка, мечтательно глядя на экран их стационарного компа.
Дело близилось к Новому году, и то был один из последних вечеров, когда трое детей четы Нельских собрались вместе. Лёшка настраивал телевизор, присоединяя к нему ноут, чтобы они могли с комфортом посмотреть ребилд «Евангелиона». Динка залипала в интернете. Ева нетерпеливо следила за приготовлениями с разложенного дивана, подворовывая печенье из стеклянной миски.
«Глупо, – изрекла Ева (два светлых хвостика, тридцать кило веса и сто сорок сантиметров от мыска до макушки). Так важно, как только могла сделать это с набитым ртом и с высоты одиннадцати лет. – Это же очень опасно!»
«Ещё как,– довольно подтвердила Динка, слегка дрожащим пальцем крутя колёсико мышки. – Выше восьми тысяч метров вообще начинается «зона смерти». Холод жуткий, ветрина, бури. Кислорода в три раза меньше, чем у нас сейчас. Пересекаешь восемь тысяч – начинаешь медленно умирать. Задержишься чуть дольше, чем нужно, – всё, привет. И никто тебе не поможет, если будешь замерзать: людям бы самим оттуда уползти, тащить тебя просто сил ни у кого не будет. – Азарт, с которым сестра говорила об этом, мог напугать и менее впечатлительного человека, чем одиннадцатилетний ребёнок. –