Даже самый зоркий наблюдатель не смог бы определить, как королева относится к тому, что видит. И только он вычислил бы то, что теоретически могло вызвать её неудовольствие: схему передвижения гостей, помимо обычных танцев ткавших некий свой танец вокруг Миракла Тибеля. Кучки людей сходились и расходились по белому квадрату залы, чтобы образовать новые компании для новой ничего не значащей беседы. Многим их перемещение показалось бы хаотичным, но на деле все эти светские па вытанцовывались вокруг движущегося центра, одного-единственного человека. Вовсе не именинника.
Айрес следила, как её племянник – другой племянник – говорит с теми, кто лоялен ей, и теми, чья лояльность была под сомнением. Ни с теми, ни с другими он не общался больше или меньше, чем требовал учтивый бальный разговор, избегавший каких-либо опасных тем, и политики в первую очередь. Танец сталкивал Миракла Тибеля с министрами и советниками, аристократами и дельцами, вскарабкавшимися на ту высоту, где тебе открывалась дорога даже в королевский дворец; до Айрес это было немыслимым, но после её восхождения на трон… К чему предрассудки? Да, она упразднила Большой Совет, чтобы не допустить низшие сословия к правлению (чернь не знала и не могла знать, как управлять страной, иначе Айрес не получила бы королевство в том плачевном состоянии, до которого его успешно довёл отец – заботами того самого Совета). Да, она не позволяла никому, и особенно народу, мешать ей вести свою страну тем курсом, который она считала нужным. Да, она вернула аристократии многие права, отобранные при её деде, – ибо аристократия веками держала власть в своих руках и куда лучше слуг знала, как с ней обращаться. Тот же давно упразднённый закон «О наказании прислуги»…
Ох, как кричали и брызгали слюной ограниченные поборники морали и человечности, когда Айрес дала ему вторую жизнь. Казалось бы, любой здравомыслящий человек поймёт: ценными слугами дорожат при жизни не меньше, чем в посмертии, и какой смысл судить аристократа за то, что он забил кнутом бесполезную ленивую горничную? Если виновный не круглый дурак, он и от закона, за редким исключением, успешно уйдёт кривыми дорожками денег и связей. Но нет, её – её, подумать только, – винят в узости мышления. Разве не она проявила к низшим сословиям щедрость не меньшую, чем к высшим? Разве не она презрела глупые условности, державшие её подданных в клетках своего положения, не дозволявшие достойным простолюдинам пробиться ко двору лишь потому, что Великий Садовод не дал им родиться в именитом роду? Разве она была жестока? Те, кого забирает Охрана, сами заслужили свою участь (хотя бы тем, что оказались достаточно глупы, чтобы позволить Охране прознать о своих мыслях и намерениях). Айрес могла бы уничтожать изменников семьями, кланами, родами, как в истории не раз делали до неё. Но она была милосердна – и всегда миловала детей, если те не разделяли взгляды отцов… Тех, кто переживал допрос, позволявший точно выяснить это, конечно.
Допрос был обязателен для всех, кроме тех, кого по некоторым причинам Айрес считала излишним ему подвергать. К примеру, своих племянников.
Королева откинулась назад, в бархатные объятия мягкой спинки трона (что ни говори, вчерашняя вылазка здорово её утомила – оставалось надеяться, что Уэрти понравится её второй, неофициальный подарок). Внизу под звуки музыки в изысканном веселье коротал вечер её народ. Даже возжелай гости поговорить о чём-то, не предполагавшем веселья, Охрана быстро бы это пресекла: Айрес позаботилась о том, чтобы ничто не испортило Уэрту праздник. Особенно его брат.
Вообще проявления горячей «любви» одних представителей королевской семьи к другим она считала зрелищем смешным и любопытным, но не сегодня. К тому же семье позволено то, что нельзя позволять никому другому.
Всё, что она делала, она делала, заботясь о других. Всегда. Кто-то пользовался высотой своего положения в личных интересах, обеспечивая себя недоступными ранее благами, и Айрес прикрывала глаза, считая это вполне допустимой ценой за верность. Но не она. Она могла сорить деньгами, могла выйти замуж, скинуть бремя правления на мужа и советников, бесцельно прожигать жизнь, как делала её сестра, но Айрес обручилась с короной – и не брала благ больших, чем могла позволить себе любая женщина высшего круга. Зато по мере сил заботилась обо всех, кого эта корона препоручила её заботам. Охрана и простая стража денно и нощно искали среди её стада больных овец, чтобы другие могли жить спокойно, не смущаясь их речей, не травя разум ненужными сомнениями. Она уже сделала Керфи богатым и сытым, страной, с которой считаются, и ещё сделает сердцем мировой империи.
Под пение струн, выводящих одно из немногих сочинений Кейла, что сыскало одобрение приличного общества, Айрес нашла глазами своего наследника. Убедилась, что тот смотрит сквозь танцующих, делая вид, что пьёт; прикрыла глаза, наблюдая за племянником из-под ресниц.
Какой бы юной чудеснице ни удалось сотворить с ним то, что ставило под угрозу весь план, в зале её сегодня не было – его лицо ясно поведало ей об этом. И это делало всё ещё сложнее. Даже с братом Уэрти общался холодно, но без ненавистного напряжения, что искрило меж ними обычно. Как некстати… Жаль, человеческие сердца – ненадёжные механизмы, требующие тонкой и постоянной настройки.
Топорные методы вроде вассальной клятвы Айрес предпочитала приберечь до последнего момента. По этой же причине она не навязала Уэрти слежку – ограничилась простым, но хитрым маячком, который активировался, лишь когда владелец находился на грани гибели (иной сквозь защиту не пробился бы). В противостоянии Кейла и племянников, немало её забавлявшем, Айрес уверенно ставила на последних, но предосторожности превыше всего.
Неужели неодобрение её методов зашло у Уэрта так далеко, что заставило податься к братцу? Забыв о размолвке, забыв о гордости, так старательно в нём взращенной? Да, многие против той войны на уничтожение, которую Айрес планирует развязать, – даже среди тех, кого она считала не только верными, но и умными. И естественно, это дало недругам ещё один рычаг давления на чашу весов, что склоняет народ против неё. Тот же Мирк знал обо всём задолго до того, как Айрес сказала ему об этом, – она прочла это в его глазах: племянник был хорош во лжи, но не так хорош, как Айрес в видении правды. И все, кто пытается противиться ей, не понимают такой простой, очевидной истины: на войне нет места ни человечности, ни милосердию. В этом мире либо ты, либо тебя.
Айрес тирин Тибель уяснила это давным-давно. Не сказать, что на собственном примере (лишь глупец учится на своих ошибках, а она наносила превентивные удары прежде, чем мир успевал причинить ей настоящую боль). Но она с детства охотно устраивала показательные и поучительные примеры другим: люди – лучший испытательный плацдарм для любой теории, если ты располагаешь возможностью и умением дёрнуть их за нужные ниточки.
Нельзя оставлять в живых врага, который однажды обязательно восстанет. Ильденская Империя рухнула потому, что не сумела уничтожить всех, кого завоевала. Да она и не могла: любая империя нуждается в дешёвой рабочей силе… Любая, кроме той, что способна заставить порабощённого врага работать и после смерти. И мёртвый враг, исправно выполняющий задачи раба, но лишённый даже возможности помыслить о сопротивлении, куда безопаснее и полезнее врага живого. Спасибо старой Империи за падение, не только вознесшее на трон Берндетта и основанную им династию, но и преподавшее его потомкам дельный урок. Айрес не повторит чужих ошибок: она выкосит во славу Жнеца тех, чьи дети смогут однажды поднять бунт, и на землях, которые продолжат возделывать их останки, взрастёт новый урожай – керфианцев. У выходцев из одной страны не останется причин восстать ни против своей императрицы, ни против тех, кто унаследует её империю. Маги живут долго: на её глазах родится ещё не одно поколение, и Айрес успеет позаботиться о том, чтобы они расселились по всему завоёванному свету. Привольная, сытая, вольготная жизнь, где слуги будут жить немногим хуже, чем господа, – вот чего она хочет для них… А взамен просит такой малости – лояльности. Не мешать своей королеве делать то, что она считает нужным. Верить в неё, верить в то, что она лучше знает дорогу к счастливому будущему. Но куда там… Если даже родная семья раз за разом восставала против неё. Предавала её, пыталась избавиться, строила козни, указывала, как править, что делать, как поступать с собственным племянником…
К слову, о семье…
Из-под ресниц Айрес увидела, что Уэрта осаждает Кейл. Поднявшись с места, под шуршание бархатного шлейфа по ковровой дорожке спустилась вниз – странствующей звездой по полукруглой орбите, что огибала танцующих и пролегала сквозь пёстрые облака расступающихся придворных.
– Вижу, вся эта мишура тебе не по вкусу даже больше обычного, – тем временем с участливой улыбкой сказал Кейлус Герберту, прислонившись плечом к колонне, увитой мерцающим золотым плющом. – Может, тебе просто не терпится покинуть нас и поспешить куда-то ещё?
– Предпочёл бы вообще не приходить, – сказал Герберт прохладно, держа в руках нетронутый бокал. – Но первый кусок праздничного пирога сам себя не съест.
– Или и вовсе не куда-то, а к кому-то? Признайся, Уэрти. Тут нечего стесняться. – Кейлус, в отличие от него, к своему питью прикладывался часто и охотно, но сейчас не стал. Лишь слегка поболтал бокал в ладони и поднёс к лицу, поверх него глядя на виновника торжества. – Никогда не поверю, что самый завидный жених Керфи до сих пор не обзавёлся новой фавориткой.
– Не льсти мне, дядя. Вы с Мираклом женихи не хуже меня. Хотя учитывая обстоятельства – возможно, без «вы».
Кейлус в ответ хохотнул без тени гнева или смущения, покосившись на Миракла, который чуть в стороне оживлённо растолковывал что-то Кроу Соммиту: с товарищем по арене они были большими друзьями и в жизни.
– Если вы с Мирком решили пойти по моим стопам и заделаться убеждёнными холостяками, Айри этого не переживёт.