Оба исчезли в миниатюрной вьюге, рождённой взметнувшимся с земли снегом, вместо шести фигур оставив на заснеженном перекрёстке четыре; их проводил напряжённый взгляд Миракла и опасливый – остальных.
– Я разобрался бы с ним, – сказал Герберт, когда они материализовались в кабинете Айрес, где на полу подпалиной чернел рунный семиугольник.
– Письма, которые ты обещал отдать мне. – Королева, крепко державшая его во время переноса, отстранилась; казалось, слова племянника она не услышала. – Они у тебя с собой?
Запустив руку под плащ, Герберт с готовностью достал из внутреннего кармана пачку сложенных вдвое бумажных листков, перевязанных зелёной лентой:
– Собирался занести тебе после…
– Отлично. – Айрес взяла письма у него из рук. – В таком случае ты остаёшься здесь.
Взгляд Герберта подкрасило непонимание:
– Внеочередной урок?
– Нет. Поживёшь под моим кровом некоторое время. – Королева улыбнулась, словно извиняясь, но в глазах её извинения не было. – За последние дни ты натворил слишком много того, что совсем на тебя непохоже. Пока не протрезвеешь от любовной горячки, я вынуждена переселить тебя в место, где смогу лучше за тобой приглядывать.
– Это невозможно.
– Это возможно, Уэрт, и это не обсуждается. Или у тебя есть причины, по которым ты не можешь покинуть дом? Подозрительные дела, тайные встречи, что неудобно проводить под моим присмотром?
Под взглядом, напугавшим бы абсолютное большинство жителей Керфи, Герберт не вздрогнул. И не опустил глаз. И голос его, когда он ответил – после крохотной, почти незаметной задержки, – остался спокоен:
– Никаких дел. Но тебе прекрасно известно, как я ценю одиночество.
– Оно плохо на тебя влияет. Прости, но я вынуждена это сделать… Чтобы ты не вздумал сбежать тайком. – Прижав письма к груди, Айрес непреклонно склонила голову. – Силой клятвы твоей повелеваю тебе оставаться во дворце, пока я не разрешу тебе его покинуть.
Герберт не шелохнулся. Лишь смотрел на неё странно оцепенелым взглядом, неотрывно всматриваясь в губы, воззвавшие к силам наложенных на него вассальных чар.
– Я сниму ограничение, когда сочту нужным, – добавила Айрес, не дождавшись реакции. – Надеюсь, это поможет тебе больше не встревать в неприятности.
– Это было не обязательно, – наконец шевельнувшись, заметил Герберт с завидным отсутствием эмоций.
– Прости, но это мне решать. – Айрес коснулась его плеча: это выглядело почти утешением. – В пределах дворца можешь заниматься чем угодно. Чувствуй себя как дома.
Когда она вышла, оставив племянника одного, Герберт подошёл к окну. Выдохнул судорожными толчками, опершись руками на подоконник.
Окинул взглядом заснеженную столицу, точно надеясь отсюда разглядеть дом, где ждала его Ева.
Нет, подобный поворот событий не сделал его беспомощным. Быть беспомощным Гербеуэрт тир Рейоль ненавидел больше всего на свете; а после того, как Айрес однажды заставила его ощутить на своей шкуре, что такое быть безвольным рабом, он поклялся, что не пройдёт через это снова. И принял меры – о которых, естественно, не подозревала его заботливая тётя.
Но только что всё стало самую капельку сложнее.
Когда Ева вернулась из черноты, Кейлус стоял у её постели, легонько касаясь пальцами её лба.
– С пробуждением, – изрёк он, выпрямившись. – Надеюсь, сон помог тебе навести порядок в мыслях.
Ева ещё успела увидеть, как гаснет, впитываясь в его ладонь, синеватый колдовской свет. Видимо, пробудить её от магического сна могло лишь заклинание.
Хорошо хоть, не поцелуй.
Лёжа в кровати – одетой, поверх одеяла, – она оглядела спальню, что любезно ей предоставили. Не обнаружив Люче в зоне видимости, уставилась на своего тюремщика.
– Твоя игрушка лежит там же, где ты её бросила, – сказал Кейлус утомлённо, без труда разгадав её мысли. – Волшебные мечи не любят чужих рук.
– И вы не попытаетесь её отобрать?
– Я знаю, что это невозможно. К тому же ты наглядно продемонстрировала, что убить тебе не под силу. Видно, рассчитывать на смерть Айрес от твоих рук не приходится, но если она останется жить, это будет даже остроумнее. – Кейлус равнодушно отвернулся. – Теперь позволь откланяться: мне нужно работать.
Сев, Ева смотрела, как он уходит. Постепенно, одно за другим, словно нанизывая бусины на нитку, вспоминала события, предварявшие пробуждение. Кровь на мужской рубашке. Тиммира Лейда, сидящего в коридоре. Двоих из Охраны, волшебный ключ в двери гостиной, музыку…
…музыку…
Она колебалась всего секунду. И успела нагнать Кейлуса прежде, чем тот дошёл до лестницы.
– Зачем это вам? – когда тот обернулся на её шаги, спросила Ева почти мучительно.
– Что именно?
– «Мне нужно падение Айрес». Так вы сказали. Зачем? Зачем вы желаете зла своей сестре? Что она сделала вам? Зачем вам нужен трон? Зачем вам смерть Уэрта?
Тот на лихорадочную россыпь вопросов лишь усмехнулся как-то лениво.
– К чему расспросы? – спросил он в ответ, отворачиваясь, чтобы шагнуть на первую ступеньку лестницы, плавно изгибающейся вниз.
Хотела бы и я знать, подумала Ева, спускаясь следом, слушая дробное эхо их шагов. Хотя нет. Я знаю.
Только знаю и то, что всё может оказаться куда проще и страшнее, чем я надеюсь.
– В моём мире говорят, что гений и злодейство – вещи несовместные. Я не верю, что тот, кем я вас считаю, способен создавать то, что создаёте вы.
Ей не хотелось верить, что такой дар дан тому, кто его недостоин. Что красоту, полную света, творит тот, чья уродливая душа таит в себе только тьму. Если на одну безумную секунду предположить, что всё, сказанное Тимом, правда…
…что всё, сделанное Кейлусом Тибелем для других, не просто развлечение скучающего аристократа…
Когда Кейлус оглянулся через плечо, его кривая улыбка бритвой резанула по надежде, невольно пробившейся в её голосе.
– Бедный ребёнок. Сколько тебе ещё предстоит болезненных открытий… если, конечно, ты просуществуешь достаточно долго, чтобы их совершить. – Кейлус вновь отвернулся, не замедлив шага; лишь положил ладонь на перила, скользя по мрамору точёными пальцами в снежных кружевах манжета. – Позволь угадать: ты у нас веришь, что благие дела обязательно вознаграждаются, а злые люди рано или поздно будут покараны? Смотришь в сточную канаву и видишь там отражённые облака? Любишь мир, считаешь его прекрасным и удивительным?
– Жестоким тоже, – тихо сказала Ева, пока усталый яд его голоса разъедал душу. Как никогда отчётливо сознавая, насколько старше тот, за кем она следует, и что смешные детские речи, которые она обращала к Герберту, на сей раз прибоем разобьются о стену цинизма. – Но в нём много прекрасного. И удивительного, пусть это удивление не всегда приятное.
Он лишь рассмеялся негромко. И, к счастью, не слишком зло. Скорее печально.
Так смеются над воспоминаниями о собственных заблуждениях, которые мир помог развенчать тебе давным-давно.
– Людям свойственно идеализировать тех, чьи творения им нравятся. Но правда в том, что мы зачастую недостойны того, что у нас рождается. – Он толкнул двери на этаж, за которыми вчера Еву ждал его секретарь. – Как родители бывают недостойны своих детей, так и художники могут быть недостойны своих детищ. И разве это делает наших детей хуже? – Пройдя несколько шагов, Кейлус отступил к стене. Театральным жестом предложил Еве подойти к рапире, мерцавшей на полу под миниатюрным прозрачным куполом: видимо, чтобы слуги даже не пытались коснуться её, желая убрать нежданную помеху с прохода. – Дети не могут и не должны быть в ответе за наши проступки. А я… Жаль тебя разочаровывать, но я не герой под маской негодяя. Не благородный мститель, пошедший по тёмной дорожке во имя торжества света. Я просто человек, со своими страстями, прихотями и пороками. Довольно многочисленными, должен признать. И непогрешимым быть не хотел и не хочу. – Витиеватым взмахом кисти убрав волшебный барьер, Кейлус следил, как Ева поднимает клинок. – Принятие собственной грешности обеспечивает изрядную степень пьянящей свободы.
Вцепившись в рукоять, Ева бегло посмотрела туда, где в конце коридора за окном белел блеклый зимний день. Пока светло… Значит, время до возвращения в ножны у Люче есть.
Если разговор с Кейлусом Тибелем продолжится в том же русле, возможно, с её помощью Ева ещё сможет неприятно его удивить.
– Я в это не верю, – сказала она с безнадёжным упрямством.
– Можешь верить, во что тебе угодно. Это, в сущности, не моё дело, – слова прозвучали не резко, скорее безучастно. – Иногда лучше не знать, что за личность кроется за творениями, запавшими тебе в душу. То, что мы слышим, что видим, что читаем – это главное. Не грехи, не мелочные трагедии, не ошибки и нелицеприятная изнанка жизни, которые за этим стояли. Но отделить одно от другого, когда тебе известно и то и то, до неправильного сложно. – Кейлус распахнул двери в гостиную, где дневной свет тускло играл на золотой отделке. Войдя в комнату, застыл в двух шагах от порога. – Так ты подслушивала.
– Спасибо вашему секретарю.
– И тебе понравилось.
Ёрничать или кривить душой после всего сказанного Еве показалось глупым.
– Да. Очень.
– Ты поэтому вчера меня не убила? – Кейлус по-прежнему не смотрел на неё; лишь рука его поднялась, накрыв место, пронзённое огненным лезвием. – А ведь могла. Я оценил.
– Ваша сестра убила одну мою знакомую. Которая казалась мне воплощением красоты. Я не хочу стать такой, как она.
На этом месте она всё-таки удостоилась его взгляда – столь пристального, какого Ева не замечала у него раньше.
– Зайди, – сказал он.
Ева, колеблясь, стояла перед порогом.
– Не бойся, – добавил Кейлус мягко. – Из нас двоих убить другого пока пытался не я.
Я совсем не смерти боюсь, подумала Ева, всё же делая шаг вперёд. Не сейчас.
– На чём ты играешь? – молвил Кейлус, когда она в нерешительности замерла у самых дверей.