Ева смотрела на отблески волшебных кристаллов и каминного огня в изрезанном шёлке.
– Я думаю… мне казалось, что это бумага. И я пыталась сделать бумажных птиц. Чтобы загадать желание.
Кейлус устремил взгляд на обрывки, узнать в которых птиц мог лишь обладатель очень абстрактного и творческого воображения – куда более абстрактного и творческого, нежели то, которым обладал он.
– И какое желание?
– Наверное, ожить. Или выйти отсюда.
В воцарившемся молчании лишь горящее дерево сплетало треском тёплую песню, отвечая ветру, свистящему за окном.
– Что вы собираетесь делать? – тихо спросила Ева потом.
– Посмотрим, насколько Уэрти умнее меня. Вдруг мои методы окажутся не хуже тех, что использовал он. – В словах Кейлуса звучало куда больше спокойствия, чем читалось в его лице. – Если, конечно, ты не поступишь как благоразумная девочка и не расскажешь, каким образом тебя удерживали в шаге до превращения в настоящее умертвие.
– Даже если расскажу, вряд ли это вам поможет. Я же не знаю, что именно Герберт там намешивал.
– Намешивал? – он не замедлил воспользоваться её промашкой. – Стало быть, речь о питье? Хотя нет, нет, в твоём состоянии… Компрессы? Или ванна?
Ева помолчала. Собрала всю решимость, которая осталась в медленно отчаивающейся душе и тускнеющем сознании.
– Отпустите меня. Если я просто сгнию здесь, я уже никак вам не помогу. И никому не отомщу.
Он отстранённо вертел в руках ножницы, обводя кончиками пальцев прохладное золото цветочных завитков, складывавшихся в ручки.
– Я посылал Юми за тобой, чтобы ты присоединилась к нам в гостиной, – спрятав ножницы в карман жилета, произнёс Кейлус, прежде чем протянуть ей ладонь. – Если хочешь, можем продолжить беседу там, – устало добавил он, когда Ева оставила жест без внимания, не позволяя ему перевести тему. – Перед камином препираться приятнее, чем здесь.
– Здесь тоже есть камин.
– Зато там ты не помешаешь Юми убрать то, что ты сделала.
Находиться в окружении свидетельств собственного безумия Еве и правда не слишком хотелось. Так что она нехотя позволила подхватить себя под руку и отвести в синюю гостиную: идти самой, когда ноги так и норовили подкоситься, оказалось несколько затруднительно.
«Красная королева» спала под бархатной занавесью. На столике виднелась початая бутылка и бокал, на донышке которого блестел напиток, похожий на шампанское. Тим сидел в одном из кресел – с другим бокалом, уже пустым, который при появлении Евы с Кейлусом тут же отставил на стол.
– Всё в порядке? – спросил юноша, глядя на неё с трогательным беспокойством.
– Не совсем, но лучше, чем могло бы быть. – Кейлус подвёл Еву к свободному креслу, чтобы помочь ей сесть. – Нам нужно поговорить. Наедине.
Тот не стал задавать лишних вопросов. Лишь по пути к двери слегка коснулся девичьей руки на подлокотнике, улыбнувшись Еве чистыми светлыми глазами.
Славный он всё-таки мальчик, Тим.
Даже сейчас она не жалела, что тогда позволила ему покинуть замок Рейолей невредимым.
– Стало быть, ты просишь дать тебе свободу, – без обиняков сказал Кейлус, когда они остались одни, первым возвращаясь к прерванному разговору.
Ева протянула руки к огню: она знала, что не может мёрзнуть, но ей почему-то было холодно. Должно быть, снова шалости гипоксии и отмирающих ней – ронов.
Осознание наступающей смерти, настоящей смерти, прошило страхом, какого она не чувствовала никогда. Даже в замке Гертруды. Даже в разбитой машине. Там ей оставили лишь несколько секунд, прежде чем удар при столкновении позволил ей милосердно отключиться. Сейчас у неё было достаточно времени, чтобы она успела в полной мере ощутить ледяное дыхание подкрадывающегося небытия.
Умирать ей очень, очень не хотелось.
– Я не знаю, зачем вам корона, но, чтобы её получить, вы должны обручиться с девушкой, воплотившей пророчество. – Ева заговорила так рассудительно, как позволил ей ужас, всепоглощающим сизым туманом клубившийся в душе. – Я не смогу воплотить его с браслетом на руке. И упокоенной – тем более.
– Но сможешь, если согласишься помогать мне. И действовать во имя моих интересов.
– Каких интересов? Сделать вас королём? – она наблюдала, как Кейлус подливает в бокал местное игристое вино. – Я знаю, кто должен взойти на трон на самом деле. То, что вы гений музыки, не делает вас гением в играх престолов.
– Благодарю за лесть, но этим меня не подкупить.
– Это не лесть. И король из вас выйдет плохой.
– Из Уэрти вряд ли лучше. Он учёный, не правитель. – Глоток Кейлус сделал словно бы в раздумьях. – Хотя дела в Шейнских землях идут неплохо, вынужден признать.
– Это опасные игры, лиэр Кейлус. И ставка в них – жизнь. Не только ваша. – Ева удержалась от опрометчивого выпада насчёт кое-каких его фатальных заблуждений. – Откажитесь от того, что хотите сделать. Если не ради меня, ради себя… И того, кого любите.
– Я оставил Тиму инструкции на случай моей смерти. Он передаст их другим, – ответ был восхитительно небрежным. – Даже если со мной что-то случится, моим слугам недолго осталось прятаться. Кто сбросит режим Айрес – ты, Уэрти или Мирк, – уже не суть важно.
– Тим любит вас. Что будет с ним, если вы умрёте?
Подняв бокал на уровень глаз, Кейлус посмотрел на неё поверх хрустальной грани:
– А ты, стало быть, внезапно прониклась пламенным участием к моей и его судьбе. И вовсе не пытаешься манипулировать мной в собственных интересах.
Этот взгляд смеялся над ней злым сарказмом, но Ева не потупилась. Сейчас она не имела права на слабость.
Ни на неё, ни на экивоки.
– А если мне правда не всё равно, что с вами будет? С вами и с музыкой, которую вы больше никогда не напишете?
Ответом ей послужил шуршащий треск огня, и долгое молчание, которым её наградили, подтвердило: этого Кейлус не ждал.
Впрочем, после вчерашнего её признания поверить в это едва ли было трудно.
– Зачем вам нужен трон?
Отвернувшись, он пренебрежительно дёрнул плечом:
– Я хочу власти.
– Нет. Ваша сестра хочет власти. Вам нужно что-то другое. Что?
Он смотрел в огонь, пока отражённое пламя битыми всплесками волновалось на резном хрустале. Поднёс прозрачную грань ко рту, погладив губы.
– Наверное, я просто хочу победить их, – слова звучали так, словно Кейлус Тибель говорил их больше для себя, чем для неё. – Получить то, чему они придают столько значения… Отнять то, чего они так жаждут. Чего иные из них заслуживают, пожалуй.
Глядя на его профиль, высвеченный приглушённым светом кристаллов, позолоченный огнём, Ева снова вспомнила Герберта: венценосного сноба, под заносчивостью которого скрывался искалеченный недолюбленный ребёнок.
Воспоминание это помогло ей наконец-то сформулировать правильный вопрос – и подступить к повороту, последние дни ускользавшему у неё из-под ног:
– Что вам сделала ваша семья, что вы так на неё обозлились?
Шёпот пламени, коловший слух в отсутствие слов, звучал так долго, что Ева почти перестала ждать ответ.
– Ты могла бы назвать самый счастливый год в своей жизни?
Встречный вопрос вынудил её в свою очередь задуматься:
– В моей лет было пока не так много.
– И счастливыми, полагаю, их не назовёшь? – Кейлус усмехнулся удивлению, которое Ева не сумела скрыть: она всё ещё не до конца привыкла к такой прозорливости своего тюремщика. Смешно, что тот же самый человек выказывал восхитительную слепоту по отношению к собственным племянникам… Впрочем, ненависть слепит быстрей и надёжнее солнца. – Счастливые дети редко обладают подобной проницательностью, и подобным пониманием – тоже. Забавно: несчастья, случившиеся с тобой, либо прививают завидное понимание чужой боли, либо начисто лишают этой способности. Даже не знаю, сочувствовать тебе или нет, ибо ты явно пошла не по второму пути.
Это прозвучало почти безучастно – и всё же не скрыло таившегося за словами сожаления.
О ней или о самом себе, не понять.
– А вы знаете? – спросила Ева то, что не могла не спросить. – Самый счастливый год?
Она думала, он снова не ответит.
Она ошибалась.
– Тот единственный год, который я провёл в Лигитрине. Когда учился в консерватории. Год искусств, маленьких таверн и молодого амелье, и первого хмельного забытья, и опьянения музыкой, луной и любовью… – Улыбка, кривой трещиной проявившаяся на его лице, скрыла мечтательность, скользнувшую в голосе. – Год, который закончился вскоре после того, как Айри приехала меня навестить.
Ева не шелохнулась. И ничего не сказала, даже когда в воздухе повисла пауза.
Интуиция шептала ей: в данном случае выжидающее безмолвие – единственно верная стратегия.
– Я уже говорил, что в юности мы были с Айри очень дружны. Она умеет быть хорошим другом… когда хочет. – Кейлус качнул бокалом: пламя, тонувшее в амелье, исчезло в кремовом вихре взметнувшихся пузырьков. – Я писал ей всё время учёбы, и звал в гости, и ждал. А когда она приехала, показал ей город, и познакомил со своими друзьями, и повёл по тем тавернам, которые успел полюбить сам. И когда мы бродили по Лигитрину, весёлые и пьяные… ах, как прекрасен этот город в закатном багрянце и лунном серебре… рассказал ей кое-что, чего не писал в письмах. И чего определённо никогда не написал бы отцу, ибо знал, что оно не найдёт у него понимания. Но Айри, как выяснилось, не нашла ничего зазорного в том, чтобы по возвращении поведать всё ему: секреты, которые я рассказал ей, полагая, что она никогда их не выдаст. – Бронза в его глазах плавилась золотом огня, на который он смотрел. – То, что я решил не возвращаться домой, а остаться там, в Лигитрине, – навсегда. То, что с одним из однокурсников у нас сложилась дружба куда более близкая, чем обычно складывается меж двумя молодыми людьми, связанными общим делом.
Ева сидела так тихо, что слышала бы своё дыхание, если б только дышала. Глядя на профиль Кейлуса, чёткий, словно чеканка по металлу, боясь спугнуть этот момент внезапной открытости.