Сделать это было бы куда проще, чем в своё время случайно ранить его племянника.
– Она умолила меня приехать домой в последний раз. Ради неё. Потому что я был нужен ей. Потому что её хотели выдать замуж за человека, чьей женой она быть не желала, и она говорила, что не справится с этим без меня. А когда, дождавшись каникул, я вернулся в Керфи, отец объявил, что больше ни Лигитрин, ни консерваторию, ни своего любимого ублюдка я не увижу. Я пытался бежать, но меня поймали в порту и приволокли домой. Следующие месяцы я не мог играть, ведь со сломанными руками делать это несколько неудобно. Также меня наградили предупреждением, что руками в следующий раз всё не ограничится, и примерно таким же браслетом, что ныне украшает твою кисть – только без блокиратора, с одним заклятием куклы. Снять его пообещали, когда я поумнею. – Полное, неестественное отсутствие эмоций делало его голос почти механическим. – Забавно: сбежавшему наследнику или наследнику, позорящему его представления о том, каким должен быть наследник, отец предпочёл бы мою случайно сломанную шею. А я сломанной шее предпочёл диплом бакалавра магических искусств: всё согласно его желаниям, направленным на то, чтобы сделать из меня достойного Тибеля. И к инструменту снова прикоснулся лишь после того, как он соизволил сдохнуть. – Он улыбнулся, но улыбка эта пугала до дрожи. – Айри потом говорила, что сделала это для моего же блага. И что не знала, как далеко способен зайти мой отец. Не исключаю даже, что она и правда так думала. Но тогда я впервые узнал о её любимом увлечении: рушить чужие жизни.
Когда собеседник вновь взглянул на неё, огонь в его глазах больше не казался Еве отражённым.
– Ты спрашивала, что мне сделала моя семья? Моя сестра лишила меня самого дорогого, что у меня было. Так я научился никому не доверять. Мой отец избивал меня до полусмерти, чтобы выбить из меня то, что он считал омерзительным. Так я полюбил причинять и чувствовать боль. Мой кузен Зайлер, отец нашего прекрасного Мирка, прознав о моей слабости, пытался подложить ко мне в постель своего шпиона. Видишь ли, до поры до времени я был единственным, кому Айри поверяла свои тайны, но с ней проделывать то же было бесполезно, а он долго не мог поверить, что мы действительно рассорились. Моя кузина Инлес, мать твоего возлюбленного Уэрти, озаботилась распустить обо мне самые омерзительные слухи, которые смогла родить её фантазия, вдохновлённая знанием о моих отклонениях. О том, как ко мне относился достопочтенный лиэр Рейоль, ты знаешь. Их детишки, насколько могу судить, недалеко ушли от тех, кто породил их на свет. – Отставив бокал, Кейлус налёг на ручку кресла, подавшись к Еве, которая глядела на него расширенными глазами. – Я никогда никого не принуждал. Не заставлял. Не пользовался чьей-то беспомощностью. Скажи, разве я виноват, что не могу выбирать, кого любить? Разве равен тем, кто унижает или насилует неспособных постоять за себя? Разве мои чувства преступнее и грязнее твоих лишь на том основании, что я люблю во всём подобного себе? Разве я заслужил то, что получил – за любовь?
Взгляд и голос его не были требовательными, не были настойчивыми: в них светилась и звучала прохладная мягкость шёлка. И это не отменяло того, что он действительно жаждал услышать её ответ.
Она знала, что должна ответить. Знала, что ей хотелось ответить на самом деле. К счастью, эти две вещи совпадали.
Почти.
– Нет. Не заслужили, – сказала Ева твёрдо. Кристально честно. – Но это не оправдывает того, что вы делаете теперь.
Он хмыкнул. Откинулся на спинку кресла, рассеянно переплетя тонкие пальцы.
– Кейлус, отступитесь. Вам не нужно то, к чему вы стремитесь. Почти все, на кого вы так злитесь, мертвы. Королеве за вас отомстят другие. А ваши племянники… – Ева на миг замялась, осознавая, насколько по-детски прозвучит то, что ей хотелось сказать, – они… хорошие. Я не знала их отцов, но они не такие.
– Не факт, что ты знаешь их так хорошо, как тебе бы хотелось. – Кейлус, не глядя, подхватил бокал.
– Знаю. И вы сами говорили, что дети не в ответе за грехи отцов.
– Те же лицемеры и лжецы, зацикленные на силе, власти и желании вписать своё имя в историю. Только юные. – Хозяин дома смочил вином пересохшие губы, и глаза его нехорошо блеснули. – Если ты всерьёз собралась со мной спорить, вспомни, что твой любимый Уэрти хочет вонзить нож в спину женщине, которая стала ему второй матерью, ради того, чтобы занять её место.
Ева помолчала. И ещё помолчала.
Потом, прикрыв глаза от осознания, насколько глупо и рискованно то, что она делает, тихо и размеренно заговорила, чтобы всё же развеять кое-какие фатальные заблуждения Кейлуса Тибеля.
Иногда выбраться из тупика можно одним-единственным способом: совершив прыжок веры. Особенно когда только что доверились тебе.
– …таким образом, как вы понимаете, старается Уэрт не для себя. И, как я подозреваю, даже не для Мирка, – закончила Ева спустя пару минут размеренного повествования о планах Герберта касательно тёти, брата и её самой. – Во всяком случае, не потому что он его брат.
Когда она взметнула ресницы вверх, то с облегчением осознала: Кейлус следит за ней без торжества, без расчётливости, без алчности. С тем же удивлённым, болезненным вниманием, с каким прежде она выслушивала его.
– Ты бы не сказала мне всего этого, будь это так.
Ева печально улыбнулась:
– Правда или ложь?
Посмотрев в её лицо, заглянув ей в глаза, Кейлус медленно покачал головой.
Они не так долго упражнялись в этой игре, чтобы теперь Ева могла его обмануть.
– Почему? – вымолвил он вместо всего, что мог бы произнести.
– Потому что я не хочу, чтобы вы с Уэртом были врагами. Чтобы мы были врагами. Враг у нас один. Общий. Логично было бы объединить усилия вместо того, чтобы усложнять нам задачу, помогая Айрес восторжествовать.
– Мы и без того не враги. – Задумчивость, с которой Кейлус отвернулся, показалась ей хорошим знаком. – Предлагаешь просто снять с тебя браслет, отправить восвояси и смотреть, как племяннички торжествуют?
– Они не такие, как вам кажется. И вы можете доказать им: вы не такой, как думают они. Как все думают.
– И даже я сам. Иначе думаешь только ты.
– Не только я.
– Ладно. Не только ты. – Он вздохнул так, словно в этот миг ему на плечи легла вся тяжесть мира. – Хотя, может, вы с Тимом и правы… в чём-то.
Этот вздох Ева тоже сочла хорошим знаком. Как и последние слова. И начала думать над следующей фразой, когда в стороне прозвучало то, что вмешало в разговор мифического, невозможного третьего:
– Только время зря теряешь. Сама знаешь, какие музыканты упёртые…
Он сидел на полу у софы, обхватив руками длинные согнутые в коленках ноги. Совсем такой, каким Ева его помнила: пепельные кудряшки, измождённая бледность мальчишеского лица, пальцы, в которых беспомощно дрожит зажатая сигарета.
– Вечно вы с Динкой играете в миссионеров, – сказал Лёшка с едкой горечью, что так часто звучала в его голосе в последние месяцы жизни. – Со мной не помогло. С ним тоже вряд ли поможет.
– Ты мёртв, – прошептала Ева.
– Как и ты.
Возражение было справедливым. Настолько, что заставило сглотнуть ком в горле.
– Ты не можешь быть…
Головокружение. Гул. Темнота.
Следующее, что Ева осознала – она лежит в кресле, беспомощно откинув голову на спинку.
Так он и правда не настоящий, отстранённо констатировала она, пока Кейлус, нависший над креслом, легонько встряхивал её, приводя в чувство. Ожидаемо.
– Снова галлюцинации? – резко спросил её тюремщик, когда потерянный взгляд Евы кое-как сфокусировался на том, что реально.
Она оглянулась на голый синий ковёр подле софы – пустое место, где только что сидел её мёртвый брат. На Кейлуса.
Даже сквозь дымку угасания, размывающую всё вокруг, различила тревогу в его лице.
– Это не помогает. То, что вы нашли в своих книгах. – Ева с трудом вылавливала нужные мысли из туманного моря, которым обернулось её сознание. – Мне нужен Герберт. Уэрт. Его замок, его… – когда слова сбились в несвязное бормотание, она замолчала. Больше не стеснённая мыслями об унижении, больше не пытаясь ничего объяснить, посмотрела на него с мольбой: – Отпустите. Вам ведь не нравится то, что вы делаете со мной.
Кейлус всматривался в блекнущие голубые глаза так неотрывно, точно надеялся мыслями достать до самого дна зрачков. Почти мучительно провёл пальцами по её лицу, заправляя за уши растрепавшиеся волосы.
Рывком отвернулся.
– Сиди, – бросил он по пути к дверям. – Юми скоро придёт, она тебя проводит.
– Куда?
– Обратно в спальню, конечно.
Больше ей не сказали ничего. Но когда Кейлус ушёл, оставив её одну, Еве показалось, что её небьющееся сердце заменили сгустком чёрной пустоты.
Порой прыжок веры помогает выбраться оттуда, откуда выхода нет. Но иногда лишь помогает обнаружить: падать, ломая тонкие косточки собственных надежд, больно, даже когда ты вроде бы разучился чувствовать боль.
Глава 12Tremendo[18]
Тим вошёл в гостиную, когда в окна уже било солнце зимнего полудня, ложась на пол тенями, омывая предметы бледным текучим золотом.
Кейл сидел за инструментом. Не писал, не играл – смотрел в наступившее утро, держа перо в недвижно застывшей на пюпитре руке.
– Ты всю ночь так просидел, – сказал Тим. Больше утвердительно, чем вопросительно.
– Поразительная догадливость.
Кейл пробормотал это почти неразборчиво; под глазами его виднелись тени лишь чуть менее бледные, чем те, что отбрасывали на ковёр ножки клаустура.
– Где ещё тебе коротать ночи, в которые ты не удосуживаешься добраться до постели.
– Надо же изредка давать тебе возможность спать поперёк кровати, как ты любишь.
– А ещё замёрзнуть в одиночестве. – Подойдя ближе, Тим посмотрел в почти не тронутый нотный листок. Аромат кедра и цитруса едва считывался за прохладной сладостью цветов вистерии, пропитавшей комнату: на его памяти Кейл не обновлял парфюм поутру, лишь когда очередное сочинение увлекало его до беспамятства, но ныне был не тот случай. – Вижу, эта бессонница не принесла музыкальных плодов.