Несколько часов назад слова королевы заставили бы Еву рыдать. Сейчас она лишь плотнее сжала кулаки.
– Миракл правда в Кмитсвере?
– Тебя это должно волновать в последнюю очередь.
Ева промолчала, стараясь не поддаться страху, вынудившему мысли заметаться встревоженными мотыльками.
…если бы её хотели уничтожить, это могли бы сделать прямо в камере. И вряд ли стали бы говорить о каком-то предложении. От Айрес, конечно, всего можно ожидать, но…
– Подумай, – прошелестело в голове. – Обсудить условия новой сделки ещё не поздно. Ты же теперь в здравом уме и твёрдой памяти… Можешь наверстать упущенное и на сей раз сделать всё как надо.
Ева не ответила. И не потому, что Айрес едва ли оставила бы их с Мэтом диалог без внимания.
После всего, что произошло, она даже задумываться об этом не собиралась.
Дойдя до изгиба коридора, заворачивавшего за угол продолжением камер, они направились вверх по лестнице, выводившей из подвала. Поднявшись на два пролёта, свернули в другой коридор – тоже без окон. Прошли к ещё одной лестнице, по той – к проходу, отгородившемуся от тюремных застенков массивной железной дверью.
Когда они достигли пункта назначения, Ева не сразу поняла, что ей напоминает зал, озарённый искусственным светом, выполненный в виде чаши-амфитеатра. Пять рядов узких скамей ступенями спускались книзу, где посреди маленькой круглой «арены» виднелся серый камень-алтарь. И вспомнила, что обычно представляли собой подобные сооружения, лишь когда Айрес велела охранникам: «Оставьте нас».
Анатомический театр.
– Здесь было спасено немало жизней, – проговорила королева, стоило охранникам выскользнуть за двери. Они с Евой остались наедине, разделённые алтарём. – Одна наглядная демонстрация, как то или иное проклятие или ранение воздействует на людской организм, позволяла видевшим её исцелить десяток. Одна демонстрация, как та или иная болезнь разрушает нас изнутри, делала возможным спасти сотни.
– Даже если те, на чьём примере это демонстрировали, были ещё живы, – вспомнив рассказы Миракла, закончила Ева.
Айрес улыбнулась.
Глядя на эту улыбку, Ева поняла: правильная, красивая, очаровательная улыбка может пугать больше самой жуткой гримасы.
– Наивным детям недоступно понятие блага для большинства. Но, как бы ни хотелось детям это отрицать, жертвовать бесполезным меньшинством – единственный способ достичь чего-то по-настоящему великого. – Отвернувшись, королева почти мечтательно воззрилась на верхние места. Зал был пуст; «арену», где они стояли, выстелили лакированным паркетом, крутые лесенки меж рядами блестели тёмным деревом, люстра с магическими кристаллами щеголяла золотыми завитушками. Даже стены и потолок отделали резными панелями, будто в уютном домашнем кабинете. – Разве не лучше отбросам общества, всё равно обречённым на смерть, своей гибелью принести пользу невинным, что продолжат жить?
«Люче», – прошептала Ева, не задумываясь. Слишком соблазнительно маячил перед ней затылок королевы. Слишком врезалась в память нечеловечность её улыбки. Слишком много всего поднималось внутри от сказанных слов.
Когда рапира не откликнулась, повторила призыв – почти в голос. Снова безрезультатно.
От ощущения пустоты в пальцах душу прошил липкий холод.
Нет, неужели…
– Вижу, ты больше не рвёшься в бой. – Обернувшись, Айрес удовлетворённо воззрилась на Еву, оцепеневшую от ужаса. – Мы с Уэртом поговорили по душам и заключили небольшую сделку. Всё, что ты сейчас услышишь, я делаю ради него.
…время. С тех пор как Мэт вытащил клинок из ножен, прошло куда больше одного дня. Никто не удосужился зачехлить Люче прежде, чем этот день истёк; может, кроме Евы никто и не мог. Чары, наложенные на рапиру, иссякли, волшебный клинок обернулся простым куском железа…
Оставив Еву абсолютно беспомощной.
– Зачем я здесь? – спросила девушка, почти не услышавшая последних фраз, скорее надеясь потянуть время, чем по любой другой причине.
– Потому что мне нужен алтарь, чтобы вернуть тебя к жизни.
Мысли, лихорадочно несущиеся в направлении нового плана спасения, с разбегу разбились об осознание прозвучавшего.
Ева неверяще уставилась на женщину по ту сторону алтаря.
– Я знаю, как тебя воскресить. И готова это сделать, – произнесла Айрес мягко. – В обмен на то, что после ты незамедлительно вернёшься в свой мир.
– Это невозможно, – слова сорвались с губ без раздумий, помимо воли. – Я не могу вернуться. Вы не можете знать, как меня оживить. Герберт говорил…
– Я могу многое, девочка. Даже Уэрту неведомо всё, на что я способна. Разглашать границы своих возможностей – не слишком разумное решение. Лучше оставить противников в пагубном неведении. – Опершись ладонями на алтарь, Айрес безжалостно впивалась взглядом в её глаза. – Прорехи между мирами открываются с определённой периодичностью. Как ты могла убедиться, узнать, когда и где они откроются, мне несложно. Существует заклинание, которое заставляет прореху работать в обе стороны. Очередная возникнет через несколько часов, и я могу сделать так, что она позволит тебе пройти обратно в свой мир.
Ева осознала, что судорожно, непонимающе комкает в пальцах подол рубашки.
Лжёт. Наверняка лжёт. Но зачем? И хотя бы часть этой лжи – безусловная правда: что королева может вычислять появление прорех, наглядно доказало Евино убийство, не говоря уже о давних словах Эльена…
– Зачем это вам?
– Ты должна исчезнуть. Уничтожить тебя, когда Уэрт так тебя любит, значит навсегда объявить ему войну. В другом мире ты не будешь представлять для меня угрозы. – Палец Айрес неторопливо постукивал ногтем по камню. – Это компромисс ради него. Чтобы он остался на моей стороне.
…зачем ей лгать? Зачем предлагать то, чего она не собирается делать? Издёвки ради? Нет, не до издёвки ей, когда в столице бунт… Айрес тирин Тибель нужно каким-то образом разобраться с Избранной, избавиться от неё раз и навсегда – прежде, чем факт её существования станет известен всем, прежде, чем её обнаружат в подвалах Кмитсвера. Прежде, чем эта весть подольёт в пожар восстания топливо надежды, что в данной ситуации будет уже не рычагом управления – бумерангом, бьющим того, кто его отпустил.
Если на один миг предположить, что это всерьёз…
– И Герберт… Уэрт… согласился на это?
– Конечно нет. Он не верит, что ты его оставишь. – Айрес выпрямилась; золотые нити, окантовывавшие ворот её платья, блеснули в свете люстры едва заметным переливом. – Ты заставила его свернуть с уготованной тропы. Я хочу, чтобы он на неё вернулся.
– Хотите, чтобы я бросила его?
– Его. Восстание. Всё это.
– А если я откажусь?
Айрес тонко улыбнулась:
– Зависит от обстоятельств. Но, как я уже говорила, ты должна исчезнуть.
Учитывая, что королева недавно вещала об «отбросах», спрашивать, каким образом ей полагается исчезнуть, Ева сочла глупым.
– А как же рычаг управления и надежда?
– Я предлагаю тебе. Один раз. – Айрес проигнорировала вопрос. – Забудь об Уэрте, и я верну тебе жизнь. Забудь обо мне, и я помогу тебе вернуться домой.
Наверняка проверка, думала Ева лихорадочно. Даже если принять во внимание условия, она никак не могла ожидать от Айрес подобной щедрости. Или это не щедрость?.. Что мешает королеве сказать племяннику, что Ева благополучно вернулась домой, а в действительности просто смести в совочек оставшийся от неё пепел? Но тогда не было никакого смысла вести Еву сюда и разыгрывать весь этот спектакль в пустом зале…
А если это проверка, чего от неё ждут?
– Если я соглашусь, – помедлив, молвила Ева, прощупывая почву, – вы позволите нам с Гербертом увидеться… после моего воскрешения?
– Если ты согласишься, ты отречёшься от него. Не думаю, что ему будет приятно видеть тебя после этого. – Айрес чуть склонила голову набок, глядя на неё цепким орлиным взглядом. – А ты, стало быть, готова отречься?
– Вы же всё равно не позволите нам быть вместе.
– Как я уже говорила, зависит от обстоятельств, – откликнулась королева ускользающе. – Но даже если я позволю вам воссоединиться, как ты представляешь ваше будущее? Ты мертва. Ты не можешь сделать его счастливым.
– Если вы действительно его любите, ради него вы должны бы…
– Моя снисходительность к нему не безгранична. Не говоря уже о тебе. Даже если я милостиво подарю ему твою жизнь – если вы не расстанетесь сейчас, расстанетесь позже. – Айрес скрестила руки на груди; их разделял алтарь, расстоянием нивелируя разницу в росте, но королева всё равно взирала на собеседницу сверху вниз. – Ты не из тех, кто может пожертвовать всем ради любви. Одного взгляда на тебя хватит, чтобы это понять. Ты – не часть нашего мира и не готова ею стать. То, что ты оставила по ту сторону, тебе важнее того, что ты обрела здесь. Если я неправа, скажи, что это не так. Скажи, что будешь покорной ради его блага, что никогда его не оставишь… Или соглашайся уйти, пока я не передумала.
Треклятая тибельская проницательность, подумала Ева тоскливо. Мимолётом, ибо в основном её мысли занимали совсем другие соображения: о том, какого ответа от неё ждут.
Скажешь, что королева ошибается, вымолишь право вернуться к Герберту – останешься рычагом давления. Вдруг на это Айрес и рассчитывает? Сыграет в великодушие, будет держать Еву в добровольных заложниках – и повяжет племянника по рукам и ногам. Ею, Евой, и её «свободой». Может, Айрес и не под силу осуществить предложенное, просто она знает, что Ева на это не согласится. Ни одна порядочная любящая девушка не согласилась бы.
Ни один здравомыслящий человек, знакомый с Айрес тирин Тибель, тоже.
– …ловушка…
Слабое эхо Мэтовского голоска потонуло в море догадок, штормом бившихся в сознании.
Ева почти не играла в шахматы. Плохо умела просчитывать наперёд чужие действия, видеть ловушки, разгадывать ход мыслей противника. И сейчас дико жалела, что не училась.
Что будет с Гербертом, если она откажется?