Что победа над драконом была таким же «подвигом», как и величайшее деяние Берндетта, никто так и не узнал. Как и правду об убийстве Кейлуса Тибеля.
Это неизбежно повлекло бы слухи, заглушить которые оказалось бы далеко не так просто, – но Айрес Тибель умолкла прежде, чем успела об этом поведать. Кроме неё истину знали лишь король и его брат, а они умели молчать.
И всё это меркло в сравнении со спорами о том, почему тем вечером невеста тирина Миракла, по всем правилам свершившая Финальный Обмен, вместо склепа спала в дворцовых покоях наследника – отнюдь не вечным сном.
Что её разбудило, Ева не помнила. Помнила нырок из черноты, где не было ничего – ни чувств, ни воспоминаний, ни снов, – и как уставилась перед собой, пытаясь понять, кто она, где она и почему над головой её висит балдахин, похожий на те, какие пылятся над кроватями в средневековых замках.
Кусочками, словно пазл, сложила рывками возвращающуюся память.
Жнец. Призыв. Скелеты.
Обмен…
Она лежала на несносно мягкой постели, тонула в пушистой перине и думала, что это не слишком похоже на тот свет. Но если она ещё здесь, значит, Обмен не удался, а если Обмен не удался, значит, Герберт…
Она не сразу поняла, что не так в порывистом дыхании, которым тело отозвалось на всплеск отчаяния. И в ощущении тепла, которым окутывало её одеяло из мягчайшей шерсти, что Ева когда-либо видела. И в запахах – воск и цитрус, – бивших в нос, и в мерных, едва заметных судорогах, с которыми что-то билось в груди, в ушах, затылке…
…она дышала.
Новый вдох замер в лёгких, позволяя сполна насладиться чудесными, давно забытыми ощущениями недостатка воздуха и возмущённо ускоренного сердцебиения.
Она дышит. Её сердце бьётся. Под её кожей пульсирует кровь: тёплая, отдающая это тепло шерсти, что хранила и грела её в ответ.
Это потрясающее открытие заставило Еву сесть – и увидеть Герберта, следившего за ней из кресла подле кровати.
– С пробуждением, – сказал он.
Бледно-золотые пряди, среди которых затесалось несколько серебряных, падали на белый хлопок домашней рубашки. Руки, сцепленные в замок, лежали на коленях, затянутых в тёмные брюки. Он казался чуть бледнее обычного – и осунувшимся не больше, чем в период одержимой работы над её воскрешением.
– Как себя чувствуешь?
Ева вспомнила далёкое, очень далёкое пробуждение на алтаре.
– Следующим вопросом будет «как тебя зовут»?
Ей почти удалось сказать это иронично и не слишком хрипло.
Он не улыбнулся – лишь в глазах Ева увидела то же облегчение, что осветило их в день, когда он впервые услышал её голос.
– Нет. – Герберт поднялся с кресла. – Через это мы уже проходили.
Ей хотелось задать ему тысячу вопросов. Но она лишь смотрела, как он садится на край постели, и пыталась поверить, что всё это не сон, не сладкий обман посмертья, подаренный глупой девочке за самопожертвование.
– Ты жив, – произнесла она, словно слова могли сделать всё более реальным.
– Твоими стараниями.
– Я жива.
– Не совсем твоими стараниями.
Глядя на его лицо, выбеленное не усталостью – бешенством, Ева вспомнила о своих последних мыслях перед концом. Предсказуемый несносный мальчишка…
– Я предупреждала: если потребуется умереть за тебя, я умру.
Его объятия были резкими, безжалостными до нехватки дыхания, до хруста костей; и это, и лёгкая боль в миг, когда его пальцы, зарывшись ей в волосы, потянули их назад, заставляя откинуть голову, были прекраснейшими ощущениями в мире.
Она чувствует…
– Сама не хотела жизни, купленной такой ценой, – Герберт выплюнул это с той же яростью, с какой впился в её губы после следующих слов. – Не подумала, что я буду делать со своей?
– Если ты забыл о существовании слова «спасибо», приму это в качестве благодарности.
Ева выдохнула ответ, когда ей позволили – шёпотом, срывающимся от давно забытых ощущений, с какими кружит голову разгорячённая кровь. И это всё же заставило его улыбнуться, а её – услышать щелчок, с которым ключ, подчиняясь нетерпеливому движению его руки, изнутри провернулся в замке.
Благодарить Герберт умел: просто безмолвные благодарности давались ему куда лучше.
Позже выяснилось, что вместо жизни лиоретта утратила Дар – в обмен на воскрешение. И не только Сноуи Миркрихэйр склонялась к тому, что к такому поразительному результату привёл Обмен, совершённый нежитью. Пословица «двум смертям не бывать» бытовала не только на родине прелестной лиоретты, да и минус на минус в керфианской арифметике тоже давал плюс. Авторитетные керфианские маги пришли к тому же выводу, что и Белая Ведьма: попытавшись отдать свою жизнь, будучи неживой, лиоретта отдала единственное, что у неё было – Дар. Ведь на тот момент в теле её оставался только сидис, тогда как в нормальной ситуации люди отдают роборэ. Видимо, при передаче посредством Обмена один тип энергии благополучно превратился в другой. Это ранее не представлялось возможным, но приходилось допускать; в конце концов, для лиоретты сидис приравнивался к роборэ, так что уравнение в целом не нарушалось. Однако чары некроманта сопротивлялись её упокоению так отчаянно, что вступили в конфликт с энергией Обмена, и эта реакция довершила то, чего так и не смог сделать Гербеуэрт – вернула лиоретту за грань, за которую её отбросила стрела королевы. В конце концов, от этой грани её отделяло очень немногое: ритуал послужил толчком, регенерация в её теле довершила остальное, и кровь снова побежала по венам от затрепетавшего сердца.
Снежана в своих записях сравнила это с восстановлением системы и откатом к сохранённым настройкам при перезагрузке компьютера, но эту фразу поняли немногие.
Лодберг Миркрихэйр предполагал, что связь некроманта с его созданием наверняка тоже сыграла роль. Особенно после того, как этому некроманту удалось призвать самого Жнеца. Да, в случае гибели «хозяина» лиоретта перешла бы на подпитку от собственного сидиса, но поскольку Гербеуэрт не успел толком умереть, Ева продолжала в первую очередь черпать силы у своего создателя. Помимо эфемерного чувства её связывало с некромантом нечто куда более реальное, и ещё вопрос, смогла бы она надолго пережить его гибель.
Белая Ведьма не преминула поспорить, что гибель внешнего источника питания не помешала бы лиоретте прекрасно подзаряжаться от внутреннего, но согласилась, что некромант продолжал оставаться для Евы основным энергетическим ресурсом, а её сидис – резервным. Эти пометки также поняли немногие.
Когда лиоретта отдала всю свою энергию тому, от кого подпитывалась этой энергией, возник парадокс, и заклятия некроманта вступили в конфликт с магией Обмена, препятствуя окончательной смерти. А ещё это позволило душе лиоретты уцепиться за незримую ниточку, которая всегда протягивается между умертвием и его хозяином, и не уйти в небытие.
Поэма Эльена Лейера – не только самое известное его сочинение, но и самое известное сочинение о том дне, – предлагала куда более романтичное объяснение. Ибо, говорилось в ней, впервые Жнец не просто откликнулся на молитву, прозвучавшую откуда-то с далёкой земли, а посмотрел в глаза девочке, что готова была отдать жизнь за любимого, – и это тронуло Его; а когда ещё бог мог проявить великодушие, как не в день, в который жители Керфи славили Его милосердие?
Споры скептиков и романтиков на эту тему звучали в Керфи ещё долгие годы. Но в конечном счёте каждый принимал то объяснение, что было ему ближе, а факт оставался фактом: той ночью светильники в спальне наследника не гасли ещё долго. И это было хорошо, потому что даже сотни смертей не отменяют торжества жизни.
Особенно той, что обошлась своим владельцам так дорого.
– Это стоило того? – спросила Ева, когда они лежали в обнимку, обводя пальцем шрам на его груди. Место, где рапира пронзила его сердце, казалось почти незаметным: заколдованное лезвие было слишком тонким, чтобы оставить внушительный след. Просто бледный бугорок на бледной коже, ощутимый кончиками пальцев. – Призыв?
Наверное, это был не самый восхитительный секс. Не слишком долгий. Не слишком изобретательный. Точно не упоительный марафон, который можно красиво расписать на десять страниц в любовном романе. В конце концов, у них обоих было не то чтобы много опыта. Но секс был достаточно хорош, а Герберт – достаточно внимателен, чтобы Ева наконец уверилась: это занятие может быть приятным не только в романах.
– Правды, что Айрес растила меня как жертвенный скот? – уточнил Герберт сухо. – Сотен жертв?
– Если бы не было жертв.
Рука, лежавшая на её разгорячённой спине, задумчиво дрогнула.
– Я видел бесконечность, – сказал он после паузы долгой, как недавний поцелуй. – Я чувствовал, как звёзды обращаются в ничто. Был больше, чем вечность, больше, чем вселенная. Я видел тебя и то, что ты делала, потому что видел всё и каждого, но был слишком далеко, слишком… многим, чтобы понимать и помнить, что это значит. Я был Им – и ничтожной частью Его, неспособной действовать, неспособной мыслить, способной только наблюдать.
– И это стоило того? Всего, что ты делал, чтобы к этому прийти?
В том, как горько изогнулись его губы, она прочла ответ прежде, чем тот прозвучал:
– Ты стоила.
Потянувшись к нему, чтобы стереть эту горечь с его лица, Ева запоздало поняла, что ещё из важных атрибутов её не-жизни исчезло после Обмена. Ехидные комментарии того, кто едва ли мог оставить происходящее без внимания.
Мысль об этом заставила её замереть.
– Мэт…
Ещё прежде, чем зов остался без ответа, по едва уловимому ощущению непривычной пустоты она поняла: демон исчез.
Что бы ни вернуло её к жизни – не-жизнь, в которой Ева заключила сделку, позволившую твари из Межгранья поселиться в её сознании, она честно отдала.
– Ушёл? – следя за её лицом, понимающе сказал Герберт.
– Ушёл. – Она отвела седую прядь, липнущую к его влажному лбу. – Забавно, что ни говори.