Мир и правда хранил свои границы – и правду о том, что эти границы существуют.
Интересно, что бы Ева делала, если бы всё оказалось не так просто. Если бы окружающие решили копать до конца. Если бы её упорному «ничего не помню» не верили. Сидела бы она сейчас в палате с мягкими стенами? Или всё так же сошло бы с рук – и ей, и несуществующим похитителям? В конце концов, полиция и без всякой магии частенько не любит ловить даже существующих преступников, да и врачи врачам рознь…
Масло, взбитое с яйцами и мёдом, таяло в миске, когда Ева всё-таки открыла ящик. Вытащив пластмассовую коробку с делениями для столовых приборов, достала из-под неё голубой кристалл на кожаном шнурке.
Так себе тайник. Но она и не дневник Берндетта прячет.
…шесть лет назад, прежде чем позвонить в родительскую дверь, она сунула в горшок с искусственным цветком, украшавший подъездный подоконник, две вещи. Кристалл – и карту памяти, куда заранее сбросила с планшета и телефона всю ценную инфу, включая фото, сделанные в другом мире. Естественно, карту она вытащила задолго до того, как отдала планшет Снежке: мысль, куда пристроить гаджет, если всё выгорит, скользнула у неё ещё во время сборов к третьей попытке. В горшок та отправилась, потому что Ева знала – все её вещи будут обшарены в поисках возможных зацепок, и лучше позаботиться о том, чтобы этих зацепок не нашли.
Опасения, что за неделю, через которую она смогла вернуть свои сокровища, кому-то в кои-то веки понадобится протереть пыль с пластмассовых листьев, не оправдались.
Карта сгорела. Просто не читалась ни одним устройством, обернувшись бесполезным куском пластмассы. Кристалл, как ни странно, уцелел. Ожидать, что он рассыплется на кусочки или превратится в пыль, было бы логично, но нет. Артефакт пережил путешествие между мирами в целости и сохранности.
Телефон, заёрзав по скатерти за её спиной, замурлыкал «стёжкой малою заплутала я», пока Ева смотрела, как зачарованная подвеска качается между пальцев.
Новая работа, новый кавалер, новая жизнь…
…пожав плечами, она бросила кристалл туда, где он точно не будет искушать и мозолить глаза: в мусорку. Вернувшись к столу, взяла трубку.
– Привет, – сказала Ева. – Ты где? А, ясно… Печеньки пеку. Скоро будешь? Хорошо. Люблю тебя.
И, нажимая «отбой», чтобы вернуться к печенью, которое в эту ночь они будут делить на двоих, точно знала: она сделала правильный выбор.
Глядя, как мятный свет бликует в прохладной кварцевой глубине, Ева почти улыбалась. Лишь теперь понимая, какие чувства вкладывали в свои фирменные улыбки представители одной аристократической семьи.
Наверное, так закончить её историю было бы правильнее. Оригинальной, конечно, после Льюиса её всё равно не назовёшь, но тогда в ней по крайней мере читалась бы мораль. Девочка выросла и заземлилась. Вынесла уроки из пережитого в юности и живёт дальше – в реальном мире. Кесарю кесарево, сказкам сказочное.
К сожалению, жизнь и человеческие чувства не особо любят правила.
Грани кристалла вжимались в кожу, когда Ева подошла к столу.
Нажав боковую клавишу, вырубив звук, она смотрела на экран, пока тот не погас, оставляя укоризненное уведомление о пропущенном вызове.
Его зовут Миша. Он рыжий, кудрявый, романтичный и юморной. Хороший кулинар, хороший парень, хороший скрипач. Учится с ней на одном потоке. С прошлого года они вместе играют в квартете. Он ничем не напоминает одного венценосного сноба. Наверное, потому Ева и уступила настойчивым ухаживаниям, которыми её добивались с первого курса.
Вчера он сделал ей потрясающий подарок: обручальное кольцо. Очень быстро, но Миша и так ждал два года, прежде чем дама сердца соизволила ответить ему благосклонностью, и не хотел давать ей возможность убежать. Он сказал, что с первого взгляда понял – эта потрясающая девушка, похожая на грустного эльфа, станет его женой. Он сказал, что делает это не в праздничную ночь, чтобы в новый год они вступили уже в других отношениях.
В ответ Ева сделала ему не менее потрясающий подарок: сказала, что их отношения были ошибкой. Поняла, что не может и дальше смотреть в его влюблённые глаза, вспоминая совсем другие.
Понять бы теперь, что с этим делать. Едва ли разрыв хорошо скажется на квартете…
Сев за стол, Ева – в который раз за шесть лет – закрыла глаза, прижав ладони к губам, словно для молитвы.
Что-то общее с эльфом у неё точно было. Например, за шесть лет внешне она не повзрослела ни на йоту. Смерть и другой мир всё же оставили на ней свою печать: пока это влекло одни шуточки Динки, что такими темпами её дурилке и в тридцать без паспорта алкоголь продавать не будут, но в перспективе грозило ещё теми проблемами. Хотя о перспективах дальше тридцати и более туманных, чем концертмейстерский пульт, Ева предпочитала не ду – мать.
– Привет.
Чтобы сквозь сжатые пальцы пробился тусклый свет – утекающий, как вода, как песок в часах, как всё, что уносит с собой былое, – ей не требовалось вызывать в памяти его лицо. Оно и так стояло перед глазами: не стёртое ни годами, ни страстным желанием забыть, ни бесконечной голодной пустотой, полной безглазых хищных наблюдателей, лежащей меж гранями двух миров.
– Давно я не выходила на связь.
За окном, приоткрытым на щёлку, сквозь которую в кухню ледяной змейкой вползала морозная свежесть, громыхнул чей-то нетерпеливый фейерверк. Совсем как когда Ева жила с родителями: наверное, в каждом дворе найдутся весёлые чудаки, что начнут праздновать чуточку раньше.
– У нас сегодня праздник. Новый год. Пеку тут печенье и вспомнила о тебе. Представляешь, осталась одна вещь, музыка, которую мы с тобой так и не послушали, а она…
Ракеты, разрываясь прямо напротив её двадцатого этажа, завыли, засвистели, озаряя разноцветьем обратную сторону полузадёрнутых штор.
– Если можешь, поговори со мной. Пожалуйста. – За этот срывающийся голос она презирала себя больше, чем за равнодушие, с которым вчера разбила сердце влюблённого в неё мальчишки. – Я… мне тяжело без тебя, я не думала, что это будет так…
Знакомое головокружение повело её в сторону одновременно с тем, как меж локтей, упиравшихся в маки на хлопковой скатерти, расплылась багровая клякса.
Когда кухня перестала плыть перед глазами, Ева тыльной стороной ладони промокнула кровь под носом. Посмотрела в окно, где в черноте праздничного неба расцветали зелёные «хризантемы».
Бросив потухший кристалл на стол, пошатываясь, побрела к раковине.
Она никогда не получала ответа. Давно перестала надеяться, что получит. Даже если кристалл действительно работал, даже если переход не сломал его, оставив одну лишь возможность светиться, за которую теперь Ева почему-то расплачивалась собственной кровью, наверняка её слова не могли долететь до адресата, тонули в той черноте, где над ними многоголосым хором смеялись безглазые наблюдатели. Но почему-то – в такие минуты, как сейчас, когда фасад счастливой в общем-то жизни давал трещину, из которой вползал в душу холодный мрак – она вновь и вновь брала кристалл в руки, чтобы наболтать глупые, мелочные, ежесекундные послания в один конец.
Всё равно что говорить с мёртвым, всякий раз зарекаясь делать это снова.
Умывшись, Ева посмотрела на миску: мука, напитываясь маслом и мёдом, с каждой секундой приближалась к состоянию неудобоваримых комков.
Всё-таки её истории следовало закончиться в день Жнеца Милосердного. Некоторые истории следует заканчивать строго в определённый момент – тогда в них появляется смысл и красота. Тогда ты не видишь, как сказку сменяет обыденность. Как принц с принцессой бьют посуду и скандалят из-за детей. Расстаются под грузом быта или по другим причинам, старым как мир, не менее тривиальным.
Порой Ева понимала брата. В чём-то Лёшка закончил красиво…
Стряхнув капли с подбородка, Ева промокнула лицо кухонным полотенцем, оставив на жёлтой махрушке бледно-розовые разводы.
Красиво. Полный бекар. О чём она вообще думает? Это было её решение. Она выбрала дом, семью, музыку. Блага цивилизации. Всю свою жизнь. И с этим у неё всё хорошо. Всё это не может перевесить один-единственный мальчишка, в которого ты влюбилась, когда тебе было семнадцать. Который, может, уже и думать о тебе забыл. Она пережила восстание в ином мире, пандемию и войну по возвращении в родной, – а теперь, когда всё это позади, собралась умирать от разбитого сердца?..
Смешно.
Привстав на цыпочки, чтобы открыть верхний шкафчик над плитой, Ева достала банку с молотой корицей.
Дыши, Ева. Дыши. Тебе может казаться, что ты сделала неправильный выбор, но ты и сама знаешь: это вредные, ежесекундные всплески, которые случались уже не единожды. О которых ты завтра и не вспомнишь, потому что…
Белая вспышка – куда ярче и ближе, чем любой фейерверк – полыхнула за спиной, когда Ева уже закрывала дверцу, одной рукой прижимая к себе пёструю керамическую баночку для специй.
Она обернулась.
…хотя бы потому, что иногда, бросив историю на скучном или грустном моменте, ты можешь не дождаться множества других моментов. Которых никогда не случилось бы без скучных и грустных.
– Давай сразу перейдём к той части, где ты не думаешь, что это сон, возвращаешь себе дар речи и веришь своим глазам, – сказал Герберт.
Кухню огласил короткий, оглушительный, невыносимый звон – резче колокольчиков, истеричнее литавр. Это банка, выскользнув из пальцев, разбилась о плитку и раскатилась осколками по кухне.
Герберт посмотрел на корицу, душным коричневым облачком осыпавшую пол, Евины пушистые тапочки и пёстрые гольфы с совами. По домашней юбке из розового вельвета и футболке, принт на которой возвещал «today is a perfect day to start living your dreams», поднял взгляд к её лицу.
– Гексаграмма, которую чертил Мэт. В доме Кейлуса. Через которую он собирался уволочь тебя в Межгранье. Её скопировали, прежде чем стереть. – По небывалому, невозможно бережному терпению в его голосе Ева поняла, какая степень охренения (никаких культурных эвфемизмов) сейчас читается в её глазах. – Мы с Лодом и Белой Ведьмой решили сотрудничать, чтобы изучать прорехи. Я предположил, что чертёж Мэта может оказаться полезным. На его основе мы вывели другой. Вплели руны, которыми Лод настраивал проход в этот мир, подобрали заклятие. Создали ритуал, что позволяет открыть прореху сюда. По собственному желанию. К конкретному объекту. Оставалась лишь одна загвоздка: основной принцип прохода на эту сторону остался в действии. Пройти может только тот, кто действительно хочет увидеть кого-то здесь, и только к нему. – Скинув с плеча холщовую сумку, Герберт бросил её на стол, по сосед