ad inguina mea luminibus deflexis movit officiosam manum et «salve» inquit: Сатирикон, 105, 9). Хотя здесь мы явно имеем дело с намеренным антифрастическим расширением слова, которое, как Цицерон не устает повторять, относится, в первую очередь, к сфере honestum[141], decorum[142] и дружбы, именно такое его употребление в непристойном контексте может помочь нам понять истинное значение термина. Сенека Старший сообщает о неосознанной gaffe[143] оратора Квинта Атерия, который, чтобы защитить вольноотпущенного, обвиненного в сексуальной связи с патроном, простодушно заявил, что impudicitia in ingenuo crimen est, in servo necessitas, in liberto officium: «разврат для свободного человека есть преступление, для раба необходимость, для вольноотпущенника обязанность» (Platter, p. 219).
Officium не является ни юридическим или моральным обязательством, ни простой естественной необходимостью: это поведение, ожидаемое между лицами, которые связаны социально кодифицированным отношением, но обязательность этого поведения достаточно размыта и неопределенна, чтобы ее можно было перенести – пусть и в насмешку – даже на такое поведение, что рассматривалось как оскорбительное с общепринятой точки зрения. Если воспользоваться терминологией Зенона, в конечном счете вопрос стоял о «приемлемости» или «последовательности»: officium – это то, что принуждает индивида вести себя последовательно; вести себя как проститутка в случае проститутки, как мошенник в случае мошенника, но также как консул в случае консула и, впоследствии, как епископ в случае епископа.
4. Несмотря на то что начиная с XVII века «долг» в качестве перевода officium становится общеупотребительным, в латинском термине отсутствует сильный смысл обязательства (морального или юридического), который долг приобретет в культуре Нового времени. Конечно, когда Сенека, отвечая на вопрос Гекатона Родосского о том, могут ли рабы облагодетельствовать хозяина, проводит различие между beneficium, officium и ministerium, то officium определяется как необходимость, обязывающая сыновей или жену делать определенные вещи для отца или мужа (officium esse filii, uxoris, earum personarum quas necessitudo suscitat et ferre opem iubet[144]: О благодеяниях, 3, 18, 1), тогда как в отношении того, что должен делать для хозяина раб, говорится, скорее, о ministerium[145]. И тем не менее, хотя в этом смысле officium по отношению к родителям все же имел характер necessitudo, один отрывок из Дигест прекрасно показывает, что необходимость officium, даже имея некие юридические черты, все-таки формально отличалась от договорного обязательства. «Но так как предоставление вещи в ссуду скорее дело желания и officium, чем необходимости [necessitas], то установление способа (пользования) и границы (пользования) принадлежит тому, кто предоставил благодеяния. Но когда он сделал это, то есть после предоставления вещи в ссуду, тогда предписывать границу, и отменять, и несвоевременно отнимать пользование вещью, данной в ссуду, препятствует не только officium, но и принятое обязательство относительно того, что должно быть дано и получено [non officium tantum impedit, sed et suscepta obligatio inter dandum accipiendumque] (13, 6, 17, 3; Дигесты, с. 196–197)».
Из этого отрывка со всей ясностью следует, что, тогда как obligatio проистекает из действия, officium проистекает, как мы уже знаем, из условия или состояния (в данном случае родства или своячничества: necessarii sunt, ut Gallus Aelius ait, qui aut cognati, aut adfines sunt, in quos necessaria officia conferentur[146]: Festus, 12, 158, 22L.
ℵ Из одного отрывка из Геллия (Аттические ночи, 13, 3, 1) мы знаем, что римляне проводили различие между necessitas, обозначавшей абсолютную материальную необходимость (vis quaepiam premens et cogens[147]), и necessitudo, выражавшей юридическое обязательство (проистекающее как из человеческого, так и из божественного закона, ius quoddam et vinculum religiosae coniunctionis[148]). Этот же автор также сообщает нам, что в качестве выражения права или обязанности термин necessitas был малоупотребительным (infrequens). Это различение, возможно, совпадает с тем, которое, согласно Кельзену, противопоставляет в немецком глаголы müssen и sollen, материальную необходимость и юридическую.
5. О том, какова подлинная природа officium, Цицерон дает понять, когда озвучивает главный тезис своей работы. Любое рассуждение об officium, пишет он, содержит два аспекта: первый касается высшего блага (finis bonorum), второй – предписаний, «с чьей помощью можно придать надлежащую форму пользованию жизнью во всех ее аспектах» [in omnes partes usus vitae conformari possit] (Об обязанностях, 1, 7; Цицерон 2, с. 60, перевод изменен). Хотя эти предписания также некоторым образом касаются блага, их характеризует то, что «их целью, скорее, видится учреждение общей жизни» [magis ad institutionem vitae communis spectare videntur] (там же, перевод изменен). Что означает здесь «придать форму пользованию жизнью» и «учреждение общей жизни»? То, что значение этих выражений является не только юридическим или моральным, но, так сказать, антропологическим, становится сразу очевидным, когда Цицерон противопоставляет образ жизни, присущий животным, собственно человеческому образу жизни. В то время как животное, движимое одними лишь своими чувствами, приспосабливается непосредственно к тому, что находится вблизи и в настоящем (quod adest quodque praesens est), и не заботится ни о прошлом, ни о будущем, «человек, наделенный разумом, благодаря которому он усматривает последовательность между событиями, видит их причины, причем предшествующие события и как бы предтечи не ускользают от него; он сравнивает сходные явления и с настоящим тесно связывает будущее, с легкостью видит все течение своей жизни и подготовляет себе все необходимое, чтобы вести жизнь [facile totius vitae cursum videt ad eamque degendam praeparat res necessarias]» (Об обязанностях, 1, 11; Цицерон 2, с. 61, перевод слегка изменен). Такая забота о делах и других человеческих существах, происходящая из разума, «воодушевляет души и придает им силы для ведения разных дел [exsuscitat etiam animos et maiores ad rem gerendum facit]» (Об обязанностях, 1, 12; Цицерон 2, с. 61, перевод слегка изменен).
«Вести жизнь [vitam degere]», «вести дело [rem gerere]» – таков смысл выражения «придать форму пользованию жизни» [usum vitae conformare] и «учредить жизнь» [vitam instituere], о которых шла речь в officium. Если человек не просто живет свою жизнь как животные, но «ведет» ее и «управляет» ею, то officium есть то, что делает жизнь управляемой, то, посредством чего жизнь людей «учреждается» и «формируется». Решающим, однако, является здесь то, что внимание политика и юриста тем самым переключается с совершения отдельных актов на «пользование жизнью» в ее совокупности, иными словами, officium имеет тенденцию отождествляться с «учреждением жизни» как таковой, с условиями и status, определяющими само существование людей в обществе.
Именно в такой перспективе Сенека может говорить об officium humanum, то есть об обязанности, которая относится к человеку, поскольку он связан с себе подобными отношением sociabilitas: cum possim breviter illi formulam humani officii tradere: omne hoc, quod vides, quo divina atque humana conclusa sunt, unum est: membra sumus corporis magni. Natura nos cognatos dedit, cum ex isdem et in eadem gigneret. Haec nobis amorem indidit mutuum et sociabile fecit[149] (Письма к Луциллию, 95, 51–52). Иными словами, officium представляет собой само условие человечности; люди, поскольку они – membra… corporis magni[150], являются существами officium.
ℵ В 1934 году Макс Поленц, которому суждено будет стать одним из крупнейших исследователей Стои, публикует монографию с подзаголовком «De officiis» Цицерона и идеал жизни Панетия. Однако более важным, учитывая дату публикации, является выбор заглавия: Antikes Führertum[151]. Согласно Поленцу, главной интенцией цицероновского произведения было выработать теорию Führertum, политического вождизма как «служения народу в его целом [Dienst am Volksganzen]». «Цицерон, – пишет он, – был приверженцем идеалов эпохи Сципионов, он мечтал о вожде [Führer], о новом Сципионе, который благодаря авторитету своей личности мог бы вдохнуть новую жизнь в старую римскую конституцию и вернуть старые добрые времена… Эпоха libera res publica, когда политик мог управлять государством, опираясь исключительно на любовь и доверие народа, уже пришла к закату. Необходим был новый вождь [Führer], который авторитарной властью, пускай и все еще в старых формах, положит конец распрям между партиями. Сам Цицерон чувствовал, что признаваемый им идеал политического вождизма [das Führerideal] не был приспособлен к настоящему. В этом и состоит трагический характер De officiis» (Pohlenz, S. 146).
Как бы мы ни прочитывали очевидный параллелизм с ситуацией в Германии того времени, важнее то, что Поленц помещает