– Ты стала другой, Клэр… что произошло? Что изменилось? – говорит Бойд.
– Я проснулась, – тихо отвечает она.
После длительного молчания она поворачивается к кровати и ложится на свою половину.
– Будем надеяться, что ему понравятся твои эскизы, иначе всем нам конец.
Бойд хмурится в ответ и лежит рядом, не делая попыток прикоснуться к ней. Он оставляет свет на тот случай, если разговор продолжится, но долгое время они молчат. Клэр поворачивается на бок, спиной к нему.
– Ты такая сильная, Клэр. Гораздо сильнее, чем я. Мне повезло, что ты у меня есть… я это понимаю. Я не смог бы без тебя, дорогая, – говорит Бойд. – Я не знаю, что буду делать, если потеряю тебя.
Клэр лежит очень тихо и ничего не отвечает. Его слова не требуют ответа, но он явно ждет ее реакции, признательности. Клэр бросает в жар, она вся напряжена и взвинчена, но ничего говорить ей не хочется. Она вперяет взор в тяжелую дверь комнаты и большой железный замок со вставленным в него старинным ключом, который как будто просит, чтобы его повернули. Но она-то, конечно, давно уже в западне, в которую ее загнал Бойд.
На следующий день за завтраком царит молчание, словно все чего-то ждут; это ощущение, кажется, передалось даже Марчи, которая хотя и много улыбается, но, против обыкновения, молчалива. Через некоторое время Клэр сознает, что не она одна ожидает появления Этторе, – и ее хозяева тоже. Чем дольше он не показывается, тем напряженнее кажется Марчи и суровее лицо Леандро.
– Возможно, ваш племянник снова занемог. Может, мне стоит проведать его? – говорит Пип.
Все взгляды обращаются к нему, и он краснеет, а Клэр удивляется его интуиции. Некоторое время Леандро не сводит с Пипа суровых черных глаз, и у Клэр сжимается сердце, но затем лицо Леандро смягчается, и он слегка пожимает плечами:
– Я уже видел его сегодня. Ковыляет на своем костыле. С ним все в порядке, Пип, просто он не хочет сидеть за столом и есть как джентльмен.
– Но почему? – спрашивает Пип.
– Филипп, невежливо быть таким любопытным, – делает замечание Бойд, не отрывая глаз от лежащего перед ним куска хлеба и лужицы меда, куда норовит сесть муха. Он сидит лицом к утреннему солнцу и щурится; женщины сидят к солнцу спиной.
– Просто мой племянник считает, что я продался, – говорит Леандро, не обращая внимания на Бойда.
– Что это значит?
– Это значит, он думает, что я предал свой народ – свой класс – из-за того, что разбогател и стал хозяином этого места, вместо того чтобы оставаться простым крестьянином и трудиться здесь, как все.
– Мне кажется, он должен этому радоваться, – говорит Пип. – Особенно теперь, когда он нездоров и может здесь поправляться. Разве это плохо?
– О, Пип, дорогой, все это очень сложно, – говорит Марчи. – Здешние крестьяне, они… все они как отдельная страна. Как будто это другая порода людей, понимаешь? У них свои правила, свои понятия и… – Она взмахивает рукой, не закончив объяснения.
– Я что, другой породы, чем вы? – вопрошает Леандро. Его голос звучит ровно и спокойно, но вопрос задевает Марчи.
– Нет, конечно нет, милый. Я просто пыталась объяснить…
– Лучше оставить объяснения тем, кто в этом разбирается, – говорит он. Марчи улыбается и кивает, сосредотачиваясь на чашке с кофе. Щеки Пипа заливаются краской, и, видя это, Леандро улыбается: – Этторе рад за меня. Это правда. Его возмущает не мое богатство – дело не в этом. Столько мужчин уезжают отсюда в Америку, и так мало возвращается. Муж его сестры уехал и исчез. В течение пяти лет они не получали от него вестей. Я пытался его разыскать, все время пытался, но не сумел. Он копал тоннели для метро, это последнее, что о нем слышали. Может, он умер, а может, и жив… – Леандро пожимает плечами. – Как я уже говорил, те, кто возвращается, обычно растрачивают свои небольшие накопления и оказываются там, откуда начинали.
Сейчас трудные времена; и богатые-то не богаты. Крестьяне смотрят на такую ферму, как эта, и думают, что ее владельцы должны быть богачами. Но мы не богачи, во всяком случае за пределами Апулии. Урожай скудный, бензина не достать, во время войны правительство реквизировало бо́льшую часть техники и здоровых животных; здесь никогда не бывает достаточно этих чертовых дождей, почва истощена за многие поколения варварского хозяйствования… Мы не можем позволить себе платить всем, кто хочет работать. Часть земли остается невозделанной, потому что хозяева не в состоянии нанять людей, чтобы обрабатывать ее. И что они делают? Они идут и все равно работают там – Союз трудящихся объявляет им, что они имеют на это право, и они идут и работают, а потом приходят к владельцам требовать плату за свой труд! Так что вначале мой племянник был счастлив, что я разбогател. Он решил, что я буду давать им работу, ведь я знаю об их трудностях не понаслышке, – много работы за хорошую плату, круглый год. Но я не могу этого сделать, и теперь он решил, что я такой же, как все помещики, и ненавидит меня. – Леандро разводит руками, качает головой. – Я неверно сказал, не ненавидит, – тихо добавляет он. – Просто злится. Злится за то, что я не смог разыскать в Нью-Йорке мужа Паолы. Злится, что я не могу изменить для него мир. За то, что случилось в Джирарди в прошлом году. За то, что его женщина мертва.
Эти слова заставляют Клэр вздрогнуть, она не в силах скрыть волнение. Бойд кладет ладонь на ее руку, но она не смотрит на него. Его женщина мертва. Сухой ветерок проносится по двору, задувает внутрь строений, хлопает дверью. Края скатерти трепещут. Никто не произносит ни слова, ожидая, что Леандро поведет беседу, их глаза опущены, и внезапно Клэр становится противно от своей трусости и от трусости окружающих. Она устремляет взгляд на Леандро.
– Невеселая тема для беседы за завтраком, – говорит она.
– Мир вообще место невеселое, миссис Кингсли, – отвечает Леандро. Она замечает, что он очень редко моргает. Затем он улыбается. – Вы правы. Эти проблемы не решить за утренним кофе. Во всяком случае, парень идет на поправку; мне вовсе не хочется видеть его несчастным калекой. Я предлагаю ему работу здесь, в массерии, – я предлагаю ему это постоянно. Но аннароли в глазах джорнатари ничем не лучше землевладельцев.
– Кто такие аннароли? И что случилось в Джирарди? – спрашивает Пип.
– Аннароло – это человек, который имеет постоянное место и работает круглый год, – управляющий, скотник или смотритель. И никогда не заводи речь о Джирарди. Давайте-ка сменим тему. Сегодня я побеседую с племянником, и мы постараемся до чего-нибудь договориться. Расскажите мне лучше о пьесе, которую вы ставите.
Клэр хочется расспросить о женщине, которая умерла, но она не осмеливается. Внезапно это становится для нее важнее, чем прошлое Леандро, важнее компромата, который есть у него на Бойда, и важнее той лжи, которой ее пичкали. Она сосредотачивается на дыхании; ветер приносит запах скотного двора и неизвестно откуда запах леса и грибов. Она различает еще запах псины и ржавых цепей. Поднимаясь, она задевает стол так, что приборы звякают о фарфор.
– Как ты, Клэр? – спрашивает Бойд.
Она бросает на него взгляд сверху вниз, и ей кажется, что она смотрит на него откуда-то издалека.
– Хорошо. Я пойду прогуляюсь, мне нужно подышать свежим воздухом. – Она понимает, что это звучит глупо, поскольку они сидят на открытой террасе, но ее это не заботит.
– Я пойду с тобой, – говорит Пип, забирая последний кусок хлеба со своей тарелки. Никто больше не выражает желания к ним присоединиться, и Клэр этому рада. Пип – единственный человек, чья компания ей сейчас не в тягость.
– Когда вернешься, будем репетировать, Филиппо, – бросает им вдогонку Марчи, потом поворачивается к Бойду и добавляет: – Я тут голову сломала, но, честно говоря, так и не нашла никакого итальянского эквивалента для имени Бойд.
Клэр не слышит, что бормочет в ответ Бойд.
Пип останавливается, чтобы поздороваться с Бобби, который лает уже не так свирепо, но все же проявляет беспокойство, натягивая цепь. Они выходят сквозь главные ворота и идут назад мимо трулло, где спят работники. Несколько человек стоят неподалеку и курят. Клэр чувствует, как они провожают глазами ее и Пипа. Она вызывающе смотрит на них, но, заметив среди них Федерико, поспешно отводит глаза, успевая поймать на себе все тот же пытливый взгляд; и, возможно, Пип тоже его замечает, поскольку он хмурится, хотя и машет им рукой. Мул, которому удаляли нарост на нёбе, стоит в стойле с опущенной головой, являя собой жалкое зрелище. Клэр ничего не говорит в надежде, что Пип его не заметит.
В отдалении они замечают пастуха со стадом на выгоне и двигаются в том направлении, радуясь, что нашли хоть какую-то цель прогулки и нечто такое, за чем можно понаблюдать. Помимо дороги, ведущей из ворот, здесь нет других заметных тропок. Дорога петляет и скрывается за пологим холмом; Клэр не имеет ни малейшего понятия, где Джоя – на севере, юге, востоке или западе. Она даже не может отчетливо определить, где именно в Италии они находятся, знает лишь, что они далеко-далеко на юге. Эта мысль пугает ее – она полностью оторвана от мира и целиком зависит от Бойда и Леандро.
– Тебе не очень нравится мистер Кардетта? – спрашивает Пип словно бы невзначай. Он поднимает с земли оливковую ветвь и начинает очищать кору.
Он говорит «мистер Кардетта», а не «Леандро», в точности так, как она ему велела. Клэр приходит в голову, что у нее, вероятно, очень строгий вид, раз он вдруг решил ее послушаться. Она пытается смягчить выражение лица, но у нее не очень получается.
– Я не думаю, что успела узнать мистера Кардетту достаточно хорошо, чтобы судить о нем, – отвечает она, и ее слова, кажется, расстраивают Пипа.
– Но ведь Марчи тебе нравится?
– Да, конечно. Трудно вообразить, что кому-то может не понравиться Марчи.
– Значит, и мистер Кардетта достоин уважения. Ведь если симпатичный, приятный человек выбирает себе спутника жизни, значит оба они чего-то да стоят. Так ведь?