Сноски
1
Бывшее здание Духовной семинарии в Божедомском переулке (ныне Делегатская ул., 3). Ред.
2
На самом деле протестующих было восемь человек. Ред.
3
Татьяна Петровна умерла, я могу рассказать о ней. Мы познакомились в самом начале моей литературной жизни, в 1955 году, — мне нужна была постоянная машинистка; уже не помню, кто привел меня к ней в Кривоколенный переулок, в полуподвал. Надо было войти в арку, пройти несколько шагов загаженным двором-колодцем, открыть дверь в коридор (весной его заливала вода) — и прямо в большую комнату с высоким потолком, в два окна, заставленные горшками с буйной растительностью, — прохожие непременно останавливались в переулке перед этими окнами. Т. П. жила в двухкомнатной квартире вместе с младшей сестрой, в комнате Т. П. — сын, невестка, двое детей. Комната загромождена старой рухлядью, пыльными книгами, на стенах оленьи головы и японские маски. Т. П. — высокая, худая, с испитым бледным лицом и большими, нежными, беззащитными глазами. Она была женой нашего дипломата, ездила за границу, побывала в Японии; ее арестовали совсем молодой вместе с мужем, и она отбухала восемь лет в Мордовских лагерях. Как машинистка она никуда не годилась, печатала двумя пальцами, а когда сломала левую руку, сын соорудил ей петлю и она ногой нажимала заглавную букву. Кроме того, запивала, и я часто впадал в отчаяние — всегда бывало срочно, в редакциях приходили в бешенство. В квартире одновременно жили пять — десять котов, они прыгали, как белки, по столам, полкам и стульям, дух был такой густой, что, прежде чем открыть дверь, я набирал полную грудь воздуха и старался выдыхать помедленнее. А потом привык. Она печатала мне лет пятнадцать, бывало, приходил к ней каждый день — она хорошо разбирала почерк, печатала все подряд — от двухстраничной рецензии до больших книг.
Я не мог с ней расстаться, хотя не так трудно было найти в Москве машинистку более удобную в разных отношениях. Мы говорили обо всем на свете, я таскал ей новые книги и рукописи, она любила меня, ей было интересно все, что я делаю. Моя привязанность определилась в первый же месяц нашего знакомства: я принес ей заметку на три — пять страниц, написанную для АПН, — обыкновенная халтура. Она перепечатала при мне, вытащила последнюю страницу, посмотрела на меня и сказала: «По-моему, это стыдно, Феликс». Я выбросил заметку и больше никогда не был в АПН.
Она была человеком поразительно чистым, бескорыстным, с неиссякаемым интересом к жизни при полном отсутствии интереса даже не к устройству благополучия, но просто к быту. И это при бесконечных несчастьях и бедах, сваливавшихся на нее и ее близких. Я ни разу не слышал, чтобы она на что-то пожаловалась или о чем-то просила.
Я расстался с ней, когда купил машинку, перестал печататься в журналах и переехал жить за город. Все реже захаживал, хотя мне передавали, что она звонит. Потом она звонить перестала. Когда я к ней выбрался, дом стоял на капитальном ремонте, жильцов выселили, я не сразу удосужился узнать новый адрес. Прошел год — в адресном столе мне сообщили, что она умерла, я высчитал — как только переехала в новое жилье. (Примечание 1981 г.)
4
Эта глава может представить известную трудность для сегодняшнего восприятия: все, что в 1970 году, когда книга писалась, было своеобразным открытием темы, теперь так или иначе освещено в литературе минувшего десятилетия, стало достоянием многочисленных мемуаров и публицистики. Тем не менее я оставляю эту главу нетронутой: она существует во времени и кажется мне живой и сегодня. (Примечание 1981 г.)
5
Последнюю книгу романа «За правое дело» — вещь, по слухам, значительную — В. Гроссман принес в «Знамя», Кожевников немедленно оттащил ее в ЦК, ничего не сказав автору, а спустя некоторое время у Гроссмана был произведен обыск, в ходе которого изъяли все экземпляры рукописи и черновики. (Примечание 1981 г.)
6
Страницы, посвященные НМ, могут показаться сегодня (особенно после опубликования литературных очерков «Бодался теленок с дубом») некоторым повторением. Мне по-прежнему дорого в них собственное осмысление столь важного для нас явления, а схожесть оценок с солженицынскими дала право в свое время защитить его книгу. Печально здесь только то, что и в нашу зрелую пору книга Солженицына, столь недвусмысленно высказавшаяся о наиболее сложных проблемах нашей литературной жизни, нашла отклик только в двух статьях: несомненно заказанной статье В. Лакшина «Друзьям „Нового мира“» и в моей — «Разделение». Факт, несколько охлаждающий романтический пафос нижеследующих страниц. (Примечание 1981 г.)
7
Впрочем, прошло больше десяти лет, пока мои отношения с СП официально сформулировались:
«В СЕКРЕТАРИАТ МО СП
За мое почти двадцатилетнее членство в Союзе писателей Секретариат вспоминал обо мне дважды: первый раз в 1968 году, когда мне вынесли выговор за подписание письма в защиту заключенных Гинзбурга и Галанскова, а второй раз полтора года назад, когда члены Секретариата прочли мою статью о Солженицыне.
О чем пойдет речь сегодня? Мудрено не догадаться. Да, я подписал письмо в защиту Андрея Дмитриевича Сахарова. Я подписал письма в защиту арестованных Татьяны Великановой, отца Димитрия Дудко и отца Глеба Якунина. Но может быть, речь идет об исповедании моей православной веры, которой посвящен мой роман, вышедший недавно на Западе („Отверзи ми двери“, Париж, ИМКА-Пресс)? В нем я достаточно определенно высказал свое отношение к тому, что меня, русского писателя, не может не волновать, к чему я не могу быть безучастным.
Вы называете себя гуманистами, но я мог бы спросить вас: почему вы молчите, когда по стране идет охота на Русский общественный фонд помощи заключенным и их семьям, а его жертвенность, милосердие возвращают нас к первоосновам нашей нравственности? Русская литература всегда жила состраданием к гонимым, арестованным, почему же вы молчите теперь, когда в тюрьмы бросают людей, вернувших честь и достоинство нации, когда шельмуют и арестовывают священников, крестивших тысячи людей, а десятки тысяч возвративших в церковь? Я не стану спрашивать вас: почему вы, твердящие о своей причастности к русской культуре, о своей связи с традициями русской литературы и ее свободомыслием, исключили Пастернака, Солженицына, Войновича, Владимова, Корнилова, Копелева, Лидию Чуковскую… Совсем недавно — Раису Орлову. Исключаете каждого — за собственное мнение, свободную мысль и мужество, а сегодня участвуете в травле Андрея Сахарова — одного из самых прекрасных людей нашего времени. Я мог бы спросить вас и еще о многом, но не стану, у нас не получится разговора. Нам не о чем говорить. Поразителен профессиональный, творческий союз, бегущий впереди карательных органов, подсказывающий им очередную жертву, — или вы не знаете, что исключение дает санкцию на расправу?
Оставаясь в Союзе писателей, я нес ответственность за все ваши действия, и я с себя эту ответственность не снимаю. Но выступая в защиту гонимых и арестованных, исповедуя Христа в своих статьях и книгах и оставаясь при этом членом СП, я думал и о вас — может, мой пример был все-таки не бесполезен для кого-то из членов Союза писателей? Если вы меня исключите, то снимете с меня тяжкую ответственность за ваши преступления перед русской литературой, перед Россией. Мне станет легче, но каково будет вам? У каждого из нас есть дети, есть совесть. Даже когда мы о ней забываем, она все равно существует, живет и когда-то даст о себе знать. Дай Бог, чтобы это случилось с вами до вашей смерти.
Феликс Светов. 20 марта, 1980».
Члены Секретариата за исключение проголосовали единогласно, при одном воздержавшемся (их больше сорока: «Тридцать три богатыря — сорок два секретаря…» — сказал Твардовский). (Примечание 1981 г.)
8
Составители комментария А. Ю. Даниэль и Ф. В. Дзядко благодарят за помощь и ценные замечания Б. И. Беленкина, Н. Е. Горбаневскую, С. Г. Гуревича, Л. С. Еремину, М. В. Далина, А. Г. Козлову, А. Б. Рогинского, З. Ф. Светову, Т. М. Хромову.
9
Наталья Эстемирова пережила Анну на три года Утром 15 июля 2009 года ее похитили в Грозном, вывезли в Ингушетию и расстреляли. Ее тело нашли недалеко от дороги.