– Зачем ты брал пустой таз? Он же стоит далеко от ванны? Что ты скрываешь от меня? – Мать снова подергала ручку запертой двери.
– Мама, уйди! – зарычал в ответ Сева. – Женя!
Софа ретировалась в комнату, поджав губы, а Женя пошла проверять, в чем дело.
– Таз ты, конечно, нарочно перевернул, – сказала она, глядя на ухмыляющегося, довольного собой Севу.
– Спинку потри. – Он протянул ей намыленную мочалку.
– Спину протру, но другие места протирать не буду, – предупредила она, взяв мочалку.
– Подожди, ты что, прямо в этой кофточке будешь мыть? Сними, а то испачкаешь.
После кофты пришлось снять и все остальное, мытье Севиной спины перешло в Женино омовение с попытками заняться любовью.
– Ты с ума сошел? Я же сказала, что на глубинные протирания спины не согласна. Тут твоя мама, ушки на макушке.
После ужина Софа разложила диван, постелила им и ушла к себе в альков, задвинула ширму.
– Чтобы никаких даже поползновений не было с твоей стороны. Я рядом с твоей матерью не хочу, – прошептала Женя Севе в ухо.
– Ну что ты. Я так устал.
Они погасили лампу. Сева только ждал, когда мать заснет.
– Мама? Мама? – позвал он.
Ни звука, вроде бы спит. На всякий случай, подождав пару минут, он позвал еще раз. Молчание. Они немного поспорили шепотом, но молодость и Севин напор взяли свое.
– Бессовестный, Севка! Мало того что целый час в ванной спину терли, потом всю ночь возился! – сказала Софа на следующее утро.
– Мам, ты же спала.
– Я всю ночь не спала. Бесстыдник, маму не стесняешься.
– Ну, мама, молодоженов согласилась принять, а сама всю ночь не спала? Нехорошо, мама.
– Это я теперь виновата? – возмутилась Софа.
– Ты, кстати, ошибаешься. Это совсем не то, что ты подумала. Я возился, да, но совершенно по другой причине, к Жене никакого отношения не имеющей. Даже не знаю, как тебе сказать. – Сева замолчал и подмигнул Жене.
– Да что такое? – с раздражением спросила Софа.
– Меня клопы зажрали!
– Клопы! Севка! У меня дома? Что ты такое говоришь? У меня в жизни клопов не было!
Софа водила Женю по магазинам на улице Горького, в которых она всю жизнь делала покупки. За хлебом они ходили в Филипповскую булочную, где от запаха свежей выпечки у Жени начинало щекотать в носу и всегда поднималось настроение. За маленьким мраморным столиком в кафетерии они выпивали по чашке кофе, и Софа обязательно заставляла невестку съесть свежайшее, только испеченное пирожное или хотя бы филипповский рогалик с маком.
– Ты такая худая, Женя. Ну что там обнимать моему сыну? – Софа придвигала к невестке тарелку с пирожным.
Потом они шли в Елисеевский. Хотя Женя родилась на Арбате, но выросла она на рабочей окраине Москвы. Для нее было непривычно и поначалу даже немного странно ходить за покупками в Елисеевский, с его расписными потолками, хрустальными люстрами, мраморными колоннами и венецианскими зеркалами в два человеческих роста. Она не призналась Севе, что до встречи с ним бывала в Елисеевском, кажется, всего пару раз. Главной достопримечательностью этого магазина были немыслимые очереди, в которых надо было отстаивать часами. Но Софе нравилось делать покупки именно здесь. Она входила в магазин с царственным видом и, отстояв два часа, покупала двести грамм ветчины, немного сыра и пару антрекотов. Антрекоты Сева ел каждый день.
– Сева ест много мяса, – говорила Софа и показывала Жене, как правильно раскалять сковородку и сколько класть масла, чтобы антрекот получился ароматным и сочным, как любил Сева.
Антрекоты каждый день были Жене в новинку, у нее дома так не ели. Мама жарила котлеты, отваривала мясо в бульоне, а потом перекручивала на голубцы, в большом казане готовила жаркое с картошкой на несколько дней вперед, тушила капусту.
Сева учился и нигде не работал, Софа работала бухгалтером и получала гроши по сравнению с папиным окладом главного инженера или даже маминой инженерской зарплатой. Тем не менее в доме не переводились деликатесы: икра, осетрина, балык, ветчина – понемногу, но постоянно.
– Слушай, откуда все это? – как-то раз удивилась Женя. – На какие шиши?
– А это все талоны Галины, – откликнулся с дивана Сева.
Они были дома одни, Софа ушла на работу в свой Музей революции, Жене надо было ехать в университет только вечером, Сева на занятия не пошел, остался с ней.
– Что такое талоны Галины?
Сева встал и достал из ящика письменного стола толстую пачку талонов. Выяснилось, что Галина, старшая сестра Софы, член ВКП(б) с дореволюционным стажем, имела спецпаек. Старые большевики каждый день ходили в спецраспределитель и получали там продукты сухим пайком домой. Когда умер отец Севы Матвей Ильич, Галина стала давать им свои талоны, не все, конечно, а на один день раз в неделю, у нее самой была большая семья, и всех надо было кормить.
– В пайке полкило осетрины, полкило белуги, сто грамм красной и сто грамм черной икры, курица, кусок мяса килограмма на полтора. Заметь, это на один день на одного человека. Стоит копейки.
Женя как раз разглядывала содержимое холодильника, когда Сева неслышно подкрался к ней сзади и сжал в объятиях.
– Ладно, потом поедим. Пойдем.
– Это уже который раз, невозможно так, Сева. – Женя попыталась высвободиться.
– А ты что, подсчеты ведешь? Что обозначает это недовольное выражение лица? Ты не рада? Другие на твоем месте были бы счастливы…
Сева осекся, вспомнив, что недавно по тому же самому поводу они поругались в пух и прах. Тогда они лежали рядом на диване и громко отдувались. Закурив и пуская колечки дыма изо рта, Сева мечтательно сказал:
– Представляю себе, как тебе сейчас завидуют твои подруги.
Женю подбросило как на пружинах.
– Мне? Завидуют мне? С чего вдруг? Если кому и завидуют, так это тебе, и не только все твои друзья, но и весь факультет! Что это ты возомнил о себе?
Она вскочила с кровати и принялась лихорадочно одеваться. Сева в состоянии посткоитального полузабытья попробовал было вначале отшутиться, но не тут-то было. Женя, меча в него молнии негодования, уже натягивала сапоги.
– Ты с ума сошла?! Да что случилось-то? Что я такого сказал? Никуда ты не пойдешь!
Подскочив к Жене, он начал рвать у нее из рук второй, еще не надетый сапог, она не отпускала, но в результате победа осталась за Севой. Выдрав сапог, он покачнулся, потерял равновесие и сел голой задницей на пол. Сева не выдержал и громко рассмеялся, но быстро осекся, потому что Женя бросила в него штанами и пряжка ремня ударила ему по причинному месту.
– Ведьма! – диким голосом заревел Сева.
С сапогом в руке он бросился к окну, распахнул раму и выбросил сапог вниз. Так Женя и ушла в одном сапоге, шарахнув изо всех сил дверью на прощание.
Сейчас Сева испугался своих слов, отступил от Жени на шаг и с виноватым видом посмотрел на нее, ожидая бури. Но она решила на этот раз не раздувать историю и занялась приготовлением завтрака. Вначале надо было сварить кофе, Женя не могла начать день без нескольких чашек. У Софы нашлись джезва и кофемолка. Кофе арабику, свой любимый сорт, Женя покупала сама в чайном магазине на Мясницкой, куда она обычно ходила с папой, страстным кофеманом. Сколько она себя помнила, ее день всегда начинался с запаха свежемолотого кофе. Папа был жаворонком, всегда вставал раньше всех, и к моменту, когда просыпалась мама, кофе уже был прожарен и помолот. Каждое новое утро на Пушкинской, обжаривая кофейные зерна на сковородке, Женя осознавала, что началась ее новая самостоятельная жизнь, и в ней вновь вспыхивали одновременно обида и чувство вины из-за ссоры с отцом.
Поздней весной, вечером Семен Григорьевич пришел на Дмитровку, когда Женя навещала бабушку. Женя, увидев отца, кинулась к нему, он шагнул ей навстречу. Слезы стояли у него в глазах, он оглянулся, сел на диван, посадил Женю на колени, и они, обнявшись, сидели и плакали, Женя плакала, и папа плакал.
– Ты не думай, он хороший. Я его люблю. Ты меня прости, – говорила Женя, не утирая слез, бежавших у нее по лицу.
– Что сделано, то сделано. И ты меня прости, – шептал отец. – Наверное, я не понял.
Они опять обнялись.
– Давай, я его позову, чтобы он сам мог все сказать.
Женя позвонила Севе, и он сразу же приехал. Она не могла присутствовать при их разговоре и ушла, они остались вдвоем. Потом Сева частично ей передал их беседу.
– Ты понимаешь, какое сокровище ты получил? Ты понимаешь, что за создание у тебя в руках? – спросил Семен Григорьевич.
– Конечно, я понимаю. Вы должны мне верить, что я сделаю все, чтобы она была счастлива.
Папа, в свою очередь, ей рассказал, что, когда он предъявил Севе претензии по поводу внезапной и тайной свадьбы, Сева ответил, что это была идея Жени.
– «Это не я, это Женя так решила» – вот его точные слова. Он ответственность за свое гусарское поведение переложил на тебя. Ты это знай.
На семейном совете постановили, что надо сыграть свадьбу, позвать знакомых, всем объявить: родственникам, сослуживцам, друзьям. Познакомиться наконец-то с мамой Севы. В общем, сделать все по-людски.
Глава 4Дни и труды
Севу в школе били. Это началось в пятом классе, когда к ним перевели нового мальчика, Олега Бочкарева. Бочкарев возненавидел Севу с первого взгляда. «Жидовская морда» или «Саррочка», никак иначе он к Севе не обращался. Для класса это было в диковинку. Даже на пике дела врачей, когда Москва была заражена антисемитизмом и евреев на улицах били и таскали за бороду при полном попустительстве милиции, у них в школе было все спокойно. Бочкарев и два его новых друга, Саша Оганезов и Коля Шальных, оба здоровяки, главные спортсмены класса, поначалу довольствовались мелочами – заливали Севе тетради чернилами, крали книги из портфеля, сбрасывали его вещи с парты.
В стране царила шахматная лихорадка. В шахматы играли все, и советские шахматисты – чемпионы мира, считались национальными героями. Кумиром был Тигран Петросян, сын дворника, сам в юности подметавший улицы, – настоящее воплощение советской мечты «Кто был ничем, тот станет всем». На каждой перемене и после уроков в классе устраивались шахматные баталии. Бочкарев и компания играли в шахматы и страстно желали обыграть Севу, лучшего шахматиста класса. Их бесило, что никому и никогда это не удавалось. После очередного поражения они подкарауливали его там, где их не могли увидеть учителя, и били. Сева пытался отбиваться, но их было больше, и каждый из них был сильнее его.