Женя вспомнила, как недавно она столкнулась на лестнице с заведующим отделением детской кардиохирургии Мельниковым, с которым у нее сложились приятельские, с его стороны дружески-покровительственные отношения, и тот спросил ее игриво, как продвигается научная работа.
– Какая уж тут наука, Павел Романович! – И она взмахнула штативом с пробирками, который несла в лабораторию. – Полно работы. Знаете, сколько времени уходит на те мазки, что ваши врачи тайком нам в лабораторию приносят?
– Какие мазки, деточка, о чем вы говорите? – Он решил прикинуться непонимающим.
– Такие мазки, из уретры. Врачи хотят провериться на наличие венерических заболеваний. А потом ходят кругами под дверями лаборатории, ждут ответа.
– Вот башибузуки! Вы их, деточка, гоните поганой метлой и сразу ко мне! Я с ними разберусь. Но хотите, я вам дам один дельный совет? – Мельников подошел к Жене почти вплотную и немного понизил голос.
Она кивнула.
– Как-нибудь рано утром поднимитесь в кабинет к директору, еще до того, как Зинаида Петровна приходит на работу. Вы же знаете Зинаиду Петровну, секретаршу директора, да?
Женя опять кивнула.
– Так вот, раненько утром, пока Олег Владимирович еще один, поднимитесь как-нибудь к нему в симпатичной блузочке, в хороших чулочках.
– Я не очень понимаю. Зачем мне идти к директору? – Теперь и Женя решила прикинуться непонимающей.
– Ну как же? Поговорить о вашей научной работе. Я уверен, что он вам поможет, э… как бы сказать, подобрать правильное направление исследования.
– Да он и так интересуется. Он каждый раз, как меня видит, всегда спрашивает об исследованиях, советует что-то. Зачем мне еще у него время отнимать?
– Деточка, я только хочу сказать, что вам не стоит слишком заботиться о его времени. Уверен, что для вас-то Олег Владимирович его найдет. Вот ваша начальница, Эмма Абрамовна, простите, она же теперь Александровна, консультировалась с ним и довольно быстро защитилась.
Мельников доброжелательно похлопал Женю по плечу и, довольный собой, двинулся дальше.
Ира с Костей с интересом выслушали эту историю.
– А почему он сказал «хорошие чулочки» надеть? Ты что, обычно в рваных рассекаешь, что ли? – спросила Ирка.
– Может, у него фетиш такой, чулки фильдеперсовые со швом, как в тридцатые годы носили, и пояс такой на застежках. А то все сейчас в колготках, неудобно снимать, наверное, – засмеялась в ответ Женя. – Про него слухи ходят, что он, пока с утра кого-нибудь не трахнет, на операцию не пойдет.
– В общем, все это глупости. Суть в том, что ты могла в таком месте за два года сделать диссертацию, а ты не сдвинулась с места. Так что Вадим прав, когда говорит, что ты не относишься к этому достаточно серьезно, – сказал Костя.
– Как я могу? У меня ситуация такая, что мне надо каждый день с работы убегать пулей, чтобы успеть Лёлю из сада забрать. Пока Сева не уехал на ледник, я хотя бы иногда могла по субботам оставлять ее с ним и уходить в Ленинку. А теперь папа не справляется с ней один, и все равно я вырываюсь. У меня уже три статьи готовы про стафилококки.
Приехала Женя домой уже почти ночью. Семен Григорьевич, бледный, с холодной испариной на лбу, сидел на кушетке в большой комнате. Он решил постелить себе там, на случай, если ему станет хуже и придется вызывать «Скорую». Из их с мамой спальни в коридор вела узкая дверь, в которую нельзя было пронести носилки – в свое время они сделали этот проход сами из стенного шкафа. Женя корила себя за то, что так задержалась. Ему пришлось идти за внучкой в сад, быть с ней весь вечер и уложить спать. Конечно, папа устал. Он был такой слабый, что даже не мог говорить, последние силы ушли на то, чтобы застелить кровать. Елизавета Львовна еще не вернулась с работы. Женя не хотела оставлять отца одного и постелила себе на полу рядом с кушеткой.
– Папе совсем плохо, – сказала Женя, когда Елизавета Львовна вернулась домой.
Всю ночь не спали, но «Скорую» решили не вызывать, а дождаться утра. В восемь часов, когда открывалась поликлиника, Женя побежала к врачу, и та прислала бригаду «неотложки». Сделали кардиограмму.
– Надо срочно госпитализировать. Быстро берите носилки, – повернулся врач к бригаде.
– Не надо носилки, я сам дойду, – слабо запротестовал Семен Григорьевич.
Лёлю с утра отвести в сад не успели, и она крутилась под ногами у взрослых. Напуганные лица матери и бабушки, посторонние мужчины в белых халатах и сильный запах лекарств пугали ее до замирания сердца. Она чувствовала, что надвигается что-то страшное, пыталась заглянуть в комнату и узнать, в чем дело. Елизавета Львовна не пустила ее.
– Дедушка умирает? – спросила девочка и разрыдалась. – Я не хочу, чтобы дедушка умер.
– Ну что ты, донюшка! – Елизавета Львовна с отчаянием оглянулась на мужа и Женю, но Семен Григорьевич лежал с закрытыми глазами, а Женя, кажется, даже не слышала, что сказала дочь, она не отрываясь смотрела на отца. – Успокойся, рыбонька. Пойдем, я тебя умою. – Елизавета Львовна взяла внучку за руку и отвела на кухню. – Дедушке просто плохо с сердцем. Ты же знаешь, что у дедушки больное сердце. Его отвезут в больницу и полечат, а потом он вернется домой здоровым. На-ка, выпей компота.
– Мама, ты давай, отведи ее в сад, а потом приезжай в больницу на такси. А я поеду с папой, – сказала Женя, на ходу надевая дубленку.
Папу уже уложили на носилки, и санитары выносили его из квартиры. Елизавета Львовна и Женя побежали за ними следом.
– Сема, держись. Я скоро приеду, – прокричала мама. – Женя, сапоги, сапоги надень, ты же в тапочках.
В машину «неотложки» Женю не взяли, она поймала такси и велела водителю ехать следом.
Семена Григорьевича положили в реанимацию, сказали, что состояние тяжелое, но стабильное. Ему дали морфий, он заснул. Назавтра, как Женя ни старалась отговориться, ее вызвали на работу. В тот день Корсакова в институте не было, но на следующий день она сумела с ним поговорить. Олег Владимирович сразу же договорился с заведующей реанимацией их института Тумановой, что после работы она поедет с Женей в больницу для персональных пенсионеров осмотреть папу. Вечером у Тумановой было научное совещание, и она не смогла приехать. В результате, когда Женя привезла ее в больницу, с момента госпитализации прошло три дня. К этому времени Семена Григорьевича уже перевели из реанимации в обычную палату. После осмотра он немного взбодрился – Туманова была спокойна, не пугала и дала хороший прогноз.
– Может быть, стоит перевести его к нам? – спросила Женя.
– Перевести его к нам пока нельзя. У нас институт сердечно-сосудистой хирургии, а ему не нужна операция.
Женя с улыбкой обернулась к отцу:
– Видишь, папа, ничего страшного. А ведь это говорит заведующая реанимацией лучшего сердечного института страны.
Вошла сестра сделать папе инъекцию. Пока она перевязывала руку жгутом и наполняла шприц, Женя спросила, что она ему колет. Сестра ответила что-то неразборчивое и нагнулась над веной.
– А инсулин, вы инсулин ему колете? Он же диабетик.
Сестра кивнула утвердительно.
– Что она сказала, диуретик? – спросила Женя, когда сестра вышла из палаты. – Знаешь, па, я пойду посмотрю, что они тебе назначили. Надо проверить все-таки инсулин. Сейчас, после визита Тумановой, они ко мне уважительнее будут относиться.
Женя поднялась со стула, но Семен Григорьевич взял ее за руку.
– Побудь со мной еще.
– Я на минутку, только карту твою посмотреть.
– Не бросайте меня. Вы меня бросили. – Отец отвернулся от нее и посмотрел в мутное окно.
– Папа, ну что ты! Мы не бросили. Мы все время, пока разрешают навещать, приходим к тебе. – Женя села к нему на кровать, прижалась лицом к плечу. – Ты же знаешь, здесь есть приемные часы. Утром мама приходит, а вечером она на работе. А мне надо еще успеть Лёлю из сада забрать, потом я куда-то ее пристраиваю, то к подругам, то к соседям, и сразу к тебе лечу. И Сева, как назло, на леднике этом. Не позвонишь ему, не напишешь.
– Я, кажется, забыл тебе рассказать, что Миша, его руководитель экспедиции, – это сын моей сотрудницы, Пастуховой Надежды Ивановны, нашего главного бухгалтера, помнишь ее?
– Да ты что? – улыбнулась Женя. – Я знаю, мир тесен, но чтобы вот так, куда ни приди, везде знакомые? Даже на Эльбрусе.
– Я помнил, что у нее сын – географ, ездит в экспедиции, и сказал как-то, что мой зять сейчас на леднике на Кавказе. Так и выяснилось, что они вместе там. Я видел пару раз ее Мишу – серьезный, положительный, крепкий. Думаю, он присмотрит там за Севой.
– За Севой, папа, особо не присмотришь, он не такой человек, ты же знаешь. Он делает, что считает правильным для себя, и пока это совпадает с мнениями и пожеланиями других, то отлично. А если перестает совпадать, то это их проблема, он все равно сделает по-своему.
– Женечка, ты послушай. – Папа слабыми руками взял Женю за лицо, посмотрел ей в глаза. – Ты самое дорогое, что у меня есть. И я волнуюсь, что с тобой будет, когда…
– Папа, не говори, не говори ничего! – Женя зажмурилась и замотала головой. – Все будет хорошо.
– …когда меня не станет. Сева ненадежный человек, но, может быть, жизнь в экстремальных условиях, тяжелая и полезная работа, которую он делает, закалят его. Я надеюсь, я хочу, чтобы он наконец повзрослел, понял, что он – муж и отец. Что он – мужчина. На нем ответственность.
На следующий день Корсаков вызвал Женю к себе. Она почти бегом вбежала на четвертый этаж, заранее подготавливая слова благодарности.
– Олег Владимирович, спасибо огромное вам за консультацию… – начала было Женя с порога, но Корсаков сразу остановил ее, мол, благодарности не требуется, это само собой разумеется, помочь своему человеку. Лицо его помрачнело.
– Ты сядь, – сказал он Жене. – Понимаешь, ситуация серьезная.
– А что у него, инфаркт? Они не говорят, что это инфаркт. – Женя испуганно схватилась за спинку стула, так и не присев.