Ты ли меня обманула, или я обманывался, но я считал, что ты умнее, чем оно есть на самом деле. Может быть, это даже не твоя вина, а моя. Я считал, что в тебе главное интеллект, а у тебя, несмотря на весь твой ум и глубину, тем не менее основой бытия является бабская сущность.
Понимая, что мне нужно, ты давала мне понять, что я прав в своих желаниях. Мы это не обговаривали, конечно, словами, это не нужно обговаривать, это происходит естественным путем.
Я считал всегда, что есть разница между мужчиной и женщиной и что мужчина может иметь сексуальные связи абсолютно без всякого чувства, без всякой мысли – это не имеет никакого отношения к моей душе, меня это никак не затрагивает.
При этом я ханжа, в других мне это категорически не нравится. То, что я считаю нормой для себя, в других я считаю патологией. Но я человек мыслящий, и сейчас, когда я обдумал все мои поступки, то пришел к выводу, что это просто жажда жизни. Я, живущий в условиях тюрьмы, – метафорической, с самого рождения, а сейчас уже вполне осязаемой реальной тюрьмы, – не мог найти другого выхода своим потенциям. И поэтому я свою энергию тратил так, как ее не надо было тратить. Хотя кто знает, что надо и что не надо, мы же не боги. Такой образ жизни – так всегда было и будет, от царя Гороха и до окончания советской власти, а она, как известно, вечная. Ты русскую классику читала, так мужчины жили во все времена.
Для меня всегда самым главным была моя семья – знать, что у тебя есть тыл, знать, что тебя любят и прощают, тогда ты что угодно можешь делать, но тебе есть куда вернуться. А когда нет семьи – это ужасно. Это холодное и пустое существование. Но у мужчины есть своя жизнь, а женщина – хранительница очага, она держит дом.
С Лерой я допустил ошибку. Конечно, надо было все сразу тебе рассказать: «Вот так получилось, прости». Но я смалодушничал. Подумал, что сумею разобраться с этим без ущерба для всех. Но когда все открылось, вышло наружу, я не знал, что мне делать. Но никуда я уходить не собирался, это как сказать, что я собирался уйти от своей мамы, мог я уйти от своей мамы? Ты и дочь – это не люди, с которыми я живу, не моя семья, это я сам. У меня мыслей: «Может, мне уйти, начать новую жизнь?» – не было даже в зачатке. Ты сделала все возможное, чтобы эти мысли начали у меня появляться. Лера тебе позвонила, и вместо того, чтобы послать ее подальше, поговорить со мной, понять для себя, в состоянии ты это простить или не в состоянии, ты в это вошла. Стала в это играть. Все же играют. Никаких чувств я никогда, ни к одной женщине, кроме тебя, не испытывал, к Лере так же, как ко всем остальным.
Глупая Женя, ты сама по непонятной причине выделила ее из общей массы и подняла. Я не могу сказать, что я посторонний человек в этой истории, но я статист. Ты же и автор сценария, и режиссер, и исполнитель главной роли. Я статист, мне указали мою роль, я ее и исполняю, причем за мизерную плату.
Вместо того, чтобы сказать: «Вот у тебя есть блядь, поди прочь, знать тебя больше не хочу», – это один вариант, вполне могу его понять, или второй вариант: «Заканчивай с этой блядью, и забудем это все», – ты выбрала третий. Ты стала мне говорить: «Как тебе не стыдно? У тебя есть любовница». Я тебе отвечал, что она не любовница, а блядь обыкновенная. Но ты настаивала: нет, она любовница.
Есть большая разница между блядью и любовницей.
Блядь – это объект сексуального интереса мужчины, и только сексуального. Любовница – это объект сексуального интереса, где затрагиваются интересы не только сексуальные. Поэтому любовница имеет отношение к жене, вне сомнений. Другой вопрос, можно ли это простить, нельзя простить… А блядь – ну это как если бы жена Льва Толстого имела к нему претензии, когда ловила его с крестьянкой на сеновале. Она не имела претензий. Потому что смешно на это внимание обращать. Лера никогда не была моей любовницей.
Но ты занялась тем, что не только сама стала мне это постоянно доказывать, но включила всех, кого было возможно – малый круг, большой круг, дальний круг. Всем: знакомым, малознакомым, вообще не знакомым, ты рассказывала, какая я сволочь, что у меня есть любовница.
А она – никто. Поэтому мне так обидно, что из-за этой мрази у меня вся жизнь разрушена. Если бы я страдал один, а ты была бы счастлива, я бы мог это пережить. За то, что идиот – за это и получил. Но я знаю, что ты страдаешь больше меня. Мне для этого не надо ни разговаривать с тобой, ни видеть тебя – я это просто знаю.
У меня сердце разрывается, я плачу и не могу остановиться. Почему ты выбрала этот путь? Ты разрушаешь не только наш союз, ты разрушаешь себя, разрушаешь меня, страдает наш ребенок, наша единственная обожаемая Лёлька. Почему, Женя?
У нас идеальный союз. У нас единство взглядов. Нет ни одного события, художественного произведения, идеи, по которым у нас расходились бы взгляды. Ты всегда первая высказываешь свое мнение. Мне можно молчать, ты за меня все скажешь, твое мнение совпадает с моим до запятой. Вот до такой степени мы едины.
Ты была и всегда будешь для меня на недостижимом пьедестале, мой лирический герой, Дама моего сердца.
Твой муж Сева.
Глава 14Белая Вошь (окончание)
В моей зоне выполняли два вида работ: делали гвозди и колючую проволоку. Меня пытались вначале пристроить на станок, но я и станок – две вещи несовместные. После этого мне дали работу по интеллекту: переносить мешки с гвоздями. Физический труд и свежий воздух полезны для здоровья, но в меру, а таскать гвозди было выше моих физических возможностей. Я понял, что долго так не протяну. Необходимо было что-то придумывать. Из художественной литературы, от друзей и знакомых я знал, что надо попытаться попасть в придурки. Придурок – это человек в зоне, который не надрывается на тяжелом физическом труде, а выполняет легкие хозяйственные работы: фельдшер, заведующий клубом, библиотекарь, хлеборезка. Думал и придумал. Пошел на прием к начальнику зоны. Дней пять прошло, как я в зону попал.
– Ну что? – спросил начальник.
– Все хорошо, всем доволен. Никаких претензий нет. Но у меня есть некоторые мысли – можно я ими поделюсь с вами?
– Давай.
– Дело в том, что решения последнего пленума ЦК КПСС о чем говорят? Они говорят о повышении культурного уровня на всех объектах, которые находятся на территории советского государства. А здесь же главный объект, здесь люди должны перековаться. А я не вижу наглядной агитации, ничего нет, нет пропаганды.
– Ну и что?
Начальник пожал плечами и посмотрел на меня как на идиота. Я понял, что если сейчас не сумею его убедить, то получу неделю карцера в лучшем случае. Это же невиданное нарушение субординации, чтобы зэк назначал встречу с начальником зоны по собственной инициативе. Он согласился-то единственно из любопытства, чтобы на меня взглянуть, все-таки я там был единственный русский, да еще еврей из Москвы.
– Вы дело мое читали? Я же по художественной части. Я – художник. Всю жизнь этим занимаюсь. Могу сам все сделать.
– Что, не хочешь гвозди таскать? – Хозяин погладил густые, с проседью, усы. Я давно обратил внимание на одну странность: в Грузии все менты носили усы, а воры как раз брились, или же у них была борода, но усы – никогда.
– Если честно, гвозди таскать не хочется. Но к вам пришел не потому, что не хочу гвозди таскать, а потому что решение последнего пленума коммунистической партии…
– Насчет пленума все ясно, – перебил меня начальник. Замолчал, задумался. – Что ж, можно, можно. И что тебе для этого надо?
– Краски нужны. Кисти. Вообще материалы. Все за мой счет. Никаких денег от вас не нужно, – я все заранее обдумал и был к вопросу готов.
– Ну, давай, делай, – он благосклонно кивнул. Если от него ничего не требуется и денег никаких тратить не надо, то почему не попробовать?
– Хорошо, значит, договорились. Дайте машину и человека. Я поеду в Тбилиси, у меня там друзья. Соберу материалы, привезу сюда и начну работать.
– Завтра тебе подходит?
– Завтра – это хорошо.
Наутро я с ментом-азербайджанцем, сержантом срочной службы Ясином, амбалом с сонными глазами, сел в машину и поехал в Тбилиси. От Марнеули, где располагалась зона, это немногим меньше сорока километров.
– Ясин, ты понимаешь, художники – они такой народ, с ними нарываться не надо, они отпиздить могут. Несмотря на пистолет, который у тебя за поясом. Нормально выпьем, закусим, все, что надо, а они пока соберут.
– Но ведь тебе же напиваться нельзя, – рассудительно ответил Ясин. Он хоть ничего мне не говорил, но был доволен удачным случаем – съездить в столицу, в Тбилиси, он, деревенский парень, там нечасто бывал, бесплатно выпить и закусить.
– Я не напьюсь. Ты за собой следи.
Приехали к Ревазу. Он обрадовался, кинулся меня обнимать. Ясину сразу налили чачу и дали такую огромную порцию хинкали, что он тут же осоловел и потом сидел тихий и задумчивый, только внимательно слушал, что умные люди говорят. Реваз обзвонил всю компанию. Каждый с собой нес материалы: краски, растворители, линейки, кисти, Реваз дал стремянку. Мы выпивали и разговаривали.
Я им нарисовал план зоны, рассказал, где и что. Они посмотрели и решили, что лучше всего рисовать на заборе, который отделяет зону от живого мира.
– Если на открытом воздухе, то надо делать фрески, – сказал Реваз.
– Какие фрески, ты с ума сошел? Я же не художник, мне что попроще, с чем я справиться смогу.
– Вот я об этом с тобой и толкую. Это только слово такое красивое, а техника совсем простая. Ты сможешь. Фреска – это маслом по мокрой штукатурке. Надо вначале заштукатурить, по свежей штукатурке – оливой, чтобы весь жир впитался, и по этой мокрой оливе пишешь маслом. Простоит под открытым небом сколько надо. Лет пятнадцать продержится. Этой технике три тысячи лет. Забор там какой?