Я говорил, что нельзя одним непрерывным движением мысли одновременно вытянуть и описать те действия, посредством которых субъект устанавливается в мире (они ненаблюдаемы для самого субъекта), и содержания его мышления, полученные в результате такого включения. Мы не можем одним непрерывным движением мысли одновременно схватить и картину мира, которая у субъекта формулируется относительно «спектакля» мира, и те движения, посредством которых он сначала установился внутри этого «спектакля», являясь и актером, и зрителем, и автором мировой драмы, — чтобы потом извлечь из мира, в который он включился, то, что может быть в систематическом и рефлексивном виде изложено в некоторой последовательности в качестве элементов, или членов, этой же картины мира. Я обращаю внимание на термин «одновременность». Классические правила мышления (до сих пор мы, к сожалению, пользуемся ими и в нашем социально-историческом мышлении) постулативно предполагают, что любое сложное явление, имеющее разные стороны, может одновременно получить характеристику каждой из сторон, то есть можно одновременно охарактеризовать предмет с разных сторон в предположении, что непрерывным движением мысли разные стороны суммируются, и что, суммируя эти знания, мы охватываем предмет с разных сторон, и что предмет при этом, естественно, не изменяется, не нарушаются условия наблюдения предмета в момент А, что позволяет мне в момент Б, следующий во времени, относить высказываемые знания к тому предмету, с которого я начал.
Но вот странным последствием того, что <...>, есть зазор, и внутри этого зазора есть то, что можно назвать собственными временами соответствующих явлений. Они имеют собственное время, не позволяющее в некоторой универсальной системе отсчета охватить их все вместе в предположении возможности одновременной характеристики всех сторон явления. И при этой характеристике время выступает как некоторая однообразная функция. Мы, конечно, знаем, что со всех точек пространственной системы, или в пространстве расположенной системы, невозможно в один момент времени получить информацию в силу ограниченности нашего опыта, но со временем (при этом предмет не меняется) со всех точек может быть собрана информация. Это как бы монотонное движение времени сквозь пространство или такое время, которое так рассматривается [(как некоторая однообразная функция)], а так оно рассматривается и в классической механике, и в социальном мышлении. Я приведу пример такого рассмотрения, где его ошибочность в социальной области связана именно с непониманием невозможности одновременного соединения разных сторон явлений. Простая вещь, которая наблюдается в последние годы, в последние десятилетия XX века, — это проблемы развивающихся стран. Укажу на одну посылку: то, что я говорил, имплицитно содержит в себе допущение возможности переноса знания по всему пространству, которое охвачено одной универсальной системой отсчета, или системой наблюдения. Помните, я говорил об отношении «ребенок—внешний мир» и «я, наблюдающий внешний мир, который воздействует на ребенка». В этом пространстве классика предполагает, что знание как бы перетекает по всему пространству и ребенок придет к тому же .знанию, которое в нем [(пространстве)] уже имеется, например, у меня взрослого, или, наоборот, я своим знанием совершенно однозначно могу задавать ему внешний мир внутри пространства, в котором возможна такая трансляция знания. Но уже показано психоанализом, что она невозможна, и в этом смысле у событий «отношение ребенка к миру» есть собственное время, оно в том промежутке, где я не могу одновременно в одном пространстве объединить все стороны явления. Так вот вспомним об этом свойстве переноса знания и подумаем о том, что мы делаем, когда мы внедряем технические научные достижения в слабо развитые страны. Мы упираемся в один простой закон: нельзя передать или транслировать научные и технические результаты, продукты или приспособления, изобретения и так далее. Возможность «привития» этих изобретений предполагает, что эти страны по своей культуре живут в пространстве и времени тех условий, которые изнутри себя порождают и воспроизводят продукты, называемые нами продуктами техники и науки. Всякая передача чисто внешних средств, например, из Соединенных Штатов Америки в Алжир или куда-нибудь еще приводит к искусственному симбиозу двух разных иновременных вещей в одном пространстве; эти средства не становятся участником внутри развития культуры, если <...> культуры не найдут какие-то другие пути и условия, такие, что по отношению к ним техническое развитие выступало бы как внутренний продукт. Это есть духовная и культурная непрививаемость извне продуктов развития. Казалось бы, простое дело. Давайте заимствуем все результаты науки и техники и пойдем дальше. Ничего подобного, нельзя этого сделать, о чем, кстати, свидетельствует наш собственный опыт. Мы часто оказываемся в такой ситуации по отношению к европейской культуре, науке, технике, являющимся сложным продуктом каких-то внутренних, для нас извне ненаблюдаемых пространств и времен.
Нам теперь ясно, что лишь в многомерии, лишь в его измерении и могут формулироваться исторические законы.
Внешне проявляющийся феномен невозможности переноса знания по всему пространству трансляции знания и сознания означает, конечно, какую-то явную неоднородность пространства системы отсчета. Наш взгляд, предполагавшийся классикой универсальным и однородным, то есть невозмущаемым взглядом, как бы оставаясь в своей чистой невозмущенности, пробегал различные точки систем и собирал с этих различных точек информацию, но у нас теперь в этом пространстве как бы наглядно появляются — если продолжать пользоваться зрительными метафорами — какие-то сгущения и даже какие-то искривления пространства системы отсчета, оно как бы вдали начинает загибаться или, наоборот, на нас наваливаться. Возникает предположение, что в этих точках, условно скажем, сингулярности, или сгущений, не-однородностей, в скрытом виде и содержатся некоторые миры с собственным временем. Я предложил бы такую метафору, такой образ: представьте себе, что мы находимся внутри сферы, или шара, и наш взгляд рассматривает потолок этой сферы, закругленную поверхность, — мы внутри детского воздушного шара. И представьте себе, что к тому, что является внутри себя неделимой, безразмерной точкой на этой изнутри нами наблюдаемой поверхности, есть еще один шарик. Можно взять резиновый шар и закрутить его, образуется другой шарик, и он снаружи, а изнутри мы видим точку. Снаружи это будет еще один шарик, а если представить себе точку зрения изнутри, она будет упираться в точку и для нее этот второй шар, сопровождающий поверхность (таких шаров может быть много), его пространство, - все это невидимо, оно как бы стерто изнутри глядящим взглядом. Взгляд агента исторического действия очень похож на это, и очень часто он исходит из предположения, что все наблюдаемые им точки могут быть рефлексивно перестроены и контролируемо воспроизведены в системе, или в рамках, одной рациональной системы. Например, когда мы говорим «экономика», мы имеем в виду одну систему экономики, некоторую одну-единственную рациональную систему, к которой (во времени, конечно) могут быть подогнаны или через нее воспроизведены и перестроены другие системы. Так же как можно забросить атомное устройство, скажем, в Ирак или еще куда-нибудь в другое место в предположении, что, в общем- то, при некоторых различиях, отставаниях и так далее мы имеем дело с одной системой. Когда мы говорим об обществе, мы предполагаем некоторое единое устройство общества (говорим так о науке, говорим так об искусстве). Есть совокупность некоторых таких привычек, которые не работают или разрушаются, если мы вглядимся в те явления, в те особые обстоятельства, о которых я пытался рассказать. Мы должны тогда предположить, суммируя то, что я говорил на предшествующих наших беседах, что за этими точками, в существование которых мы уперлись в силу нарушения нашей возможности одновременно описывать явление с иных сторон, не нарушая его, расположены какие-то тела. Вспомните я говорил, что социально-историческая жизнь - телесна, что в ней есть технологии, артефакты как органы воспроизводства нашей жизни и органы творения человеческих качеств в нас, творения в нас определенных состояний, законорожденных состояний, а не спонтанных природных состояний, и так далее. Воспользуюсь этой телесной метафорой. С другой стороны, я сейчас вспоминаю хорошее выражение Эйнштейна, которое он ввел, идя в рамках теории относительности фактически к множественности систем отсчета. Под системой отсчета он подразумевал не просто некоторую идеальную систему отсчета, - он характеризовал ее какими- то пространственно-временными и как бы телесными характеристиками. Поэтому он говорил о «моллюсках отсчета», или можно сказать, «телах отсчета». Не система отсчета, а тела отсчета, то есть те мускульные образования, о которых я говорил и теперь к этому добавляю, что они в мире уложены в те шарики, которые расположены на поверхности большого шара, внутри которого мы находимся и изнутри которого мы видим точки, скрывающие за собой целые миры с находящимися в них моллюсками, или телами отсчета. И отсюда нам становится понятно, что физический взгляд на вещи, частично инспирированный тем поворотом, который в XIX веке совершил Маркс, показывает, что та обычная единица нашего мышления, которой мы пользуемся в анализе общества и истории - а такой единицей является понятие рационального действия (я говорил о непрерывной связи между началом процесса и концом, результатом, между средствами и целями), - предполагает, что действие в той мере рационально, в какой внутри самого действия нет никаких других возмущающих, создающих дыры факторов. Точки внутри рационального действия, внутри его организации, <...> непрерывно. Внутрь него не вторгаются никакие неконтролируемые включения или действия. Мы всегда рассматриваем единицу рационального действия, налагая ее на анализируемые нами системы, в том числе <...> системы, всегда сопровождая это терминами, которые отсылают к имеющимся у людей представлениям, целям и решениям. Поэтому соответственно мы агентов исторического действия определяем в виде исторических