Но почему? Если сравнить, как жили отцы этих теперешних, то разница огромная. Казалось бы, они должны быть довольны, они и были бы довольны, если бы их растущие потребности возрастали бы соответственно средствам для их удовлетворения. Но именно этого-то и нет. Желания растут быстрее, чем возможности их удовлетворить. Неудовлетворенные желания и порождают недовольство.
Как с этим бороться? Остановить их умственное развитие, которое вызывает все новые и новые желания? Нельзя. Надо развивать интеллект. Прикрикнуть на них сурово, пригрозить? Они съежатся и замолчат. Но счастливее от этого они не будут. Усовестить их? Внушить им терпение? Это, пожалуй, лучше. Но это трудно сделать одновременно с советской тактикой, ставшей уже прочной традицией, все время твердить, что все уже прекрасно. Для того, чтобы внушить людям терпение, надо, наоборот, непрерывно повторять, что это и это у нас еще плохо. Это будет повторением только того, что твердит само население, обыватель. Но если это же самое скажет Власть, безбоязненно и убежденно, она засыплет пропасть, которая образовалась между ней и народом. Это опасная пропасть. По одну сторону ее стоит Власть. Она всеми средствами своей очень сильной и активной пропаганды расписывает достижения и уже наступившее счастье советского народа. А на другой стороне пропасти бродит этот самый народ и ворчит. Ворчит потому, что не чувствует себя счастливым. Если Власть открыто признает, что нет еще счастья, она засыпает ров. Власть и Народ будут мыслить одинаково.
Особенно опасны, на мой взгляд, сравнения капиталистического окружения с Советским Союзом и утверждения, что у нас народ живет лучше. До сих пор Советской власти удается внушать советскому народу, что капиталисты мерзавцы и негодяи. Насколько я уловил, советские граждане до сих пор так и мыслят:
— Капиталисты и помещики — это последние люди, просто дажо звери!
Но при этом задумчиво прибавляют:
— Но живут-то у них лучше, чем у нас.
Думаю, что это убеждение принесла на родину Советская Армия, побывавшая в чужих краях.
Быть может, не лишним будет вспомнить последствия первой Отечественной войны, войны против Наполеона. Не знаю, по каким соображениям старик Кутузов отсоветовал Александру I преследовать Наполеона за пределами отечества. Но молодой еще Император не послушал старика и во главе своих войск через Берлин пришел в Париж. Он очаровал Францию. Но Франция очаровала его, Российского самодержца, опору — Российское дворянство. И через десять лет после посещения Парижа это Российское дворянство устроило восстание против русского самодержавия. Это восстание — был военный мятеж декабристов 14 декабря 1825 года. Цели декабристов не были отчетливы, но в основе их лежали французские идеалы свободы. Декабристы оправдали шутливую поговорку: Париж, Париж, поедешь — угоришь!
Во вторую Отечественную войну мы не были в Париже, но взяли Берлин. И то, что армия увидела в Польше, Чехии, Венгрии и Германии, смутило некоторых.
Попутный грузовик подвез меня домой, когда я ушел несколько километров по большой дороге из Гороховца на Горький. Я сел рядом с шофером. У советских людей взгляд острый. Он сказал мне через некоторое время:
— Что, дедушка, повидал свет?
— Был кое-где.
— Я тоже. Был там и там. И в Германии.
— Во время войны?
— Да. И вот раз приехали мы под вечер куда-то. Хотим ночевать. Видим, дом хороший. Пустой. Мы его заняли, подумали, наверное, помещик тут жил какой-нибудь немецкий. Утром огляделись, кругом все такое же, дома каменные, просторные, ну и вообще по-культурному. Решили: здесь, значит, одни помещики жили. А потом узнали, что не было тут ни одного помещичьего дома, а все как есть дома крестьянские. И мы в этом удостоверились, что так у них мужики живут.
Я молчал. Он прибавил:
— Как же это понимать, дедушка?
Я замял разговор. Возражать не позволила совесть. Подтвердить, что действительно немецкие мужики жили на манер мелких помещиков и что именно для того, то есть чтобы и русские мужики жили как немецкие, и была начата реформа Столыпина, — этого я не мог себе позволить. Это было бы антисоветской пропагандой, а я этим не занимаюсь. "Опыт Ленина" зашел так далеко, что лучше будет для всех, для русского народа и для всего мира, чтобы этот опыт был завершен. Если ему суждено дать людям счастье, то чего же больше желать? Если нет, то пусть он, завершенный опыт, покажет, в чем ошибались люди, его затеявшие. Всем, кто не может принимать в нем, опыте, участие, надо отойти в сторону и не мешать строителям. Но то, что я пишу сейчас, это слабосильная старческая попытка перед тем, как совсем, совсем отойти в сторону, высказать, как я понимаю подводные камни, угрожающие кораблю "Россия", на котором и я когда-то плыл. Пусть мои наблюдения поверхностны и мысли легковесны, но, может быть, и в них найдется зерно правды.
Хулиганство и пьянство; презрение к женщине; вороватость, озорство детей; четыре квадратных метра жилплощади и другие неувязки; необузданность желаний, которые обгоняют возможности их удовлетворения, какие-то представления, что в других странах лучше, — это, на мой взгляд, достойно пристального внимания строителей "Опыта Ленина". Но я чувствую, что все это не выражает полностью моего ощущения советского быта.
Есть нечто, что выше моей осведомленности и понимания. И это вот что.
При несомненном для меня добродушии русского народа откуда эта в нем злобность?
То и другое, добродушие и злобность, ощущаются мною постоянно и одновременно. И совместить это в логическом построении можно, по крайней мере, если бы дело шло об отдельной личности, только так:
— Вот добрый человек, но его чем-то очень рассердили, и он временно злой.
Русский народ часто называли медведем. Может быть, это и метко. Медведь добродушный зверь. Но сердить его не следует.
Чем же рассержен в настоящее время наш русский медведь? Сказать по чести, я не знаю. И мои следующие предположения будут под знаком "может быть". Может быть так, а может быть иначе.
Прежде всего я должен уточнить; советские люди не злы, а раздражены. Злость — это состояние более стойкое, так сказать, природное. Раздражение — вещь как бы наносная, основной натуре противная, легче проходящая. Злой тверд в злобных чувствах; раздраженный, но добрый, в основе своей, отходчив.
Раздраженные советские люди отходчивы. Но чем же они раздражены, еще точнее сказать, почему они стали так раздражены?
Может ли целый народ стать раздражительным? Может. Если причины, вызывающие раздражительность, действовали и продолжают действовать на всех. Были ли такие причины? Были. Эти причины, сотрясающие нервную систему всех без исключения, суть Война и Революция.
Но война кончилась! Горячая война кончилась в 1945 году, то есть тринадцать лет тому назад.
Но последствия ее действуют и сейчас и еще долго будут действовать.
Дети, рожденные в годы войны, не помнят ее, войны. Но переживания отца и матери в них остались и могут преследовать их всю жизнь в виде нервной раздражительности. Годы первой мировой войны, перешедшей в России в войну гражданскую, 1914–1920 годов. Возраст людей, рожденных в эти годы, сейчас 38–40 лет. Это обозначает, что люди, еще в цвете лет находящиеся, рождены и зачаты родителями, потрясенными тяготами войны.
Вторая мировая война длилась для России с 1941-го по 1945 год. Четыре ужасных года. Деторождение в эти годы должно было снизиться по той простой причине, что отпуска из армии давались крайне скупо. Все же рождения были. Сейчас рожденным в эти годы от 13 до 17 лет. Нервная система у этих подростков должна быть незавидная.
За этим следуют рожденные в годы голода. Они истощены голодом родителей еще до своего рождения и собственным голоданием в детские наивные годы. Они, наверное, дают достаточно людей с расшатанной нервной системой.
А люди, рожденные не в годы войн и избегшие прямого голода? Жили ли они в нормальной обстановке в течение последних сорока лет?
Нет. То, что щадила война, выматывала революция. Я думаю, что каждый врач подтвердит, что спешка, постоянная спешка, расстраивает нервную систему. Даже лошади, которых назначение бега и скачки, имеют чрезвычайно нервную организацию. Эта спешка продолжается и сейчас. Люди живут под постоянными ударами по их нервам. Мы непременно хотим догнать и перегнать Америку, а потому спешим хуже, чем на пожар. Может быть, так и надо — это отдельный вопрос, о котором не стоит говорить по поводу другого вопроса. Но признать можно, что эта постоянная работа "сверх нормы", все эти "состязания" и "подарки" не могут не напрягать нервную систему советских людей. Живя в Советском Союзе, чувствушь себя, как будто война продолжается. Самые обыкновенные процессы земледелия и промышленности переделаны в штурмы. Штурмуют посев и уборку хлеба, мирного, святого хлеба, на него устремляются с воинственными криками, как на врага. Также штурмуют кукурузу, фрукты, овощи, молоко, мясо — все. Равным образом в промышленности штурмуют уголь, нефть, чугун, сталь… И все это материальное растет. Только бедные нервы человеческие под бичом этих призывов расстраиваются.
Нормальное состояние советского человека, поскольку я его наблюдал, — это спешка. Он и она вечно куда-то спешат. Быть может, поэтому они так раздражительны? Если бы им дать немного отдохнуть! Нельзя. Америка не ждет. Она тоже работает, а нам надо ее перегнать. Ну, если надо, так надо. Ничего не поделаешь. Но надо и учитывать последствия такого непреоборимого "надо".
А последствия таковы. Спешка вызывает нервность. Нервность порождает раздражительность. А раздражительность срывает "Опыт Ленина".
Как? Почему?
Потому что цель "Опыта Ленина" есть счастье людей, а люди, которые находятся в состоянии постойного бешенства, явного, или что еще хуже — скрытого, счастливы быть не могут. Они глубоко несчастны. Несчастны потому, что постоянно раздражены друг на друга.
ЗЕМЛЯ
При освобождении русских крестьян, вернее сказать крестьян Российской Империи, от крепостной зависимости 19 февраля 1861 года они, крестьяне, были обильно наделены землей. Понятие "обильно", конечно, относительно. Его удельный вес познается сравнением, сравнением с другими народами и государствами. Насколько я знаю, при такого же рода освобождениях в странах Западной Европы тамошние крестьяне были наделены землей скупее, чем в России. Цифр я не помню, кроме одной. В Волынской губернии на крестьянский двор был надел в среднем 12 десятин (десятина близка к гектару). Много ли это, или мало