Но это совершенно не важно. На что нам столько зерна? Ведь если у нас урожай зерновых действительно достиг 11 миллиардов, то и сейчас трудно понять, куда мы его деваем. Население в 200 миллионов не может проглотить 11 миллиардов зерновых, это ведь выходит 55 пудов на душу населения, или 2,4 килограмма на человека ежедневно(5). Но меня сейчас мало интересует, куда деваются огромные излишки. Ясно, что мы не топим их в море, как некогда американцы свою пшеницу при перепроизводстве. Русское зерно, надо думать, находит более полезное применение. Прекрасно, что оно есть в таком избытке.
Меня интересует, почему при таком изобилии зерна наблюдаются постоянные перебои в продаже муки. Почему эти громадные очереди при 11-миллиардных урожаях?
Я отвергаю легкомысленные утверждения, что в газетах все врут и нет этих громадных урожаев. Отвергаю тоже и россказни, что русские хлебом кормят китайцев на Востоке и народные демократии на Западе. До Китая много хлеба не довезешь. Не хватит ни вагонов, ни паровозов. В народные демократии тоже могут идти только небольшие миллионы. Венгрия, Румыния, Болгария богаче хлебом, Германия, Польша, Чехия если и нуждаются, то в скромных дотациях.
Я имею свое объяснение, почему при одиннадцатимиллиардном урожае могут быть там-сям недостатки в муке. Об этом скажу в своем месте.
Не буду я углубляться в вопрос, почему так убоги так называемые "колхозные рынки", словом, базары. В Гороховце базар являл унылую, чтобы не сказать удручающую, картину. Правда, там можно купить электрическую плитку, но земные плоды представлены нищенски. Невольно вспомнился мне тоже небольшой городок —
7 тысяч жителей (вдвое меньше, чем Гороховец), где я жил в Югославии. Там базары были наслаждение для души и тела. Никакие лотки не могли бы вместить все, что туда привозили окрестные села. Прямо на мостовой площади насыпались эти горы огурцов, бабур, тыковиц, синих баклажан, тыкв, дынь, арбузов да всего, что можно себе представить. И стоило это гроши, только домой снести трудно. Скажут, "Благословенный юг!"
Да, но старожилы согласно рассказывают, что некогда Гороховец был завален огурцами, яблоками, вишнями, малиной. Куда все это пропало? Не стоит об этом думать. Надо думать о главном. Все вернется, если…
Есть непонятная разноголосица между тем, что я читаю в газетах, и тем, что твердит глас народа.
По газетам колхозы блестяще себя оправдали. Одиннадцать миллиардов хлеба и т. д. И при том нельзя отрицать, что огромную вспашку и уборку полей производят сильно уменьшенным числом хлебопашцев.
До войны 1914 года 80 процентов населения занималось земледелием. В настоящее время, надо считать, половина на половину, 50 процентов на земле, 50 процентов на фабрике(б). А посев и жатва увеличились, скажем, вдвое, если не втрое. Как же управляется уменьшенная армия хлеборобов? Это чудо объясняется механизацией. Машины всякого рода заменили плуг, лошадку и человека, шагающего за Савраской, и жницу с серпом в руках. Серп и молот остались только в гербе Советского Союза, а на базаре их и не купить… Что сделано, сделано, и спору об этом не может быть.
Спор идет иного порядка. И даже стоит ли это назвать спором? С одной стороны, газетная шумиха и в помощь ей громкий говор радиовещания. Все это убеждает, утверждает, повелевает верить.
С другой стороны, приглушенный шепот, робкое и трусливое шушуканье. Между. этими несоизмеримыми по силе напора утверждениями идет спор.
Правительственная пропаганда говорит ясно, внятно, убедительно: колхозы удались! А народный шепот шуршит, как унылые осенние листья, о чем? О том, что и формулировать трудно. Я сказал бы: не люб колхоз народу.
Почему? Не знаю. Ни в одном колхозе я не был, не удалось побывать. Как я могу знать, почему? Я только чувствую, что в народном шепоте, который слышишь, хотя и затыкаешь уши по причине личной безопасности, что в этом глухом ворчании русского медведя есть какая-то доля правды. Один человек, который был убежденным сторонником колхозов и мог знать положение, сказал мне: "Забил молот серп". И так заколотил, утеснил, что если дать им свободу, побегут из колхозов.
Это, правда, было несколько лет тому назад. Этот человек получил 25 лет тюрьмы за преступления, которых он никогда не делал; так зацепили неводом вместе и щук и невинных плотичек. Но его точка зрения, по-видимому, добежала до верхов. Я думаю так потому, что с некоторого времени сделаны были шаги в направлении, благоприятном для серпа. Молот стал меньше молотить село. Почувствовала ли деревня это и оценила ли, не знаю.
Думаю, что тут именно к месту "если", что я написал и не докончил.
Если под благовидным влиянием органических мер народ полюбит свой колхоз, как полюбит самого себя, то вернутся горы огурцов, яблок, вишен, малины. Пока же, как мне кажется, колхозники плохо отождествляют себя с колхозом. То колхоз, а то мы! На колхоз работают по обязанности и не прочь его обокрасть. Как же так, обкрадывать самого себя? Нелепо. Нелепо, если слиться с коллективом душой и телом. Но вполне естественно, если ощущать так:
— Я — это я. А колхоз — не я. Колхоз — это колхоз! И все тут.
В этом, как мне кажется, заключается и настоящее и будущее колхоза. Надо, чтобы колхозники свой колхоз любили.
Это так и есть! — твердит годами радио. Но именно, что это так страстно доказывается с утра до вечера и даже до полуночи, именно это и наводит на сомнение. Кто станет доказывать, что дважды два четыре? О самоочевидных истинах не спорят.
При Царской России были добровольные колхозы, лучше сказать коммунистические общины. Они назывались "толстовские колонии". Последователи толстовских (Льва Толстого) взглядов пытались сделать то, что ему самому не удалось сделать, то есть перейти от слов к делу. Они основали несколько общин коммунистического типа. Один из участников такой толстовской колонии рассказывал мне о ней так:
— Наша колония процветала поначалу. Это продолжалось, пока ее состав был из подходящих элементов.
— Как вас понимать?
— Толстовское устройство — коммунистическое. Есть люди, которым коммунизм по плечу, и есть такие, которые до него не доросли или переросли. Сам Толстой в толстовской колонии не нашел бы своих великих произведений. Для этого нужны были "Ясная Поляна и графиня Софья Андреевна". Для коммунистического быта пригодны люди, которые имеют подходящий склад души. Люди, умеющие благодарно использовать лицевую, светлую сторону коммунизма и могущие терпеливо переносить его изнанку, то есть утеснение индивидуальной свободы. Это должны быть, кроме того, люди приятного, незлобивого, несварливого характера и не склонные увиливать от труда, ездить на других. Пока этого рода люди задавали тон в колонии, все шло прекрасно. Ее слава привлекла многих. И когда вошли в нее люди неподходящие, не доросшие до коммунизма и его переросшие, колония развалилась. Ведь мы в нее входили добровольно.
Ленинские колонии (колхозы) не были добровольными начинаниями: они образовались под сильным нажимом власти. Но это безразлично. В них могли оказаться элементы, доросшие до колхозов и не доросшие. Люди, любящие землю и способные работать для коллектива, как для себя самого, доросли до колхозов. Там, где они ведут колхоз, он должен удаваться: удаваться в смысле материальном, как хозяйственная единица; и в другом смысле, самом важном, то есть что жизнь в колхозе и для колхоза приятна, что люди довольны, чувствуют себя относительно счастливыми.
Но там, где толща колхоза состоит из людей, не доросших до жизни в коллективе и для коллектива, там колхоз не может быть удачным делом. По той простой причине, что он не достигает основной цели, той цели, для которой делается "Опыт Ленина". Основная цель этого опыта — счастье людей. Но если колхоз жмет этих людей, как тесная обувь ногу, какое же может быть счастье? Колхозники таких колхозов, что составились из индивидуалистов, не могут любить свой колхоз: они должны его ненавидеть.
Но они вошли в него не по своей воле и не могут свободно разойтись, как добровольные толстовские колонии. Но кто знает, что было бы, если бы такая свобода им была предоставлена.
Трудно быть пророком. В1907 году в Государственной Думе 2-то созыва обсуждался аграрный вопрос. Я тоже сказал речь. Обращаясь к социалистам, внесшим проект, близкий к ленинской земельной реформе, сказал между прочим:
— Почему говорится, что собственность священна? Потому, что если вы ее уничтожите, если вам удастся провести в жизнь ваши начинания, то это вызовет такое бедствие, что от этой великой страны, которая носит имя Россия, останется только громадный могильный курган, курган из крови и грязи!
Слова по своей резкости и категоричности соответствовали молодости оратора. Молодость всегда такова. Она не говорит, она изрекает. Мне было 29 лет. Теперь я стал осторожнее обращаться со словом, "слово — не воробей, вылетит — не поймаешь!".
Однако накоротке — мое пророчество сбылось. В тот день, когда Ленин провозгласил НЭП в 1921 году, он решил, что надо дать "передышку’. Передышку в каком смысле? Передышку в применении социализма и уничтожении собственности. Почему это сделал В. И. Ленин? Потому что он пожалел Россию.
Эта страна в то время представляла курган, не курган, но беспредельную равнину, действительно залитую кровью человеческой. Кровью и слезами. И столько же было и грязи. Смешиваясь с кровью и слезами, зависть, ненависть, злоба и грязная взаимная клевета образовали ужасную стихию, некое "черное повидло", в котором осатаневшие люди стремились утопить друг друга.
Предсказание 29-летнего пророка в некоторой степени сбылось. Пожалуй, его можно назвать ведением.
Но он видел накоротке. Прошло 50 лет. Россия под названием Советский Союз живет, и никак про нее, желая быть правдивым, нельзя сказать, что это "курган из крови и грязи". Есть и кровь, есть и грязь на беспредельной равнине русской. Есть и курган. Величественный курган. Кровь и грязь стекли с него.
В степи на равнине открытой