наши идеи субстанций, которые считаются копиями и относятся к прообразам вне нас, всегда должны быть взяты от чего-нибудь существующего или существовавшего и не должны состоять из идей, соединенных по произвольному желанию нашего мышления без всякого реального образца, от которого они были бы взяты, хотя в таком сочетании нельзя заметить никаких противоречий. Причина этого следующая: не зная реального строения субстанций, от которого зависят наши простые идеи и которое в действительности является причиной тесного соединения одних идей и исключения других, лишь в очень немногих случаях мы можем быть уверены в совместимости или несовместимости идей в природе в большей степени, чем это достигается опытом и чувственным наблюдением. Следовательно, реальность нашего познания субстанций основана на том, что все наши сложные идеи субстанций должны быть составлены из таких, и только из таких простых идей, которые были обнаружены совместно существующими в природе. Если наши идеи верны в этом смысле, то хотя они, быть может, и не очень точные копии, но все-таки суть предметы реального познания субстанций (насколько у нас есть такое познание). Правда, как уже было показано[336], это познание простирается не очень далеко; но, насколько оно простирается, оно все-таки является реальным познанием. Каковы бы ни были наши идеи, но, если мы выявляем их соответствие с другими, это и есть познание. Если эти идеи отвлеченны, это будет общее познание. Но чтобы познание было реальным по отношению к субстанциям, идеи должны быть взяты от реально существующих вещей. Все простые идеи, которые были обнаружены совместно существующими в какой-нибудь субстанции, мы с уверенностью можем соединять вновь и таким образом составлять отвлеченные идеи субстанций, ибо все, что раз было соединено в природе, может быть соединено вновь.
13. В своих исследованиях о субстанциях мы должны рассматривать идеи и не сводить свои мысли к рассмотрению названий или видов, которые, как предполагают, определяются названиями. Если бы мы размышляли должным образом и не ограничивали своих мыслей и отвлеченных идей названиями, как будто бы нет и не может быть других видов вещей помимо тех видов, которые уже определены и как бы установлены известными названиями, мы думали бы о вещах с большей свободой и меньшей путаницей, чем мы, вероятно, делаем это теперь. Быть может, покажется явным парадоксом или даже очень опасной ложью мое утверждение, что идиоты, прожившие подряд лет сорок без всякого проявления разума, представляют нечто среднее между человеком и животным. А между тем предрассудок в данном случае основан лишь на ложном предположении, что эти два названия — «человек» и «зверь» — обозначают отличные друг от друга виды, разграниченные реальными сущностями таким образом, что между ними не может быть никакого другого вида. Но ведь если мы отвлечемся от этих названий и от предположения о таких образованных природой видовых сущностях, которым в одинаковой и точной мере причастны все вещи одного и того же наименования, если мы не будем воображать, что есть определенное число этих сущностей, по которым, как по формам, отлиты и сформованы все вещи, то мы найдем, что идея внешнего вида, движения и жизни человека без разума — такая же отличная от других идея и она в такой же мере образует особый вид существ, отличный от человека и зверя, в какой идея внешнего вида наделенного разумом осла отлична от идеи человека или зверя и составляет некий вид между ними или же особый вид живых существ.
14. Ответ на возражение против признания идиота чем-то средним между человеком и зверем. Здесь каждый сейчас же спросит: «Если признать идиотов чем-то средним между человеком и зверем, то что же они такое?» Я отвечаю: «Идиоты». Ибо это слово в такой же мере означает нечто отличное от значения слов «человек» и «зверь», в какой названия «человек» и «зверь» имеют отличные друг от друга значения. При надлежащем рассмотрении это разрешит вопрос и объяснит мое мнение, не вызывая новых споров. Но я достаточно знаком с усердием иных людей, которые, боясь, как бы чего не вышло, находят угрозу религии во всякой попытке не согласиться с их манерой рассуждения, чтобы не предвидеть, какое возведут обвинение на подобный ответ. Меня, без сомнения, спросят: «Если идиоты нечто среднее между человеком и зверем, то что станется с ними в другом мире?» На это я отвечаю, во-первых, что не мое дело знать или исследовать это. Идиоты живут и умирают по воле своего господа[337]. Их положение не станет ни хуже, ни лучше оттого, определим мы его или не определим. Они в руках верного творца и благого отца, который распоряжается своими созданиями в соответствии не с нашими ограниченными мыслями и мнениями и различает их не по выдуманным нами названиям и видам. А мы, зная так мало даже о настоящем мире, в котором находимся, можем, кажется, обойтись и без окончательного определения различных положений, в которые попадут сотворенные существа после ухода из этого мира. Нам должно быть достаточно того, что он довел до сведения всех тех, кто способен к обучению, речи и рассуждению, что сотворенные существа дадут ответ о делах своих и получат возмездие соответственно тому, что они делали, когда их души пребывали в теле[338].
15. Во-вторых, я отвечаю, что значение указанного вопроса («Неужели вы лишите идиотов загробной жизни?») покоится на одном из двух предположений, из которых то и другое ложно. Первое состоит в представлении, что все существа с внешним обликом и видом человека необходимо предназначены к бессмертному будущему существованию после этой жизни. Второе состоит в представлении, что таким должен быть всякий рожденный от человека. Отбросьте эти выдумки, и вопрос станет беспочвенным и смешным. Если некоторые видят только случайное различие между собой и идиотами, а сущность в них и в себе признают совершенно одинаковую, то пусть такие люди рассмотрят, могут ли они представить себе бессмертие связанным с каким-нибудь внешним видом тела. Мне кажется, одной лишь постановки этого вопроса достаточно, чтобы заставить их отказаться от своего мнения. Мне еще никогда не доводилось слышать, чтобы какой-нибудь человек при всей своей погруженности в материю приписывал форме крупных внешних частиц, доступных чувственному восприятию, такое превосходство, чтобы утверждать, что вечная жизнь обусловлена этой формой, или есть ее необходимое следствие, или что всякая масса материи после своего разложения здесь будет в загробном мире восстановлена, вновь получит способность ощущения, восприятия и познания и будет вечно пребывать в этом состоянии только потому, что она была отлита в ту или иную форму и ее видимые частицы имели такое особое строение. Подобное мнение, связывающее бессмертие с определенной внешней формой, исключает всякое рассмотрение души или духа; а между тем до сих пор лишь на этом основании одни материальные существа признавались бессмертными, а другие нет. Это значит приписывать внешней стороне вещей больше значения, чем внутренней, связывать превосходство человека больше с внешним видом его тела, чем с внутренними достоинствами его души. Это немногим лучше, нежели приписывать великое и неоценимое преимущество человека перед другими материальными существами, заключающееся в бессмертии и вечной жизни, приписывать его, повторяю я, форме его бороды или покрою его платья. Ведь тот или иной внешний вид нашего тела содержит в себе надежду на вечное существование не больше, чем покрой одежды дает человеку разумное основание думать, что она никогда не износится или сделает его бессмертным. Быть может, скажут, что никто не думает, чтобы внешний вид делал что-нибудь бессмертным, но что внешний вид есть признак наличия разумной души внутри, которая бессмертна. Я хотел бы знать, кто же его сделал таким признаком, ведь простым утверждением сделать этого нельзя. Чтобы убедить кого-нибудь в этом, потребуются некоторые доказательства. Ни одна известная мне форма не говорит таким языком. Заключать о наличии у идиота разумной души на основании того, что у него внешний вид разумного существа, когда в течение всей его жизни его действия заключают в себе гораздо меньше признаков разума, чем у многих зверей, столь же разумно, как заключать о наличии живой души у трупа человека на основании его внешнего вида, когда в нем признаков жизни и деятельности не более чем в статуе.
16. Уроды. «Но это дети разумных родителей; отсюда и нужно заключать о наличии у них разумной души». Я не знаю, по какой логике нужно так заключать. Я уверен, что с таким заключением нигде не согласятся. Ведь если бы с ним согласились, то не осмелились бы уничтожить безобразное и уродливое существо, как это повсюду делают. «Да, но ведь это уроды». Пусть так, но что же такое ваши тупые, лишенные разума, упрямые идиоты? Недостатки тела создают урода, а недостатки ума (гораздо более благородной и, употребляя обычное выражение, гораздо более существенной части) — нет? Отсутствие носа или шеи создает урода и исключает такое существо из рода человеческого, а отсутствие разума и понимания — нет? Это значит сводить все к тому, что было только что опровергнуто; это значит связывать все с формой и признавать мерилом человека только его внешность. Чтобы показать, что при обычном способе рассуждения об этом вопросе основной упор делают на форму, а всю сущность вида «человек» (как его образуют) сводят к внешнему виду, как бы ни было это неразумно и как бы ни отрекались от этого, нам достаточно проследить немного дальше человеческие мысли и действия, и тогда это ясно обнаружится. Идиот с правильным внешним видом — человек, у него есть разумная душа, хотя она и не проявляется. «Это несомненно», — говорите вы. Но сделайте уши немного длиннее и острее, а нос немного площе обыкновенного, и вы начнете колебаться. Сделайте лицо еще уже, площе и длиннее, и тогда вы придете в недоумение. Увеличьте еще сходство с каким-нибудь животным и сделайте голову совсем головой какого-нибудь другого животного; тотчас же получится урод, и вы станете доказывать, что у него нет разумной души, что его нужно уничтожить. Где же теперь, спрашиваю я, точная мера крайних границ того внешнего вида (Shape), который несет в себе разумную душу? Ведь бывало так, что у