образовывать новые, сложные, которые он никогда не получал соединенными таким именно образом.
3. Они есть или модусы, или субстанции, или отношения. Сколько бы ни складывали и ни разъединяли сложные идеи, как бы ни было бесконечно их число и беспредельно то разнообразие, с которым они заполняют и занимают человеческую мысль, я все-таки считаю возможным свести их к следующим трем разрядам: 1) модусы; 2) субстанции; 3) отношения.
4. Модусы. Во-первых, модусами я называю такие сложные идеи, которые, как бы они ни были соединены, не имеют в себе предпосылки самостоятельности их существования, а считаются либо зависимыми от субстанций, либо свойствами последних. Таковы идеи, обозначаемые словами «треугольник», «благодарность», «убийство» и др. Если я употребляю здесь слово «модус» в несколько необычном значении, я прошу прощения. Но в рассуждениях, расходящихся с общепринятыми взглядами, неизбежно или образование новых слов, или употребление старых в несколько новом значении; последний прием в данном случае, быть может, более подходящий.
5. Простые и смешанные модусы. Два вида этих модусов заслуживают особого рассмотрения. Во-первых, некоторые модусы суть только разновидности или различные сочетания одной и той же простой идеи, без примеси другой какой-нибудь идеи, например дюжина или двадцатка, которые представляют собой не что иное, как идеи стольких-то отдельных единиц, соединенных вместе; я называю [такие идеи] простыми модусами, потому что они содержатся в пределах одной только простой идеи. Во-вторых, другие составлены из простых идей разных видов, соединенных для образования одной сложной идеи; например, красота, которая состоит в известном сочетании окраски и формы, вызывающем восхищение у зрителя, или воровство, которое состоит в тайной перемене владения вещью без согласия владельца и представляет, очевидно, сочетание нескольких идей различных видов; такие модусы я называю смешанными модусами.
6. Субстанции единичные и собирательные. Во-вторых, идеи субстанций есть такие сочетания простых идей, относительно которых считают, что они представляют собой различные отдельные вещи, существующие самостоятельно, и в которых всегда первой и главной бывает предполагаемая или неясная идея субстанции как таковой. Таким образом, если к субстанции присоединится простая идея некоего беловатого цвета, а также определенного веса, твердости, ковкости и плавкости, то мы получаем идею свинца; присоединенное к субстанции сочетание идей определенной формы вместе со способностью движения, мышления и рассуждения образует обычную идею человека. А идей субстанции также бывает два вида: идеи простых субстанций, существующих отдельно, например идеи человека или овцы, и идеи нескольких таких субстанций, соединенных вместе, например армия людей или стадо овец; при соединении таких собирательных идей нескольких субстанций каждая из них такая же единичная идея, как и идея человека или единицы.
7. Отношение. В-третьих, последний разряд сложных идей составляет то, что мы называем отношением, которое состоит в рассмотрении и сопоставлении одной идеи с другой. О различных видах идей [отношения] мы поговорим, когда до них дойдет очередь[188].
8. Самые трудные для понимания идеи происходят от двух указанных источников. Если мы проследим развитие нашего ума и посмотрим внимательно, как он повторяет, складывает и соединяет свои простые идеи, полученные от ощущения или рефлексии, то это заведет нас дальше, чем может нам казаться с первого взгляда. Я полагаю, если внимательно наблюдать за происхождением наших понятий, то мы обнаружим, что даже самые темные идеи, какими бы далекими от чувства или от какого-нибудь действия нашего ума они ни казались, являются только такими, какими их строит для себя разум посредством повторения и соединения идей, полученных им или от объектов чувства, или от своих собственных действий в отношении их; так что даже самые широкие и отвлеченные идеи происходят от ощущения или рефлексии, будучи только тем, что ум может достигать и достигает обычным применением своих способностей в отношении идей, полученных от объектов чувства или от наблюдаемых в себе действий в отношении их. Я постараюсь показать это на наших идеях пространства, времени, бесконечности и некоторых других, как будто всего дальше отстоящих от указанных источников.
Глава четырнадцатая. О ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТИ И ЕЕ ПРОСТЫХ МОДУСАХ
1. Продолжительность есть текучая протяженность. Есть другой вид расстояния, или длины, идею которого мы приобретаем не от постоянных частей пространства, а от текучих и беспрерывно гибнущих частей последовательности. Мы называем его продолжительностью. Простыми модусами продолжительности являются различные длины ее, отчетливые идеи которых мы имеем в уме, как, например, часы, дни, годы и т. д., время и вечность.
2. Ее идея получается от размышления о движущейся цепи наших идей. Ответ великого человека на вопрос, что такое время: «Si non rogas intelligo» (что сводится вот к чему: «Чем больше я заставляю себя думать об этом, тем меньше это понимаю»[189]), быть может, убедит людей, что время, обнаруживающее все остальные вещи, само не обнаруживается. Не без основания считают, что в самой природе продолжительности, времени и вечности есть что-то очень неясное. Но как бы ни казались эти идеи далеки от нашего понимания, все-таки (если мы проследим их прямо до их источников) я не сомневаюсь, что один из двух источников всего нашего знания, т. е. ощущение или рефлексия, будет в состоянии доставить нам эти идеи столь же ясными и определенными, как и многие другие, которые считаются гораздо менее неясными. Мы увидим также, что сама идея вечности имеет то же самое происхождение, что и все остальные наши идеи.
3. Для надлежащего понимания времени и вечности мы должны рассмотреть внимательно, какова наша идея продолжительности и как мы к ней пришли. Для всякого, кто только следит за тем, что происходит в его разуме, очевидно, что в нем имеется цепь идей, которые постоянно следуют друг за другом, пока он бодрствует. Рефлексия о появлении в нашем уме друг за другом различных идей и доставляет нам идею последовательности: а расстояние между какими бы то ни было частями этой последовательности, или между появлением каких бы то ни было двух идей в нашем уме, есть то, что мы называем продолжительностью. В самом деле, пока мы мыслим или воспринимаем последовательно различные идеи в уме своем, мы знаем, что мы существуем, и, таким образом, существование или продолжение нашего существования или чего-то другого соответственно с последовательностью каких бы то ни было идей в нашем уме мы называем или продолжительностью нас самих, или продолжительностью того другого, что существует одновременно с нашим мышлением.
4. Что мы получаем понятие о последовательности и продолжительности из этого источника, т. е. из рефлексии о цепи появляющихся друг за другом в нашем уме идей, для меня очевидно из того, что мы воспринимаем продолжительность, только рассматривая цепь чередующихся в нашем разуме идей. Когда прекращается эта последовательность идей, с нею прекращается и наше восприятие продолжительности. Каждый хорошо знает это по собственному опыту, когда крепко спит, сколько бы это ни длилось - час, день, месяц или год. Пока он спит, или не думает, у него вовсе нет восприятия продолжительности вещей, оно совершенно потеряно для него; ему кажется, что между моментом, когда он перестал думать, и моментом, когда он вновь начал думать, нет расстояния. Так же, не сомневаюсь, было бы и с бодрствующим человеком, если бы он мог сосредоточиваться на одной идее в уме без смены и последовательности других. И мы видим, что человек, очень сильно сосредоточивающий свои мысли на одном предмете и во время этого серьезного размышления мало замечающий последовательность проходящих в его уме идей, позволяет ускользнуть от своего внимания немалой доле продолжительности, и время ему кажется более коротким, чем оно есть. И если сон обыкновенно соединяет отстоящие друг от друга части продолжительности, то это потому, что во время сна у нас нет в уме никакой последовательности идей. Ибо если спящему что-то снится и множество разных идей воспринимается умом одна за другой, то во время таких сновидений у человека есть чувство продолжительности и ее величины. Отсюда для меня совершенно ясно, что люди получают свои идеи продолжительности от своей рефлексии о цепи идей, которую они наблюдают в своем разуме следующими одна за другой. Без этого наблюдения они не могут иметь понятия о продолжительности, что бы ни происходило в мире.
5. Идея продолжительности применима к вещам в то время, как мы спим. Действительно, получив раз от рефлексии о последовательности и числе своих мыслей понятие, или идею, продолжительности, человек может применять это понятие к вещам, существующим, пока он не мыслит, подобно тому как, получив идею протяженности от тела с помощью своего зрения или осязания, он может применять ее к расстояниям, где не видит и «е осязает тела. Поэтому хотя у человека нет восприятия величины продолжительности, прошедшей, пока он спал или не думал, но, раз наблюдав смену дня и ночи и нашедши величину их продолжительности с виду регулярной и постоянной, он может, предполагая, что эта смена, пока он спал или не думал, совершалась точно таким же образом, как она происходила обычно в другое время, - он может, говорю я, представлять себе и принимать в расчет величину продолжительности, прошедшей, пока он спал. Но если бы Адам и Ева (когда они были одни в мире) вместо своего обычного ночного сна провели в непрерывном сне целых двадцать четыре часа, продолжительность этих двадцати четырех часов была бы безвозвратно потеряна для них и навеки ускользнула бы от их счета времени.