Внутри другие здоровые и потные мужчины развлекают девушек, напоминающих проституток с фотографий Брассая[142], едят дорогие западные стейки, пьют импортное вино. Картина выглядит одновременно опасной и жалкой. Это — имитация интересного времяпрепровождения в каком-то другом месте. Австралийский корабль ночных клубов. Меня привели в кабаре, где какой-то генерал сидит с проституткой. Несколько сотрудников нефтеперерабатывающего предприятия хлещут водку после шестимесячной вахты. Несколько геев напились до неприличия. Все темно и таинственно. Певцы по очереди подходят к электронному органу и исполняют традиционные приторно-сладкие песни о любви на арабском языке. Потом происходит крайне странная вещь — публика подзывает певцов деньгами и просит спеть песню про них самих. Певицы дрожащими голосами начинают петь о нефтяниках и генерале с его спутницей с мертвыми глазами. Публика отравлена славословием в свой адрес. Люди платят все больше и больше, чтобы услышать свои имена и должности, имена и должности своих друзей, пропетые под аккомпанемент электрооргана. Те, кто привел меня, заплатили, чтобы спели и про меня. «Вот наш дорогой друг, приехавший в Алжир из Англии. Мы приветствуем тебя, Адриан». Так продолжается часами. Сотни и сотни долларов заплачены за эту детскую песенку. Все хлопают. Девушки в убогих облегающих платьях сидят в баре и ждут момента, когда на них обратят внимание. Это самый странный ночной клуб из тех, что я когда-либо видел. Он каким-то психотическим и депрессивным образом обостряет чувство, ради которого мы все ходим в такие заведения — желание думать о себе хорошо, быть любимым и уважаемым незнакомыми тебе людьми, слышать свое имя из уст человека в серебристом блейзере и остроносых белых туфлях.
Вечерами на побережье работают аттракционы — скачущие лошади, крутящиеся огромные чайные чашки, раскачивающиеся пожарные машины, звон монет и хлопки выстрелов из духовых ружей, воздушные шарики, сахарная вата и многочисленные семьи, поглощающие мороженое малыши, одетые в светлые платья и костюмчики, грохочущая музыка, звучащая угрожающе. Отцы сажают детей на плечи, стайки девочек заглядываются на мальчишеские банды. Бедняки стоят у моря, воткнув свои посохи в песок, и разглядывают нефтяные танкеры, выстроившиеся в очередь у залива. Тепло, пахнет потом, сахаром и нечистотами. Это карусель на северной оконечности темного континента. Небо отливает красно-коричневым светом. Меня сопровождает сотрудник секретной полиции. Чей-то голос шепчет. «Сэр, посмотрите на море, вы можете сделать фотографии моря». Через залив виден местный образец городской цивилизации. «Но вы не имеете права оборачиваться. Сэр, не оборачивайтесь, пожалуйста».
Дубай
Единственный способ разобраться в том, что такое Дубай — забыть, что он существует на свете. Это — миф, сборник сказок, как «Тысяча и одна ночь». А точнее, предостерегающая сказка. Дубай — история о трех желаниях, в которой, как знает каждый ребенок, в своем третьем желании герой просит еще три. И, как знает каждый джинн, чем больше желаний, тем больше жадности, страданий, невозврата кредитов и очень, очень много плохого вкуса. Дубай — это Лас-Вегас без танцовщиц, казино и Элвиса. Скучный финансовый Диснейленд. Курортный город с худшим в мире климатом. Жаркий до кипения. И полный сырости. Постоянные ветра приносят горы песка. Первое, что видишь, приехав сюда, — аэропорт, который наполненными эхом мраморными залами приветствует тебя в воротах огромной метрополии среди песков. Он слишком велик, чтобы быть главной гаванью континента. Дубай страдает от гигантизма — сублимации национального комплекса неполноценности, заставляющего создавать все самое большое. В том числе и финансовый кризис.
Проезжая мимо сотен пальм, стоящих в ряд на этой липкой жаре, задаешься вопросом, кто и чем поливает эти деревья. Горизонт в пыльной дымке напоминает обложку мрачного научно-фантастического романа. Кластеры небоскребов возвышаются в серой пустыне, окруженные кранами и строительными лесами. Дубай рассчитывал вырасти в арабский Сингапур — центр торговой, банковской и страховой индустрии в Персидском заливе, с местным гостеприимством и таймшерами для знаменитых футболистов. Он хотел стать оазисом, где будут проводить отпуск представители среднего класса. Но эта идея не нашла полного воплощения. Вертикальные улицы офисов пусты. Заброшенные небоскребы выглядят такими же, как и те, где бурлит торговля. Сейчас там еще воздвигли самое высокое здание в мире — вызывающий зевоту памятник мечте маленькой нации о большом пенисе. Эта вышка, выросшая на виагре кредитов, сейчас превратилась в яркое свидетельство финансовой несостоятельности Дубая. Здание должно было называться «Бурдж Дубай», но деньги кончились, и с белым полотенцем в руке Дубаю пришлось обратиться за кредитом к соседу. Так что башня теперь называется «Бурдж-Халифа», в честь правителя Абу-Даби, подкинувшего $10 млрд своему не знающему меры соседу.
Дубай построили очень быстро. Планом были деньги. Архитектором были деньги. Дизайнером и строителем тоже они. И если вас интересует, как выглядят деньги в реальном выражении, — это Дубай.
Мой водитель живет здесь всю жизнь, но по дороге заблудился несколько раз. Он говорит, что так происходит постоянно. Дороги меняются. Повсюду стоят оранжевые дорожные конусы или перекрывающие движение барьеры — все это сбивает с толку. Дороги упираются в горы пыли и строительного мусора. Практически ничего не происходит. Широкие полосы тянутся в бесконечность, а потом оказывается, что ехать некуда. Нет ни площади, или плазы, ни центра. Негде поболтаться, погулять. С другой стороны, кому хочется гулять по такой жаре?
Выскакиваешь из машины, засовывая ключи в бумажник, и стараешься как можно скорее войти внутрь близлежащего здания, обычно оказывающегося торговым центром, похожим на аэропорт небольшого государства или гробницу египетского фараона. Медленные шаги охранников рождают гулкое эхо. В бутиках лощеные продавцы разглядывают манекены в кашемировых шалях — и у тех, и у других на лицах одинаковая гримаса безнадежности. Дубай ограбил себя собственной алчностью. Его потребительская экономика держится на сотне семей, для которых депрессии, бумы, выигрыш в лотерею или необходимость выкроить время и деньги для отпуска воспринимаются как совершенно абстрактные понятия.
Благосостояние и богатство — термины относительные. Но не для тех, о ком мы говорим. Рынок золота здесь, где изысканные украшения продаются на вес, так же тих, как боулинг в общине амишей[143] в воскресенье. Внутри одного из зданий здесь построен горнолыжный спуск, пожалуй, самой большой в пустыне. Рядом толпятся мальчики-арабы, чтобы взять напрокат горнолыжные костюмы, ботинки и лыжи. Некоторые местные жители приезжают с собственной дизайнерской экипировкой, с шубами и сапогами-луноходами. Входишь в дверь и будто попадаешь внутрь сказки «Лев, колдунья и платяной шкаф»[144] — перед тобой вечная зима. Полноватые подростки стараются скорее подъехать на своих сноубордах к киоскам среди швейцарских пихт — там продают тирольский шоколад. Мальчик-толстяк спускается с явно привычным для повседневной жизни высокомерием. Девочки скользят на лыжах, широко расставив ноги, и их хиджабы развеваются над искусственным снегом. А за барьером другие полноватые дети, одетые в стиле американских подростков, прилипнув носами к стеклу, смотрят на все это, как будто через экран пространственно-временного континуума.
Никто об этом и не мечтал. Двадцать лет назад ничего здесь не было. Не было никакой Нарнии. Не было семизвездочных гостиниц. И самых высоких в мире членоподобных зданий тоже не было. В пасторального вида палатках жили люди, разводившие козлов, передвигающиеся на верблюдах и стрелявшие друг в друга. Порой попадались жадноватые вооруженные нефтяники, одетые в шорты цвета хаки и бурившие какие-то скважины. Всего за одно поколение Дубай с привычного для себя ковра взгромоздился на подделку кресла работы Имзов[145] где-то на сотом этаже офисного здания. И ни один из местных жителей ради этого и пальцем не пошевелил. Это, конечно, не совсем объективно — палец они все-таки поднимают. Чтобы подозвать официанта или погрозить слуге. Они потратили деньги, которые были высосаны из-под земли, причем практически все. Если приглядеться, то увидишь, что здесь нет ничего местного — ни одно из произведений искусства, ни один товар не произведен здесь. Даже козлы исчезли. Все оптом скупила цивилизация. История Персидского залива подтверждает ту опасность богатства, о которой говорил Карнеги: «Ни один класс так не жалок, как тот, который владеет деньгами и больше ничем». Жители Эмиратов, едва родившись, выходят на пенсию. Они передвигаются по городу в своих белых дишдашах[146] и головных платках со слишком серьезными лицами. Они чужие в собственной стране. Они привезли и возвели здесь город, крепость экстравагантности, в которой для них места нет. Стали лживыми и шизофреничными. Они запрещают носить национальную одежду в барах, где подают алкоголь, и ресторанах, где голодные девицы потягивают шампанское. Поэтому, направляясь туда, все надевают западную одежду.
Местные арабы, которые хотели вытащить свою страну из пустыни, превратились в национальное меньшинство. Их менее 20 % населения. Остальные — наемные работники, которые приехали сюда ради не облагаемых налогом зарплат. Они занимаются менеджментом и предпринимательством и готовы на все ради денег. Деньги для них — основная мотивация и мера успеха. Они молоды, одиноки, жадны и неискренни. Среди них нет особо умных. Их жизнь крутится вокруг выпивки, проституток, вечеринок в бассейнах или барбекю, во время которых они истерично смеются, вокруг тусовок, караоке, неряшливых и случайных сношений. Эти экспаты не собираются пускать здесь корни, растить детей, жить здесь. Каждый приезжий напрямую зависит от своей работы.