боевое и на поле запасов.
От сего произошло, что армии, отделя в особый предел все жизненные и военные потребности, подчинили действия свои части, исключительно обладающей сими потребностями; так что самые победы, умножая расстояние победоносной армии от её основания, подвергают оную гораздо значительнейшим опасностям в сравнении с теми, коими угрожаема побежденная армия, беспрепятственно сближающаяся с магазинами и заведениями своими, в поле запасов расположенными; что сообщение с означенным полем сделалось сомнительней с тех пор, как партизанская война поступила в состав предначертания военачальников, и что тот из них, который употребит более усилия к истреблению у противника необходимых для войны предметов, неоспоримо возьмет над ними поверхность и без генеральной победы.
Нравственная часть партизанской войны прибавляет вышесказанной новые выгоды: страх в жителях, причиненный опустошительным проходом наступательной армии, хотя бы она была им союзная; поощрение, даваемое ею лазутчикам, поставщикам всякого рода продовольствия и подстрекателям на все вредное для оборонительной армии: все сие может возбудить в народе такую стремительность, что ежели хотя мало дадут общему брожению умов постоянное направление, то вся занимаемая неприятелем область готова будет и снабжать армию его военными потребностями, и даже усиливать её своими ратниками. Но пусть захватят умы прежде данного им направления, представя обывателям точку соединения и цель, выгоднейшую для любочестия и корыстолюбия той, которая обещаема неприятелем; пусть явятся предприимчивые партизаны, и первый шаг свой ознаменуют отбитием транспортов с хлебом, с одеждой и часто с казной, что верно привлекательней бесполезного убийства мародеров: тогда тот же народ хлынет к куреням наездников и затолпится под их знаменами. Успех очарователен; а можно ли сомневаться в успехе при внезапном нападении на тыл неприятеля, обыкновенно слабо охраняемый? Каких последствий не будем ли мы свидетелями, когда разорение неприятельских госпиталей, лабораторий и магазинов; истребление транспортов, курьеров, раненых и больных, следующих в больницы и возвращающиеся из оных; словом: когда ужас, посеянный на пути сообщения, разгласится в противной армии? Когда мысль, что нет прохода, ни проезда от партий, похищая у каждого воина надежду при немочи найти безопасное убежище, а в рядах достаточное пропитание, в первом случае произведет в нем робкую предусмотрительность, а в последнем увлечет его на неизбежное грабительство, – единственную причину разврата духа армии, а с ним и совершенного её разрушения?
Я постараюсь представить эпохи постепенного усовершенствования партизанства в Германии, Венгрии и Испании, и остановлюсь на России, которая в 1812 году ближе всех подошла к совершенству, основав первое предначертание свое на обширнейшем размере в сравнении с другими государствами и двинув решительно легкие войска свои на путь сообщения неприятеля. Но этого было бы недостаточно, если бы благодетельная судьба не наделила её простором для сего рода действия, и врожденными наездниками, тогда как другие армии принуждены топтаться в тесных пределах государств своих, и обращать на сии предприятия или строевые войска, или воинов одинакового свойства с теми, из коих составлены их линейные полки.
Наконец, снимая дань с опытности и наблюдений моих, я не довольствуюсь примерами прошедшей войны, но иду далее. Все, по сие время, военные писатели, занимавшиеся сочинениями о малой войне, представляли нам правила тем подробностям, коим опыт один учитель; но положительные правила, как приноровлять направления партий ко взаимному направлению, или положению двух воюющих армий, нигде еще изложены не были: я их излагаю. Разделяю партии на наступательные и оборонительные, определяю силу им, и касаюсь до правил их образования и действия.
Читатель решит, достиг ля я моей цели.
Часть перваяПостепенное усовершенствование партизанства в Ггермании, Венгрии, Испании и России
Партизаны 1618 года
В начале Тридцатилетней Войны, когда угнетенная Фердинандом II Богемия развернула знамена бунта и, воспаленная властолюбивым Турном, потребовала от Римского Императора прав своих, утвержденных пассавским трактатом; когда Австрия, соединенно с Испанией, Баварией и Саксонией, восстала на потушение возгоревшегося мятежа: тогда явились на защиту Богемии четыре человека, с малыми способами, но с великими дарованиями. Сии люди были: Георг, маркграф Баденский, Иоанн, герцог Бранденбургский, Христиан, герцог Брауншвейгский, и Эрнест, граф Мансфельд. Неравные в способностях, несходные в характерах, но стремящиеся к одной цели и действующие одинаковыми средствами, без казны и подданных, они воевали на счет друзей и врагов своих, уважая единственно святость своего права и не заботясь о правах, войной установленных.
Читая летописи Тридцатилетней войны, с прискорбием видим неутомимую деятельность и отважную предприимчивость Мансфельда и Герцога Брауншвейгского, обращенные единственно на оскорбления и бессмысленные жестокости. Они внезапно появлялись то в Богемии, то в Пфальцском княжестве, то в Ост-Фризе, то в Кельнском Курфюршестве, то в Верхней Саксонии, в Силезии и даже в Венгрии; иногда действовали соединенно, по большей части порознь; часто бывали побежденными, но покоренными никогда. Они возрождались после поражения и являлись еще ужаснее, когда полагали их уже без возврата погибшими. Исторгая собственность из одних рук, с тем, чтобы отдать в другие; приучая народ ко всем пожертвованиям, а ратников своих ко всем опасностям, они беспрерывно переносили из каря в край отяготительное свое вспомоществование. Восемь лет сряду Германия была опустошаема их враждой и приязнью; успехи их возрастали, умножались, и нужны были все усилия Тиллия и Валленштейна, чтобы положить предел их неистовой отважности.
Но к чему вела сия бесполезная деятельность? В то время военная наука находилась еще в младенчестве; армии, так сказать, бродили по Европе, не быв подчинены никакому общему плану, не заботясь о сообщении с государствами, коим они принадлежали, и не постигнув еще образа продовольствия посредством магазинов и транспортов;
предмет их был – достижение неприятельской армии, где бы она не находилась, а средства к пропитанию – опустошение областей, где происходило действие. Вот почему успехи упомянутых воинов не имели решительного влияния на события сей войны; ибо я не могу довольно повторить, что долг начальника малой части войск состоит в истреблении военных и съестных запасов, в тылу неприятельской армии, а не нападение на нее, или на предстражие ее, сколько бы таковые нападения ни были привлекательны.
Партизаны 1742 года
Военная наука, по многосложности своей, сопричаствуя всем наукам и художествам, и обогащаясь их новыми изобретениями, приближалась к совершенству по мере общего просвещения. Мы видели, в течение Тридцатилетней войны, великого Густава, Тиллия, Валленштейна и Торстенсона, подобно странствующим рыцарям, водящим сильные армии без магазинов, без сообщений. В 1674-м и 1675 годах Тюрен и Монтекули первые определили некоторые правила и ввели порядок в хаос нестройных движений. В следующие годы Евгений и Марлборо способствовали развитию сей науки своими примерами, и хотя около 1740 года Великий Фридрих не стоял еще на степени наставника в системе им созданной, но уже главные черты ее были постигнуты полководцами: армии подчинялись уже общему плану и существование их обеспечивалось не опустошением земель и разорением народов, но магазинами, наполняемыми по мере способов каждого жителя. Если области, определенные быть театром войны, почувствовали облегчение от сего последнего изобретения, и человечество возблагодарило изобретателя, то, напротив, быстрота военных действий от того чрезвычайно ограничилась; пропитание армий подчинилось случайностям, и следовательно партизанская война, представляя вернейшие способы к воспрепятствованию в доставлении пропитания и снарядов, сделалась полезней и необходимей.
С кончиной Карла IV, римского императора, в 1740 году загорелась война в Европе. Пруссия, Франция и Саксония восстали на защиту Курфюрста Баварского, объявившего права свои на трон империи, оспариваемый Марией Терезией. В продолжение переговоров Фридерик, не дождавшись своих союзников, овладел, в 1741 году, Силезией. В начале 1742 года французская армия, предводительствуемая маршалами Бролио и Белилем, перешла Рейн, имея назначение, соединенно с баварской армией, идти вдоль Дуная к Вене. Саксонцы через Богемию, а Фридерик через Моравию шли к сей столице. Но французская армия, после занятия Линца, обратилась к Праге; Саксонцы отступили к Лейтмерицу, и Фридерик, находившийся уже близ Вены, видя робость и несогласие союзников, принужден был следовать их движению и расположиться близ Кёнигсграца.
Между тем Мария Терезия пробудила в подданных своих восторг и мужество, пробудила сих главных защитников свободы, сих верных спасителей народов погибающих. В исходе 1741 года, при вступлении Фридерика в Силезию, первым опытом неустрашимости сей чрезвычайной женщины было удаление её в Венгрию, в недра того самого народа, который явил негодование свое против отца её, Карла IV. Еще в течение турецкой войны область сия была обуреваема всеми страстями – предвестниками мятежа и непокорности к державной власти. Но все утихло, когда королева явилась в сейм, держа на руках сына, полугодового младенца. Речь произнесенная ею к магнатам нации, довершила восхищение. Венгры, буйные и неукротимые, враждующие против самовластия и насилия, восстали на защиту невинности и злополучия, вверяющих судьбу свою великодушию. При сих смутных и решительных обстоятельствах все бросилось к оружию; увидели новых партизанов, кои полетели, неся пламя, ужас и смерть в середину Баварии, а наконец и на границы Франции. Менцель, Тренк, Морац, Надасти и Франкини были из них отважнейшие и счастливейшие. Начальствую отрядами Венгров, Хоравтов, Сербов и других племен славянских всадников, граничивших с восточным народом и исполненным его духом, они шли, как божий гнев, оставляя за собой одни груды мертвых тел и дымящиеся развалины. Так прорвались они сквозь Баварию и перешли Рейн. Надасти с Тренком вторглись в вейсенбургские линии. Менцель, увлеченный буйной запальчивостью и зверской свирепостью, уже готов был ворваться в недра Франции, но на приступе Сарбрика, вскочивши первый на вал города, убит из ружья. В ту же кампанию партизаны, ринувшиеся в Богемию, не переставали умножать успехов своих, затрудняя отступление армии маршалов Бролио и Белиля. Сей последний в начале блокады Праги имел 22.000 наличного войска, из коего без генерального сражения, только 9.000 достигло до города Эгры, отстоящего от Праги не более 22 миль. Переход сей от препятствий, воздвигнутых партизанами, продолжался десять дней.
В то время, как обстоятельства Марии Терезии принимали выгоднейший для нее оборот, Фридерик заключил новый союз с Францией, вступил в Богемию, обложил Прагу и, по взятии оной, подошел к Будвейсу. Тогда действие партизанов сделало первый шаг к истинной своей цели. Генерал Батиани, командовавший передовым австрийским корпусом, отрядил легкое свое войско от Бероуна на Кёнигал и пересек прусской армии путь сообщения. Вот что сам Фридерик пишет о сем в книге «История моего времени»: «Легкие войска столь неутомимо действовали, что продовольствие, доставляемое от низменных мест, совершенно пресеклось, и сверх того прусская армия, в продолжение четырех недель, находилась без малейшего известия о Праге и обо всем, что происходило в Европе; две сумы с депешами, на имя Короля посланные, были перехвачены и довершили неведение его не токмо о движении Саксонцев, но даже и о месте пребывания армии Принца Лотарингского». После сего продолжает: «Правительство повелело жителям, при появлении Пруссаков, оставлять свои жилища, зарывать хлеб и удаляться в леса, обещая удовлетворить за все убытки их. Вот почему армия находила одни пустыни; никто не представлял на продажу съестных припасов и не можно было никакими деньгами соблазнить жителей на доставление необходимых сведений об Австрийцах. Сии затруднения еще умножились приходом венгерских войск, посредством коих пресеклось сообщение армии. От превосходства в способностях к набегам легких войск неприятель имел способы узнавать обо всем, что происходило в королевском лагере; Пруссаки же, напротив того, не смели подвергать своих разъездов опасности, а когда и посылали их, то почти всегда на верную гибель. Наконец королевская армия, заключенная в середине своего лагеря, лишенная возможности фуражировать и получать пропитание, принуждена была возвратиться тем же следом, коим вступила в Богемию».
При отступлении Фридерика в Силезию, Австрийцы следовали за прусской армией, окружая её партиями. Сие принудило Короля, и со своей стороны, образовать партизанов. Гольц и Винтерфельд, вступившие в продолжение войны на степень знаменитых полководцев и достойнейших сотрудников сего великого человека, первые явились на сие поприще. Надасти был поражен последним под Ландсгутом, и Гольц рассеял в окрестностях Опельца сильную венгерскую партию под начальством Эстергази.
Впоследствии Король победил Принца Лотарингского под Гогенфридбергом и вступил снова в Богемию. Армия его расположилась под Клумом против Кенигсграца; но австрийский партизан Франкини занял так называемый лес Царство Сильвы, в тылу прусской армии, и пересек сообщение с бронавской, скардатской и тротенавской дорогами в одно время, как другие партизаны, простирая набеги свои от Козеля до Швейдница и даже до Бреславля, преграждали снова путь сообщения прусской армии. В следствие сего Фридерик переставил лагерь свой и выступил в Стауденцу. Однако же, при переходе леса Царство Сильвы, вторая колонна его не избежала атаки Франкини, засевшего у деревни Либенталь, и не прежде совершил соединение свое с армией, как уже среди глубокой ночи, и то с чувствительным уроном.
Перемена лагеря не уменьшила затруднений в продовольствии прусской армии. Вот еще слова Фридерика: «Дабы во время фуражирования войска не потерпели поражения по одиночке, то принуждены были употреблять на прикрытие фуражиров отряды из 3000 человек конницы и от 7-ми до 8000 пехоты. Всякий пук соломы стоил крови. Морац, Тренк, Надасти и Франкини не сходили с поля и, можно сказать, давали уроки в поисках»[3].
Наконец, во время Соорского сражения, означенные партизаны напали на лагерь победоносной армии. Сам король и большая часть прусских генералов и офицеров лишились своих имуществ, в лагере оставленных, и все больные нестроевые чины и секретари Короля попались в руки неприятеля.
Если во время Семилетней войны иногда появлялись партизаны, то удары их были частные и время поисков ограниченное. Сия эпоха, столь обильная всякого рода происшествиями представляет нам только три поиска в истинном смысле партизанских предприятий. Лаудон, граф Чернышев[4] и Берг суть блистательные исполнители оных. Последний тем более знаменит, что с отличным дарованием своим соединил счастье быть первым наставником великого нашего Суворова[5].
Вот выписка их журнала военных действий того времени: «Генерал-майор Берг уведомил, что неприятель сделал движение к Ландсбергу, почему он, генерал-майор, отправил туда, для разорения на реке Варте моста и для препятствия неприятелю в переходе, полковника Туроверова и подполковника Суворова с командами, которые, прибыв туда и по разломании ворот вступя в город, взяли в полон гусарского ротмистра одного, подпоручика одного же, рядовых 24 человека, одного вахмистра и одного же трубача; и потом, когда они мост портить стали, то неприятель, приближаясь с большей силой, наших казаков оттуда отбил и в город вступил, причем полковник Рутоверов и подполковник Суворов с их командами без всякого урона, кроме одного раненого сотника и одного казака, в добром порядке отступили».
Опасаясь потерять сообщение с Кольбергом, по случаю движения Берга через Дрезден к Фридебургу, Платен отступил по штаргардской дороге к Берлинхену и Бернштейну.
Выписка из того же журнала: «Генерал-майор Берг уведомил, что посланные от него полковник Зорич и подполковник Суворов с командами на неприятельские при Бернштейне три эскадрона, оные совершенно разбили, взяв притом в полон одного офицера, рядовых драгун и гусар 70 человек и столько же лошадей; убитых сочтено на месте более ста человек; прочие же даже до фрунта неприятельского преследованы. С нашей стороны ранено пять казаков, несколько гусар и лошадей».
После сего Платен отступил к Кольбергу и соединился с Принцем Виртембергским. Но как сей корпус, так и гарнизон Кольберга, давно нуждаясь в военных и съестных потребностях, ожидали огромного транспорта от Штетина через Голнау, то генерал Берг рассудил пресечь сообщение Штетина с Кольбергом и подвинулся к Наугартену.
С своей стороны, Принц Виртембергский послал полковника Клейста в Голнау с тем, чтобы подать руку означенному транспорту; Платена подвинул он к Грейфенбергу с повелением занять Вюсентин сильным отрядом для подпоры Клейсту, а Кноблоха в Трентау для подпоры Платену. Между тем транспорт пришел в Голнау, был выгнан из оного полковником Текеллием и обращен к Штетину. Тогда Берг двинулся на Вюсентин и атаковал отряд, его занимавший, так удачно, что не спаслось ни одного человека из оного. Но пока производилась сия атака, Платен, услыша пушечную пальбу в Вюсентине, отправил туда другой отряд, который, подошед к месту сражения и увидя поражение вюсентиского отряда, «потянулся обратно к Грейфенбергу, куда для преследования оного послан с легкими войсками подполковник Суворов, который немалый вред неприятелю причинил и, напав с одним эскадроном желтых гусар, под командой поручика Карпа, и несколькими казаками на арьегардию помянутого сикурса, многих побил, одного офицера и 40 человек рядовых в полон взял. Так преследовав неприятеля около мили, к команде возвратился». (Из того же журнала.)
После сего Берг занял Грейфенберг, а Платен взял направление на Бельц к Камину, где, услыша об обратном прибытии транспорта к Голнау, немедленно поворотил на голновскую дорогу и остановился в Швантесгагене, оставя в деревнях Цонглове и Баумгартене славного партизана Курбьера с 2-мя батальонами и одним гусарским полком. На другой день Курбьер был охвачен Бергом и взят в плен со всем отрядом своим, и Платен, преследуемый нашими войсками, отступил к Голнау.
Тогда главнокомандующий отрядил корпус Фермора для содействия Бергу в нападении на Голнау. Фермор, нашед затруднения, остановился у города и открыл по нем канонаду; но Берг, взяв один батальон гренадер с пушками, в местечко штурмом вошел и неприятеля оттуда выгнал, «причем подполковник Суворов в преследовании неприятеля через местечко и по мосту с отменной храбростью поступил». (Из того же журнала)
Нельзя подумать, чтобы в течение сей кампании Суворов ограничил служение свое одними вышепредставленными подвигами, хотя в журнале имя его более уже не является; впрочем, ежели действия его не были столь блистательны, чтобы заслужить место в донесениях, то по крайне мере школа была поучительна. Поиски генерала Берга в сей кампании могут служить примером партизанской войны по всем отношениям. Через его отважность, неутомимость и искусство, столь необходимый гарнизону и войскам Принца Виртембергского, транспорт не мог достичь до Кольберга от 4 октября до 5 декабря, то есть до дня сдачи сей крайности, по причине недостатка в съестных и боевых потребностях.
В конфедератскую войну Суворов имел обширное поле для ознаменования своих способностей; он командовал уже особой, ни от кого независимой партией, состоящей из 900 человек. 1796 года, прискакав на подводах из Минска под Брест, он внезапно охватил два уланских полка Беляка и Коржицкого и принудил их сдаться пленными. У селения Орчахобы разбил обоих Пулавских, которые втрое были превосходнее его в силах. В 1770 и 1771 годах действовал с оной же партией по обеим сторонам Верхней Вислы в области, ныне называемой Австрийской Галицией; двоекратно разбил полковника Мошинского и другие конфедератские партии. Под Ландскроною победил войска маршалов Орзешки и Сапеги, коих совещателем был известный генерал Дюмурье. Под Замостьем снова разбил Пулавского. Узнав о прибытии гетмана Огинского в Литву, он полетел из Люблина к Слониму и под Столовичем разбил его наголову, взял в плен 1000 человек рядовых, 30 офицеров, 12 орудий, несколько знамен, бунчуг и булаву гетмана.
После сего партизанская война если не вовсе прекратилась, то по крайней мере пришла в такой упадок, что одно фланкирование, или личная ловкость на перестрелках называема была партизанским действием. Наездники, – из коих Ельчанинов, Гейкен и Любимов, а потом два брат Горичи были у нас отличнейшие, – довольствовались рыцарскими сшибками с неприятельскими наездниками в виду противных лагерей и пользовались наименованием партизанов без малейшего на сие права. Я скажу более: самые успехи Суворова в 1770 и 1771 годах против конфедератских войск, – успехи поучительные, как частные удары, – ничтожны в отношении истинной цели партизанской войны, ибо поиски сего великого человека не могли быть ни на что другое направляемы, как на одни отряды неприятеля, а не на путь сообщения или продовольствия его армии, рассеянной тогда по всему пространству Польского государства[6].
Партизаны 1809 года
В 1792 году Костин у Французов и в 1809-м Шиль у Пруссаков обращают на себя взоры современников. Движение первого от Ландау по долине Рейна к Майнцу и занятие сей крепости в то время, когда союзная армия отступала от армий Дюмурье и Келлермана из Шампании, достойно похвалы всякого того, кто забывает сторону, к коей он принадлежал, чтобы платить дань справедливости всему тому, что носит на себе печать отличия. Шиль представляется в ином виде. Отдавая должную справедливость его смелому духу и решительности, с какой бросился он на поприще защитников Германии, с прискорбием видим что при совершенной свободе в выборе удобнейшего пункта стремления, исполнение не соответствовало обширности и смелости его плана. Нет оправдания направлению его на север, методическим сражениям и ограниченности изворотов его в действии против линейных войск, двигающихся всегда с большой тягостью, нежели малые отряды, и потому нисколько не препятствующих исполнению намерения деятельного партизана. Когда бы он, быстро перешед через Богемию и став на единственный путь сообщения Наполеона – на путь, проходивший через Линц, Бронау и Мюнхен, истреблял все запасы снарядов и пропитания французской армии, по сей черте расположенные и следующие: тогда имел бы он несравненно более средств вредить неприятелю, нежели действием около Северного моря и отдалением своим от круга решительных происшествий. Я знаю, что сие мнение опровергаемо будет тем, что таковой дальний переход слишком уже был бы отважен, увлекая его от моря, наблюдаемого английским флотом, единственным его убежищем в случае неудачи. Слабое оправдание! Нет лишней отважности для человека, который обрек себя на опасную службу партизана. Он должен истребить надежду вкусить, по совершении подвига, плоды геройского вдохновения; забыть об ожидающих его рукоплесканиях, похвалах и наградах и идти, наверное с тем, чтобы, нанеся чувствительные удары неприятелю, погибнуть с пользой, хотя бы позорной смертью.
Таковой малодушной предвидимостью нельзя упрекнуть испанских партизанов, или гварильясов; их действия в 1809 году будут примером для каждого начальника партии, как должно пользоваться местным положением земли, в коей ведется брань, и гневом народа, восставшего на отмщение.
При начатии войны все генеральные сражения, данные испанской армией, ознаменовались поражениями; силы её истощались, и уже французская армия, после океанского сражения, угрожала Лиссабону. Неизвестно, что понудило её перенести театр войны в Андалузию; но через сие движение все выгоды, приобретенные победами, исчезли; Англичане занялись образованием войск и укреплением важнейших пунктов на границе Португалии в то время, когда народное ополчение в северной Испании начало действовать с необыкновенным рвением.
По причине рассеяния испанской армии, областные юнты, не имея никакого сношения с главной юнтой, занялись каждая особо составлением народной стражи для местной защиты областей, ими управляемых; а народ, перестав ожидать успехов от главной армии и уверясь в необходимости общего ополчения, бросился к оружию и стал под знамена мести и независимости. Ненависть к Французам, дотоле окованная и подавляемая насилием, вдруг разрушила все оплоты и сама собой дала единство своевольному стремлению каждого гражданина. Тогда размерные движения регулярной армии заменились, так сказать, устроенным беспорядком вооруженных поселян, родом войны, более всякого другого свойственным неукротимому нраву Испанцев и местному положению Испании.
Мало-помалу провинции, занимаемые Французами, покрылись партиями, составленными из линейных солдат, кои прежними поражениями были рассеяны, и из людей всякого звания, защищавших свою собственность. Известия о первых успехах сих многочисленных партий были принимаемы народом с восторгом, и в разглашениях украшались всеми вымыслами пламенного воображения южной нации. Сие самое воображение и сия неограниченная страсть к независимости, столь вредившие действию регулярных войск Испании, были истинной причиной успехов общего ополчения, доказавшего свету, что победы, одерживаемые над армиями великодушного народа, более ожесточают, нежели покоряют его под иго чужеземного властителя. В Испании все начальники партий поступили на поприще воинов из званий, чуждых военному, и почти все взошли на степень свою с низших степеней гражданских. Между отличнейшими наименее пламенного Эль-Эмпичинадо, грозного для неприятелей, но еще более грозного для изменников отечества, и двух героев фамилии Мина, столь славно способствовавших избавлению Испании от ига позорного и ненавистного! Впрочем, почти вся нация разделилась на отряды. Не было дороги, не было тропинки, по коим бы можно было избегнуть встречи с гварильясами. Теснины Пиренеев, Сиерра-Морены, обе Кастилии, Наваррское и Арагонское королевства сокрывали в недрах своих сих зорких, бесстрашных и неутомимых воинов, коих слава неизгладима во всех летописях, во всех сердцах, бьющихся для отечества.
Партизаны 1812 года
Пробегая представленные мной три эпохи появления партизанов, нельзя не заметить, что искусство давать партиям верное направление подвигалось, так сказать, ощупью. В первой эпохе мы видим одни толпы странствующих воинов; в последующей ужасное вторжение и первый шаг к истинной цели поисков; в третьей – более восставший народ на отмщение, нежели в полном смысле партизанов, но уже видим постоянные, хотя еще частные усилия к похищению у неприятеля способов пропитания и боя.
Грозная эпоха 1812 года, ознаменованная столь чрезвычайными событиями, причинила в России изменение в главной части военного искусства; системы Бюлова и подобных ему мечтателей пали, и партизанская война поступила в состав предначертаний общего действия армий.
При вторжении в пределы России и по разобщении наших двух армий, Наполеон пошел прямым путем к Смоленску, стараясь воспрепятствовать соединению оных. Когда же, не взирая на усилия его, армии наши соединились под Смоленском, тогда он следовал за нами до Москвы и, по вступлении в нее, дозволил князю Кутузову, почти в глазах своих, совершить спасительный переход к Тарутину. Занятием Тарутина закрылись южные наши губернии и сообщение неприятеля подверглось случайности пресечения. Тут начинается четвертое появление партизанов. Успокоясь в рассуждении партии, посланной из Бородина к Вязьме для испытания пользы набегов, светлейший при Тарутине разделил на отряды большую часть казацкого войска и по разным направлениям двинул их на путь сообщения неприятеля. Время, проведенное на вещественное и нравственное усиление армии на сей позиции, не было потеряно партизанами: около шести недель сряду сообщение Французов через Можайск, Вязьму и Смоленск преграждаемо было беспрерывными их набегами. Никогда с начала войны не было видимо в лагере нашем толикого числа пленных, как в течение сей эпохи. Казалось, что отважность и деятельность партизанов умножались по мере умножения предосторожности в неприятельских войсках, почти осажденных партиями и вооруженными поселянами. Фигнер рыскал между авангардом неприятеля и главной его армией, простирая кровавые свои поиски до застав столицы. Неутомимый Сеславин разил неприятеля в стороне Фоминского и был единственным известителем о движении французской армии к Малоярославцу, занятием которого избегала она от всех постигших её впоследствии несчастий. Кудашев наблюдал за движением неприятеля по тульской дороге, опасной для нас относительно к покушению неприятельских партий на путь продовольствия нашей армии и на тульский оружейный завод. Он же преграждал путь подвозами пропитания в авангарде неприятеля и нередко прорывался до главной квартиры Короля Неаполитанского, рассевая ужас и гибель от Винкова до Подольска. Чернышев, приведя в трепет гнездилище врагов наших, Варшаву, летел наперерез всего неприятельского основания от герцогства Варшавского к Полоцку с известием о движении дунайской армии к берегам Березины. Прочие партизаны, истребляя транспорты и отряды неприятеля, наносили ему наичувствительнейшие удары и все вместе, предшествуя французской армии и окружая её во время отступления от Москвы до берегов Немана, бились денно и нощно, преграждали переправы, заваливали теснины и беспрерывными тревогами похищали отдохновение, столь необходимое войску, изнеможенному голодом, стужей и усиленными переходами.
Боже меня сохрани, чтобы я помыслил обратить на счет одних легких войск все успехи 1812 года! Оскорбленная двадцатидвухлетняя слава приписывает их единственно нашему суровому климату; недоброхоты же партизанов отдают их одним линейным войскам. Будем справедливее, уступим и врагам и состязателям нашим нечто из доводов, ими представляемых; не отвергнем влияния стужи и геройских подвигов бесстрашных наших соотчичей в событиях сего достопамятного года: ибо мы сами видели и костры замерзших трупов неприятельских, и ярые битвы линейного нашего войска. Но усомнимся как в том, чтобы одна стужа могла изгнать их России того, который ни зною Египта, ни снежным громадам Альпов не покорялся, так и в том, чтобы честь сия принадлежала исключительно линейному войску!
Одни морозы причиной успехов Россиян! Но разве нет убежища от мороза, когда он не имеет союзниками других бедствий? Если один мороз угрожал французской армии, то не могла ли она расположиться на зимние квартиры в окрестностях Москвы или Твери, и весной начать снова действовать? Мне отвечают, что сверх укрытия себя от стужи, нужно пропитание. Бесспорно: для сего стоило только просторней расположить войско и учредить в тылу его линию магазинов. Но исполнить сего было невозможно, отвечают мне, поелику сосредоточенная российская армия, быв в близком расстоянии от зимних квартир неприятеля, могла бы воспользоваться его рассеянием и поразить врасплох войско, к отпору не готовое; к тому же, через занятие тарутинской позиции, русская армия, отстраня неприятельскую от хлебороднейших своих губерний, лишила её способов прокормиться целую зиму в краю, более изобильном ремесленниками, нежели хлебопашцами. Итак, неприятелю оставалось два способа избегнуть от гибели, ему угрожавшей: или немедленно после вступления Москву выступить из оной против нашей армии и, посунув её за Орел и далее, ожидать возвращения весны в изобильнейшем краю России; или посредством быстрого движения мимо левого фланга нашего достичь около Юхнова, Мосальска и Рославля до страны, неприкосновенной еще обеими воюющими армиями. Но первого он не предпринял, надеясь на мир, которым князь Кутузов ласкал его легковерие до начатия стужи и до возрождения своей армии; а второе не исполнилось от заграждения калужской дороги при Малоярославце. Надобно быть совершенно чуждым военного искусства, чтобы не видать, что сие движение, быв следствием тарутинской позиции, есть само собой причина всех бедствий французской армии; ибо посредством оной российская армия, открыв путь себе краем, никем еще не поврежденным, ринула неприятельскую на путь, ею самой опустошенный, где с голодом соединились морозы, не менее тарутинской позиции и флангового движения, входившие в соображение фельдмаршала, и о коих несправедливо было бы заключить, что подирая Французов, они не касаются до Русских. Без сомнения, северные народы привычней к стуже, нежели южные жители; однако же всему есть мера, и мороз в двадцать градусов с вьюгой равно смертоносен Лапландцу и Французу, если первый не согреваем пищей и питьем умеренного количества крепкого напитка, как то случалось с Французами. Решительно сказать можно, что сии последние избегли бы злополучия, их поразившего, если бы могли освободиться от флангового движения нашего и предупредить нас в занятии того цельного края, коим мы следовали. Сей случай принудил бы нас или остановиться в Калужской губернии, или преследовать неприятеля по опустошенному им краю, или предпринять новый фланговый марш через Орловскую и Черниговскую губернии. Но люди, не умеющие восходить от следствия к причине, повторяют слова, врагами нашего оружия вымышленные и с восторгом завистью рассеваемые, прибавляя к ним и то, что после морозов одни линейные войска всем успехам причиной! Поистине нельзя оспаривать пользы, принесенной тем войском, которым исполнились высокие предначертания светлейшего, и неприятель обращен к гибельному для него направлению, – войском, которого действие разрушило единство французской армии при Вязьме и Красном! Но ежели вникнем прилежней в намерение светлейшего обратить неприятеля на путь безлюдный и разоренный, то увидим, что оно состояло более в старании истребить его голодом и стужей, нежели силой оружия. И подлинно, от самого Малоярославца до берегов Березины главная армия только два раза столкнулась с неприятелем, тогда как через целое пространство от Москвы до Немана он окружаем был легкими войсками, теснившими его, как в ящике, и не позволявшими ни одному французскому солдату ни на шаг отлучиться от большой дороги для отыскания себе пищи, или убежища от стужи. Конечно, никогда без содействия линейных сил партизаны не были бы в состоянии преградить неприятелю путь к Калуге, ни обратить его к Вязьме и далее, к направлению, столь впоследствии для него гибельному; но согласимся и в том, что регулярная армия без содействия партизанов не могла бы довести неприятеля до того изнурения, до которого он достиг через невозможность найти все то, что необходимо для жизни человека. К несчастью, всякое новое или возобновленное изобретение встречает более порицания, нежели одобрения, и потому все рвение партизанов в сию войну навлекло на них одно только негодование тех чиновников, коих оскорбленное самолюбие не простило смельчакам, оказавшим успехи, независимые от их влияния, и наравне с ними занявших место в объявлениях того времени. Я сожалею, что недостаток материалов, а еще более близость событий не позволяют отвечать на обвинения и украсить статью сию подвигами наших партизанов, обогативших партизанскую войну частными, весьма поучительными примерами. Но если современник принужден молчать, то резец историка не отделит имен Фигнера, Сеславина, Чернышева и Кудашева от великих воспоминаний 1812 года и поставит их наряду с именами деятельнейших защитников отечества.