Скудное, редкое уличное освещение закончилось, меня снова обступила темнота. Я сбавил ход и даже стал переводить дыхание, когда земля под моими ногами вдруг засветилась грязно-серебристым. Обернувшись, я зажмурил глаза: фары мгновенно ослепили. Машина на полном ходу приближалась. Даже если бы я побежал вперед по улицам, то шансы мои были бы невелики. Накрытый отчаянием и пустотой, я просто стоял и смотрел на то, как пара фонарных глаз летит с нечеловеческой скоростью в моем направлении.
Если увидеть Землю из космоса, всю Землю увидеть перед собой, то единственная вещь, которую останется сделать, – рассмеяться. Не злым от страха смехом, не от обманутых ожиданий, не от разочарования или несбывшихся надежд. От счастья. От невероятного, неземного счастья, космического, транспланетного счастья.
Стать одной большой гагаринской лыбой, чувствовать пустоту в легких и не понимать, как можно в жизни вообще делать что-то другое, кроме как смеяться.
Как только машина подобралась ко мне вплотную, ее свет отразился от профнастила, и я увидел, что передо мной стоит ржаво-баклажановый «жигуленок» двадцать-один-ноль-пять, а за рулем сидит красавец и здоровяк Гера. Он вышел, хлопнул меня своей огромной рукой по спине и открыл заднюю дверь:
– Мм? – многозначительно спросил он.
Гера двинулся с места так, что меня прижало к спинке сиденья. Я ощутил пустоту внутри, огромную, горячую и бесконечную, каким еще недавно было надо мною небо. От этого состояния было божественно-легко, и я смеялся. Смеялся так, как смеялся Гагарин в небе над нами. С переднего сиденья ко мне повернулась девушка с холодно-прозрачными, как у дракона, глазами – Арина.
– Мы думали, они тебя раньше отпустят, – сказала она, когда я закончил смеяться. – По нашим данным, было так.
– Меня не отпускали. Меня никто не отпускал, – сказал я, сам не веря, что говорю с ней. – Как? Откуда?
Они вдвоем рассмеялись.
– Подожди, – сказала Арина. – Тебя еще кое-кто хочет проведать.
Закончилась деревня, началась обычная проселочная дорога. Гера резал ночь фарами своего «жигуленка», омытого в водах Мирового Океана Уральского Озера.
Впереди показался съезд в поле. Гера, не сбавляя хода, свернул туда. Перед нами, в свете фар, возникла черная, длинная иномарка. Гера резко нажал по тормозам. С водительского места вышел невысокий человек, одетый в черные брюки и белую рубашку.
– Пойдем, – тепло улыбнувшись, сказала Арина.
Мы вышли на улицу. Человек в белой рубашке приблизился максимально, тьма разошлась, и я узнал Дэна – маленького, похожего на Элайджа Вуда барабанщика.
Дэн, ухмыляясь, показал рукой на свою машину. Когда мы подошли к ней, две задние двери синхронно открылись, вышли два крепких бойца, каждый из которых был раза в три шире низенького и аккуратного Дэна. Сам Дэн сел на свое водительское, я прыгнул назад. Крепыши остались стоять на улице.
– Как ты? – ласково спросил Дэн.
– Крапива, – ответил я, почесываясь.
– Это они тебя?
– Сам.
Дэн кивнул.
– Откуда, Дэн? И давно ты тут? – спросил я.
– Полгода. Отец похлопотал, и перевели в Северо-Западный округ. Тут поинтереснее.
Он закурил.
– Ты же понимаешь, что все не случайно? Мы давно за теми, в доме, следим. Когда увидели, что они привезли тебя, я сначала не поверил. Потом, конечно, справки навели. Шульгина-то легко было найти. Вот ведь кадр! Он просто звезда всего округа… Ты, в общем, не вникай. Тут своя кухня.
Я заметил маленький барабан бонго, лежавший сразу под внушительной приборной панелью машины. Один барабан большой, другой поменьше – мужской и женский.
– Дэн, я не сразу ведь вспомнил, кем у тебя папа работает.
– Да лучше и не вспоминать, – расхохотался он, стряхивая за окно пепел.
Вдруг в машине что-то громко зашебуршало. На зеркале, над лобовым стеклом замигала огнем черная рация. Сердитый голос произнес какие-то цифры и замолчал. Дэн секундочку подумал.
– Двенадцатый, ждем, – буркнул он, поднеся к губам микрофон на скрученном шнуре.
– Спасибо тебе, – сказал я. – Это ты Гере и Арине все рассказал?
– Они сами вызвались тебя ждать. Впереди еще большое путешествие!
– Нет сомнений, – задумчиво ответил я.
Он протянул мне свою маленькую, аристократическую руку. Я крепко пожал ее.
На улице Гера и Арина стояли, запрокинув головы в небо и разглядывая звезды. Арина держала в руках большой зеленый пакет с кукурузными палочками, не глядя, она доставала из пакета несколько штук, потом, положив их в рот, опять запрокидывала голову и громко хрустела. В зубах у Геры тлел вечный хабарик. Я немного постоял с ними, затем мы уселись в ржаво-баклажановое авто, помахали Дэну, рванули дальше и вскоре выехали на асфальт.
В приятном полусне я смотрел на ночную трассу с яркими гипнотическими точками габаритов и прохладными светодиодными вывесками придорожных кафе. Мы заехали с юга города уже под утро, проехали по пустынным улицам, освещенным карамельными огнями, и остановились возле Московского вокзала.
– Почему здесь? – спросил я.
– Ага, – улыбнулся из-под своей бороды Гера.
Арина махнула мне вылезать. Мы выбрались из машины, зашли вовнутрь вокзала и оказались на перроне.
Легкое, сладкое тепло обвило шею. Мои руки покорно сжались вокруг ее талии. Соня молча целовала мое лицо.
– Время, ребята! – почти прокричала Арина.
Ничего не соображая, я пошел дальше. Мы приблизились к поезду на перроне.
– Паспорта, – сказал молодой, высокий, гладко выбритый проводник в чистой, почти хрустящей форме и протянул в мою сторону левую ладонь. «Часы «Монтана», – отметил я, глядя на его запястье.
Вдруг со страхом обернувшись на ребят, я понял, что не знаю, где мой паспорт. Сразу же следом меня охватила смесь паники и облегчения – паспорт остался в портфеле, а его у меня отобрали в квартире Шульги.
– Поверил, что ли? – спросил проводник и подмигнул.
Тут я поднял глаза и обомлел в который раз за этот длинный день. Передо мной стоял апостол скитаний, Минотавр без лабиринта, адепт числа 153, мой старый друг Спирит. В этой форме он смотрелся как майор астральных ВВС. Спирит снова ухмыльнулся, посмотрел на часы «Монтана» и шепотом сказал:
– Время.
Арина наскоро обняла нас с Соней, а Гера хлопнул своей огромной рукой меня по спине. Спирит закрыл двери и проводил нас в купе. Поезд тронулся.
Мне нужно вернуться. Ничего общего с вечным возвращением это не имеет. Наверное, мое желание полностью противоречит прозрению сердитого гения, визионера нового времени. Его это ужасало и приводило в трепет. Меня это не ужасает: я всегда хочу вернуться. К какой-то женщине, в какое-то место, в какой-то трип. Вернуться из дома в приключение, вернуться из приключения домой. Смутное желание вернуться обязательно вынырнет незаметно, обнаружит само себя в малейших пустяках. Пройти некий путь назад – фаллопиевы трубы, исторгающие нас в мир, где господствует это желание – вернуться. Сесть в поезд – и вернуться.
Поэтому восхитительная, мироточащая соками, патокой и вином, облепленная осами страна на побережье Черного моря ждала нашего возвращения, хотя мы никогда там и не были прежде. Место, которое забыл весь мир. Молох здесь не ковырялся своими пальцами уже почти три десятилетия.
Через два дня пути Спирит разбудил нас рано утром. Поезд остановился в городе, считавшемся здесь столицей.
Мы вышли из вагона во влажные субтропики. Найти жилье не составило труда: мы поселились у старой, ворчливой женщины здешней нации. Он носила только черное и смотрела на все злым и материнским взглядом.
Первый день я не выходил из волн моря. Потом еще день спал. А после раздобыл местную сим-карту и позвонил по номеру, который был накорябан на использованном ж/д билете. Его на прощанье сунул мне Спирит.
Сначала никто не брал трубку. Я уже смирился с тем, что мне не суждено услышать человека на том конце. Но телефон вдруг задрожал на столе. В трубке отозвался гнусавый, фирменный голос Андрэ.
Он тут же стал долго и скрупулезно, вместе с тем запутанно и непонятно что-то объяснять. Он говорил о каком-то месте где-то в горах, в которое нам всенепременно нужно было попасть. Кое-что мне удалось уразуметь. На следующий день мы двинулись в путь.
Соня была одета в тонкую струящуюся тогу. В здешних пейзажах, тропических, сочных, она смотрелась как заплутавшая древнегреческая богиня, безраздельно и наивно властвующая над всем первозданным миром. Мы сели в пропахший маринованными человеческими телами автобус и поехали высоко в горы. В назначенном месте дизель остановился. Мы вышли вместе с толпой местных школьников. Детвора перешла дорогу и побежала к деревеньке, распластанной внизу, в ущелье. Мы оглянулись: сразу за обочиной начиналась тропа в лес.
Нет ничего лучшего, чем подъем в гору после того, как ты миллионы лет топтал болотистую равнину, одетую в камень и рыхлый асфальт. Горы – это способ почувствовать бремя собственного существования без всяких метафор, без метафизики. Жить и носить свое тело – это тяжело. С каждым шагом вверх – все тяжелее.
Движение священной влаги в сосуде собственного тела становится интенсивнее. Очевидно и дано как день ясный: просто когда-то, в один момент ты был зачерпнут из великой реки и помещен в этот сосуд. Когда-то потом, не сегодня, через время сосуд прохудится, даст брешь, и вся вода, бывшая в нем, опять потечет тонкой струйкой, пока вновь не достигнет реки. Откуда течет река? Ниоткуда. Она просто есть, покуда проливаются и зачерпываются сосуды.
Наконец река, вдоль которой мы с Соней взбирались, превратилась в ручеек. Мошкара, жалившая нас, вдруг улетучилась. Прямо от ручья шла еще более тонкая и незаметная тропка. По ней мы и пошли, пока не увидели подозрительный для этих девственных джунглей забор из выпуклого, старого ДВП. На массивных петлях крепилась дверь, обшитая видавшим виды дерматином.
Дверь открылась вовнутрь. Мы оказались в небольшом палисаднике с некоторым количеством весьма необычных объектов, о коих позже. Самое же завораживающее предстало прямо перед нами. Гордое и равнодушное – прямо впереди, на весь угол обзора колыхалось и дышало в едва заметной поволоке полудня море. Казалось, что с такой высоты можно увидеть изгиб горизонта. Среди деревьев, застилающих мясистыми листьями небо, мы с Соней просто не заметили, что все это время