умеречный свет. Егор сохранил проект, собрался, выключил аппарат, лампы и вышел.
Здесь его и взяла паника. Все вокруг вдруг зашумело, мир стал очень неуютный и злой.
– Андрэ, я не понимаю. Что это за история?
– Так вот, понимал бы кто вообще. Если ты про Егора, то самое-то главное – он ведь вообще порядком офигел от всего происходящего. Он не знал, откуда у него в гараже аппарат, почему он знает группу Einstürzende Neubauten и даже умеет выговаривать это название. Не знал, почему умеет управляться с аналоговым лимитером и грувбоксом последней модели. Следующим вечером он снова пришел в гараж и первым делом зашел к дедушке-сторожу, сел напротив и попросил его рассказать все, что он о нем, Егоре, знает. Чтобы не затягивать историю, вот тебе краткий конспект.
Писал музыку Егор уже давно, лет семь. Начал с того, что набивал биты в простой программе. Потом, после того, как появились деньги, стал откладывать и покупать себе аппарат, железо, гитары. И все это он делал по ночам. Только по ночам. И в совершеннейшей бессознанке. Он регулярно выписывал себе винил, литературу, всякое другое добро. Знали об этом два человека – сам Егор, да и то наполовину, и дедушка-сторож. Это был единственный живой персонаж, с которым ночной Егор общался.
Так до недавнего времени и было. Дело в том, что постепенно Егор стал отсылать свои релизы на разные лейблы, а поскольку музло было годное – IDM такой витиеватый, его охотно публиковали и даже платили какие-то бабки. И вот, однажды Егора пригласили поиграть живой сэт. Он согласился не сразу. Ходил советоваться с дедушкой-сторожем, чего-то сомневался, но в итоге решился. Только вот незадача, тот, ночной Егор, не умел водить машину и вообще сильно боялся автотранспорта. А аппарат надо было отвезти в клуб. Ну так сторож ради такого случая даже покинул пост и отвез Егора на своей «копейке» отыграть в центре города. Потом это повторилось еще пару раз.
– А как же аппарат в гараже?
– Так говорю же, дневной Егор туда не ходил. Он боялся гаража с детства. А дяде его было до фонаря, че он там делает и в какое время.
– Что теперь с ним?
– Да что, ночной Егор победил. Точнее, так – занял лидирующие позиции, интегрировал, короче, дневного. Или наоборот. Как тут разберешь? В общем, вместе они уволились из банка, расстались с невестой, вплотную занялись музыкой. Пришлось заново учиться водить машину. Маме Егора только все это не сильно нравилось. Но это временно было.
Весь оставшийся вечер мы провели кто как. Номад где-то, как всегда, гулял. Я лично занимался тем, что внимательно рассматривал самолет и всю эту коммутацию вокруг него. В фюзеляже были прорезаны аккуратные отверстия диаметром сантиметров в пятнадцать. Из них выглядывали небольшие колонки. Как уверял Андрэ, достаточно мощные, чтобы огласить округу с высоты птичьего полета, – не зря же он столько книг по электронике прочел за лето. Основная же задача состояла в том, чтобы заставить вибрировать все, что встретится на пути, поэтому главное достоинство колонок было не в громкости звука, а в его качестве. Ультрадаб должны были услышать не только люди, но и звери (в частности, шакалы и рукокрылые, не говоря уже о дельфинах).
Внутри маленького самолетика все было набито аккуратными пучками проводов, клемм и прочих коммутаторов. В кабине, помимо этого, мое внимание привлек микрофон – старый такой, хромированный и явно не предусмотренный базовой комплектацией крылатой машины.
Как они собрались на этом лететь, я даже не мог предположить. Но их холодный энтузиазм не оставлял сомнений в том, что все получится.
– Андрэ, а эта история про Егора. Ты к чему ее рассказал? – спросил я вечером.
– Для того чтобы качало, мы перепробовали много разной музыки. Номад голосовал за Ли «Скрэтча» Пэрри – ямайского патриарха даб-музыки. Неплохой вариант, но качество звука такое, что там ни о каких дополнительных частотах речи и не идет. Далее – по каталогу добросовестного ценителя вайба, но стопроцентной уверенности не было. А музыку Егора я услышал еще в Питере, однажды ночью зашел, будучи в кислоте, в один бар. И он там играл. Не помню, было это до его слияния или после. Короче, когда мы с Номадом решили провести ритуал, я отыскал Егора. Тогда это было не сложно – он уже слился и играл достаточно часто. Ему очень понравилась идея, он записал для нас ультрадаб. Для того, чтобы добиться нужного звука, он занес весь аппарат в холодный погреб. Чтобы реверб был соответствующий.
Андрэ поджег трубку.
– Кстати, теперь он только там музло и пишет. А в сам гараж машину стал ставить.
К вечеру мы заполнили еще две бочки.
На следующее утро меня разбудили глухие удары. Соня спала как ни в чем не бывало. Только-только рассвело. Я высунулся из-за большого лаврового куста, отделявшего место нашего ночлега от основного пространства поляны, и увидел Номада и Андрэ. Те глянули на меня, но тут же отвернулись, с видом «нам некогда даже здороваться с тобой».
Я оглядел поляну. Толстые канаты были натянуты из одного края поляны, где располагалась калитка, в другой, где зияло море. Канаты сложно переплетались, вились и узловались. Дерево, на котором висел самолет, тоже заметно изменилось. У него теперь почти отсутствовали ветки, их срубили – вся зелень лежала у корней, а рядом валялся влажный топор. Самолет покоился на кривой, теперь лысой вилке ствола. Еще движение, казалось, и самолет сломал бы ствол, встал бы на канаты, и… Снова оглядев конструкцию, я все понял.
– Запуск завтра с первым лучом, – поймав мой взгляд, сказал Андрэ. Он только что завязал довольно хитрый узел и теперь переводил дыхание.
Скоро проснулась Соня. Мы только позавтракали клубникой, когда дверь, отделявшая нашу поляну от леса, открылась. В проеме показалась форма проводника российских железных дорог. В одной руке, на запястье которой красовались часы «Монтана», гость держал длинную деревянную трубку с массивной чашей, в другой руке – свой пиджак. Вид у него был настолько невозмутимый и будничный, будто бы он только что вышел из вагона проверять у пассажиров билеты.
– Хорошая у вас дверь, добротная. У меня у бабушки такая же, – сказал Спирит и заботливо погладил мякиш дерматина. – Дров-то набрали?
– Можно и сходить, раз интересуешься, – отозвался Номад из самолета. Он укладывал здоровый пучок проводов.
Спирит закинул пиджак на забор, после чего аккуратно раскурил свою внушительную трубку, выпустил клубы тяжелого дыма, открыл дверь и вышел.
Я помог Андрэ скрутить пару кабелей и присел отдохнуть. Дверь снова открылась. Показались два добрых лица – Арина и Гера. Как и мы с Соней несколько дней назад, они застыли, глядя на величественную панораму необыкновенного райского сада перед ними. Не меньший восторг вызвал в них и самолет.
Вернулся Спирит и привел с собой длинного, тощего молчальника с кучерявыми волосами по пояс и длинной бородой. За его спиной болтался внушительный барабан джембе. Человек молча всем поклонился, уселся возле самого обрыва в позе лотоса. Глаз он не открывал до самого вечера.
Ближе к закату стали прибывать и другие люди. Сутуловатый маленький парень в огромных очках для кварцевания с такой же маленькой девочкой, стриженной, как героиня хентай, вошли и громко поздоровались с каждым, а потом отдельно – с солнцем. Красивый, ладный и слегка жеманный персонаж, одетый в идеально отглаженные черные брюки и обтягивающую, ослепительно-белую футболку, принес большой букет гладиолусов. Он так и ходил с ним до самого окончания нашего мероприятия.
Появился следом высокий, грузный, немного неуклюжий мужчина, открыто, по-детски улыбающийся. На плече он нес старый деревянный мольберт. И это только некоторые из присутствующих.
Вечером, когда солнце принялось обдавать нас приятным карамельным закатом, а море – менее старательно набегать на сушу, в центре поляны вспыхнул костер – Спирит зажег пламя от одной спички.
Андрэ передал гитару парню в очках для кварцевания, достал зажигалку и постепенно поджег сушняк во всех пяти, наполненных нами вчера, бочонках.
Потом Андрэ подвел ко мне абсолютно лысого, прозрачного гражданина с чуть нагловатым, но приятным взглядом. Из-за его плеча показалась девочка с ослепительно-зелеными волосами. Лысый отрешенно ухмылялся, без стеснения показывая зубные коронки.
– Егор, – прогундосил Андрэ.
– Бледный, – представился Егор и протянул руку.
Вскоре заиграли. Андрэ взял гитару и начал шлепать на ней что-то простое и приятное. Длинный тощий молчальник энергично застучал в свой джембе. Грузный мужчина с мольбертом заиграл на флейте. Поляна как будто бы тут же расширилась, несмотря на наступившие густые сумерки.
Мы слушали музыку и разговаривали с этими диковинными персонажами. В один момент из темноты вдруг вынырнул Номад, схватил меня под локоть и отвел за лавровый куст.
– У тебя кое-что для нас всех есть, – шепнул он, задорно улыбаясь.
– Не уверен, – ответил я и даже неожиданно заволновался – ну чем я мог быть тут полезен?
– Что-то, что не принадлежало тебе, а теперь принадлежит, – сказал Номад, почесал свою жиденькую бороденку и растворился в тени.
Я остался в полусонной задумчивости. Разглядывая костер, половину луны вдалеке, я сквозь музыку услышал скрип двери – это Спирит принес еще дров. В наступившей темноте меня вдруг снова заняла эта дверь, ведущая к нам на поляну. Сейчас на ее потрепанном дерматине плясали многочисленные блики.
Что, если двери восприятия, те самые порталы, открывающие нам доступ к потустороннему, скрытому, трансцендентному, – все то, о чем грезил Блейк, потом писал Хаксли, а потом и выл Моррисон, – это не какие-нибудь неведомые порталы по ту сторону реального, а вот такие вот – косые и кривые двери, несуразные мягушки, обитые дерматином, перетянутые леской и подбитые декоративными гвоздиками с золоченой шляпкой? Мысль эта очень меня развеселила. Я взял у Егора бутылку рома, сделал глоток и опять уставился на дверь.