– Если бы я книжки твои читал, я бы сейчас не платил тебе деньги, дебил. Почему ты все время ищешь тяжелые пути? Как терпила, выбираешь самое обломное и стремное. Журналистика эта твоя нищенская. На попутках вот собрался. У тебя ж бабки есть, сядь на самолет или поезд.
И все в таком духе. С ним нельзя было по-другому. Меня вообще напрягали его способы вести дела. Он не останавливался ни перед чем. Обманывать для него было самым простым делом. Он часто, например, проделывал трюк с такси. Впервые я поехал с ним, ничего не зная про это. Он вызвал машину и попросил подвезти нас до больницы. Стояла тихая ночь, мы сели и вежливо поздоровались, наверное, поэтому таксист расслабился. Когда доехали до места, Шульга сказал шефу, что сейчас мы сходим в приемный покой и заберем нашего друга, а потом поедем еще по одному адресу. Ничего не подозревая, я вылез из машины и пошел за Шульгой. В приемном покое нас встретили две дюжины упоротых и удолбанных глаз. Униженные и оскорбленные, травмированные в разных местах молча сидели в очереди к врачу. Некоторые тихо мычали. Пахло хлоркой, немытыми туловищами и больницей. Шульга, не глядя на все это, прошел по длинному коридору, свернул в небольшой закуток, открыл одну дверь, потом вторую и шагнул на улицу. Я последовал за ним. Мы оказались во внутреннем дворе больницы, прошли в другое крыло и вышли на пустой проспект. Таксист остался где-то позади, на соседней улице.
– Шульгин, ты куда? – недоумевал я.
– Мы идем по своим делам, – сказал он мне, сунул руку в сумку и достал оттуда баллон с краской, – напоминаю: ты идешь по той стороне улицы, я по этой.
Денег таксисту он, конечно же, не оставил. Я говорил ему, что так нельзя. Что когда-нибудь… Да ну что я мог ему предъявить? У меня была полнейшая напряженка с финансами, а он мне платил. По законам этого жестокого мира он был умнее, проворнее и вообще во всех отношениях лучше.
Но мой способ жить и радоваться Шульга не котировал. Автостоп, например, он расценивал как попрошайничество, недостойное белого человека. Вот если бы я наебал кого-то из водителей, Шульга проникся бы ко мне уважением.
О том, что его бизнес свернулся, я узнал уже здесь, в Питере. Закончилось все довольно бодро и предсказуемо. После очередной акции в мегаполисе аккаунт его анонимного кошелька просто разрывает. Обычно для вывода денег он пользовался каким-то хитрым способом, закрывающим все лазейки для котов. Средства он тут же уводил на счет своего спортзала, не превращая их в нал. В лыжной секции Шульга делал ремонт, закупал какие-то спортивные прибамбасы или типа того. И вот за пару дней – как плотину прорывает – прилетает столько бабла, что Шульга уже и сам не рад. Чтобы не терять наживы, он кидает деньги себе на банковский счет и выводит в кэш.
С командой своих домохозяек он как раз собирался на какие-то соревы в Сочи, когда в дверь постучали.
У меня все еще не укладывается в голове, за что именно его повязали, – этот человек вблизи не видел ни грамма веществ. Ни один на свете человек никогда не заявлял котам, что его обманули, когда он хотел купить немного наркотиков. Так и представляю: «Алле! Дежурная часть? Меня обманули. Я хотел втариться синтетическим говном… Да-да, тем, что продают через объявления на улицах… Ну так вот, отправил деньги и – оревуар, мне не прислали координаты клада! Меня кинули! Мошенники! Уже выезжаете? Спасибо, что бы я делал без вас!» Состава преступления, как по мне, не было. Юридически это дело просто не имело смысла, но у котов были другие соображения на этот счет. Короче, странно все это. Не знаю никого, кто попался бы котам смешнее и нелепее, чем Шульга. Его закрыли в колонию-поселение на два года. Я ему не писал. Как выяснилось значительно позже, он про меня, напротив, не забывал.
Но мне в тот момент было не до этого. Я что было мочи обустраивал свою жизнь в Питере. Прямиком с крабнопалочного обоза мы окунулись с Сашей в бурную питерскую жизнь. Но мне все это быстро надоело: со вписки на вписку, одна конура страшнее другой. Саша же, наоборот, чувствовала себя в своей среде.
Куда бы я там ни шел, с кем бы ни говорил – все были приезжие. Ленинградца я встретил только через год жизни в Питере – это был латинос Эстебан, мой ровесник. Первым делом, понятно, мне надо было найти работу. Я написал какому-то патлатому мужлану по фамилии Кислинский. До этого я год следил за его видеоблогом. Он приглашал к себе в студию разных интересных деятелей подпольной культуры и задавал им вопросы, попутно накуривая. Мне показался такой способ самозанятости интересным: ты занимаешься любимым делом, а попутно долбишь ганджу и зарабатываешь бабки. Я писал Кислинскому, потому что его видеоблог был хорошо сделан, кем-то смонтирован и продуман. Мне показалось, что в его команде я тоже пригожусь: все-таки какой-никакой опыт работы в медиа у меня был. Кислинский на удивление дружелюбно мне ответил и сказал, что я могу прийти к нему пообщаться. Забились.
Я вышел из метро на Средний проспект Васильевского острова и прошел до 16-й линии. Кислинский жил в доме по соседству с «Театром на Васильевском», где раньше располагался культовый клуб «Там-Там». Шел дождь, поэтому я прибыл к Кислинскому мокрый до трусов.
Он оказался тем человеком, который перманентно пребывает в образе такого очень спокойного и такого очень рассудительного, вечно погруженного в себя гражданина. Прервать это вселенское умиротворение могло только его же собственное ироничное замечание и небольшой, короткий смешок – исключительно на свои же остроты. Все остальное проходило как бы мимо него – ничто не было столь достойным его эмоций и реакций.
В квартире у Кислинского пахло ганджей. Он предложил мне пива, сделал ляпку и немного рассказал, как ездил в Индию. Я, для вежливости послушав, стал задавать ему вопросы про работу, но отвечал Кислинский как-то уклончиво, все больше начиная ответы с нерушимых истин. Тут мое внимание привлекли небольшие сверхточные весы, стоявшие на столе перед ноутбуком.
– А чем ты еще занимаешься, кроме того, что снимаешь блог?
– Жизнь сама есть нелегкое и непростое занятие… Как и все, если заниматься этим всерьез. Но если тебя интересует конкретика, пиарю свой блог, – ответил Кислинский и машинально отодвинул весы, которые, кажется, чересчур меня интересовали.
– И это приносит деньги?
Он хотел что-то ответить, но тут в домофон позвонили. Пока Кислинский открывал, я пытался понять, что в этих рассказах не так, что же меня смущает. Не успел я додумать, как в комнату вошла маленькая девчушка с зелеными волосами – именно такие носят лица, по которым будто стекает ангельское молоко. Она бесшумно поздоровалась со мной и села на диван. Кислинский открыл небольшой шкаф и стал отодвигать ящики. В первом лежало множество пакетиков-зип, наполненных россыпями разноцветных колес, стопочками узорчатых картонок, белыми порошочками. Во втором ящике оказались вещества растительного происхождения. Светло-коричневые грибы тянулись к свету своими длинными тонкими ножками. Грязно-золотой твердый был расфасован по одним пакетикам, в других лежали бошки. Кислинский нашел пустой зип, положил в него четыре голубые таблетки, вручил девочке. Та протянула ему две тысячные купюры и так же бесшумно ушла. Сегодня ангельское молоко на ее лице засияет особым блеском, она взлетит под потолок питерского неба и будет там вспоминать меня – кого же еще.
Я несколько отрешенно принялся рассказывать про свою работу, что умею и чем могу быть полезен. Кислинский слушал меня вполуха, постоянно отвлекался на переписку в ноутбуке. Вдруг в домофон опять позвонили. На этот раз вошла такая же девочка, только с розовыми волосами. Она взяла три таблетки, немного твердого, протянула деньги и покинула нас. Подобная сцена за этот короткий час повторилась еще раза три.
Выйдя от Кислинского, я понял, что дождь закончился. А еще я понял, что я не нашел работу.
Но нашел барыгу.
В гости к Кислинскому меня не раз заносило с Фэдом, моим приятелем-фотографом. Тот свалил в Питер еще раньше моего и промышлял тут своим нехитрым ремеслом. Тогда Фэд еще жил со своей подругой Ритой. Фэд не употреблял ничего, кроме каннабиноидов. И у него была очень забавная причина для отказа от стимуляторов.
Однажды Фэд, и без этого всего довольно нервный и порывистый, разнюхался спидами и остался дома. Делать было нечего, он уже собрался куда-нибудь пойти, когда его рассеянное возбужденное внимание остановилось на маленьком заусенце на пальце. Он стал аккуратно сдирать кожу. Заусенец сначала отходил хорошо, но потом потерялся. Край кожи никак не подцеплялся, тогда Фэд помог себе зубами. Процесс вышел достаточно занимательным, потому что по ходу дела образовывались все новые несовершенства кожи – заусенцы возникали и возникали, а поверхность руки никак не хотела быть идеально ровной. Через несколько часов к Фэду пришли друзья и обнаружили его в скрюченной, сжатой позе. На лице его, возле самых губ, можно было рассмотреть следы крови. Правая кисть Фэда представляла собой зрелище отвратительное: кожа с тыльной стороной ладони почти наполовину была содрана. На столе ровной кучкой лежали маленькие кусочки кожи. Он выплюнул очередной заусенец и улыбнулся. Потом ему вызвали «Скорую».
Поэтому мы с Фэдом просто брали чего и мрачно накуривались у него в комнате на Пяти углах. Может быть, нам и было бы повеселее, если бы не простой факт – и у него, и у меня заканчивались финансы. Котлета, которую мне выписал Шульга на прощание, быстро таяла. Вскоре твердый просто перестал на меня действовать (типично-питерская трагедия!), зато я вдруг обнаружил, что Фэд – размазня и тряпка. Что он только и делает, что жалуется на свою жизнь.
Как-то я гулял один и забрел на Васильевский остров. Обнаружив, что у меня еще есть три лишних сотни, я направился к Кислинскому, чтобы взять у него немного так нелюбимого мной быстрого. Только я вошел в коридор квартиры, как послышался домофонный звонок. На пороге показался парень в очках. Он пристально, будто с каким-то намерением на меня посмотрел.