15 июня
Этой зимой я намеревался написать доклад о Музее Экспериментальной Техники, написав только вступление. Оставил за отсутствием времени. Вот оно:
О Музее Экспериментальной Техники
И повеет от такого музея искусства холодом препараторской трупов, сухостью математических формул, острым безжалостным реализмом аналитика!
Здесь всё выдумано, измочалено, размерено, расчленено, вычислено, нарочито сделано, доведено до голых формул.
А всё-таки, вы, вдохновенные творцы жизни и чувства, станете пользоваться этим вымышленным творчеством для своих произведений, если вы идете в будущее, потому что так было и будет.
Только отсюда пойдут новые пути творчества и в его холодной мудрости будет вечно скрыта та особая творческая будущая жизнь.
Кроме живописи беспредметной и декоративной искусство вообще не только пошло дальше украшений гостиных, кабинетов для уюта над диваном.
А искусство будущего не будет уютным украшением семейных квартир. Оно будет равно по необходимости 48-этажным небоскребам, грандиозным мостам, беспроволочному телеграфу, аэронавтике, подводным судам и пр.
И искусство живописи современной идет дальше техники. Мертвое электричество всё-таки уничтожит уют камина! Беспредметный аэроплан уничтожит железные дороги! Отвлеченный беспроволочный телеграф уничтожит письма!
[И, конечно, старым будут пользоваться высоко ценить, как сейчас ценят работы Сомова, Бенуа и пр.
Материализм въедается в наши головы с каждым днем, боятся сказать слово, в котором есть что-нибудь не материальное, как будто уже всё стало здорово, трезво и ясно. Доходят до того, что искусство это есть мастерство и мастерство и ничего больше. Ведь это эстетика, чувство, это мистика. Гений – это тоже эстетика. Талант – это очковтирательство и т. д. И что же дали те, кто первые кричат о всём этом, эти «ясные головы» и трезвые мозги? Да, им нужно было пообчиститься от эстетики и вдохновения, но гениальность творчества – это есть великое.][82]
Материализация вещь хорошая, но если она отрицает всё, кроме штанов, то это уже просто значит, что проповедничество взяли на себя дилетанты, которые не могут творить, а потому им выгодно стараться опошлить для них недостижимое.
Организовав М. Э. Т., мы широко откроем двери будущему творчеству и каким-то новым искусствам, чьих имен мы не знаем, чьи формы еще не предвидим.
Мы, высококультурные живописцы, имея в прошлом сотни лет наследственной родовой культуры, с пренебрежением относимся к опытам новой возможности творчества и каждый раз попадаемся на удочку. Так было: с импрессионизмом, кубизмом и сейчас есть с беспредметным творчеством.
Мы каждый раз признаем новое творчество варварским и некультурным явлением, и каждый раз это «варварское» побеждает. И тогда-то мы не только признаем его вообще искусством, а еще и с гордостью вписываем в свою «родовую» культуру.
Так было и будет всегда, и лучше не мешать «мертвых» с живыми и «живых» с мертвыми.
Пусть перед тлеющим камином над семейным диваном тихо, по-семейному, доживает свои последние дни этот утонченный развратник, благородный наследник культуры (как то: «писание» кистью, сюжет, колорит, композиция, эмоции, непосредственность, святое вдохновение, ниспосланное свыше, фотографическая протокольщина и пр. пр.).
А он, современный холодный аналитик, – двигает к небу свой 48-этажный небоскреб творчества, уверенный и твердый в своей непоколебимой истине.
Знаменитая теорема Кантора гласит:
что количество точек внутри квадрата, куба и т. д. таково же, как и количество точек на одной только его стороне, что количество точек, расположенных на всей прямой, таково же, как и количество точек любого ее отрезка, а это значит, что вся наша Вселенная, со всеми ее бесконечными планетами, Солнцами, Млечными Путями – состоит из такого же количества точек, как и любой, сколь угодно малый отрезок прямой линии. Всю Вселенную можно было бы создать из кусочка прямой, расположив только его точки в другом порядке.
Настолько меня интересует будущее, что хочется его сразу увидеть за несколько лет вперед. Так я подумал сейчас о том, что будет написано в конце этой книги, и наверно там будет то и так написано, что это сделается страшно ничтожным… А в самой живописи как интересно, что дух захватывает. И кажется, что двигается очень медленно. Всё думаю о выставке и о статье, которую нужно написать в каталог, хотя я уже написал две[83], да всё кажется мало выражено, я их здесь приведу как-нибудь.
27 июня. Воскресенье
Немного пропустил дней из-за писания всех этих сочинений для каталога, да еще вина в том, что я хотел писать только о живописи, а теперь думаю, буду писать вообще. Конечно, невольно о живописи будет больше, чем о другом. Пишу сейчас по эскизам 1918 и 19 года и делаю это потому, что нужно продавать в Отдел для провинциальных музеев, а новые вещи 1919 и 1920 года очень жаль, не выставив на выставке. Я всё-таки предпочитаю делать так, чем заниматься для существования совсем не живописью, а халтурой. Всё-таки я усовершенствуюсь, а это главное. Ввиду очень малого помещения зимой думаю опять заняться деланием пространственных конструкций из фанеры и резанием на линолеуме гравюр. Также приготовляю ватман для больших темпер. Зимой нужно готовить к лету материал для живописи в виде проектов и набросков новых форм и тонов.
Играю вот уже несколько дней на пианино, никогда раньше не играв (импровизирую), и выходит нечто вроде Скрябина (ультра-Скрябин) и очень интересно. Самому нравится. Хочу потом сыграть Кандинскому, Шеншину и другим, тогда узнаю, как действует на них[84].
28 июня
Чертил в карандаше проекты дома «Советов Рабочих и Крестьянских Депутатов»[85]. Пока плохо ладится. Наверное, оттого, к вечеру абсолютно выдыхаешься творчески. Вот днем было много мыслей, а сейчас настолько измучен, что не могу их собрать… Хорошо бы съездить в Америку, чтобы иметь «заграничное имя», для России это очень важно… Да и посмотреть…
29 июня
Насколько я себя помню, впервые это было в Русском клубе в Петербурге. Отец был бутафором на сцене, и я играл маленьких детей с артисткой Кировой, почему-то я ее предпочитал всем, с другими не играл (было мне, вероятно, так 4–5 лет). Днем обычно никого не было на сцене и в зале, и я бродил среди этих громад в полном одиночестве. Я любил запах декораций и потрескивание паркета. Целый день проходил в том, что я всюду ходил и смотрел, то у декоратора, то в окно смотрел в кухню. Вечером видел, как гримируются и одеваются артисты, а во время танцев сидел среди оркестра солдат, нравился мне очень контрабас-туба[86]. Я считал его самым лучшим музыкантом и завидовал, сидел всегда около него и большого барабана, барабан занимал второе место. Дирижера я просто презирал. Наливал декораторской краски в спичечные коробки и дома устраивал из картона сцену, где расписывал какие-то декорации. Помню, всё хотелось изобразить волны в движении, или воду внутри.
Когда играл на сцене, то дыра черная, где публика, представлялась многоглазым черным чудовищем, которое только и боится нашего света. А на сцене нравилось: всё было ярко, светло.
Во время танцев иногда пробирался по залу в другие комнаты. Я не любил разодетых дам и девиц, они мне казались ненастоящими, и самый бал каким-то нарочным, выдуманным. Танцы и круженье всех казались жуткими по неправдоподобию. С раннего детства человек не был для меня человеком, это были человечки «там» вертящиеся, одинаковые, «ненастоящие». Вот солдат, красный от большой трубы (контрабаса), – это был настоящий и самый важный и нужный во всём этом. Настоящим был и гример. Он всё время работал, и люди под его работой [руками] изменялись на глазах. Сам же он оставался всё таким же маленьким и веселым, это мне нравилось. Артисты казались тоже ненастоящими, но, по-моему, они «пугали» зал, отчего были и нужны. Детей я совершенно ненавидел. Они были чопорные, разодетые, чистенькие, ходили тихо… Разве такие они у нас в саду? Эти были тоже ненастоящие. Часто в саду клуба днем я и брат играли в «дикарей», делали набеги, воровали из кухни съедобное, били кошек и прятались в густых кустах, где и устраивали продовольственные запасы.
1 июля
До того устал, что по вечерам не в состоянии писать. Вчера было собрание секции Института Художественной Культуры[87], после которого я играл свои импровизации Шеншину. Он говорит, что много есть верного и чисто музыкальный подход. Правда я играл не очень удачно. Хочу хоть одну вещь выучить наизусть. Отдел[88] собирается издать книгу с моими снимками с картин в количестве 16 шт. Для меня это так мало. Хотелось бы не меньше 30 снимков в книге. Работаю сейчас над проектами «Дом Совета». Мысли от усталости разбрасываются совершенно… Страшно быстро стали все уставать, и всё время какая-то апатия. Хочется спать и спать… А столько работы… лучше хоть немного, а работать каждый день…
3 июля
Работаю над проектами. Будущая архитектура, безусловно, будет конструироваться вверх. Распластанных масс не должно быть ввиду экономии места. Современные небоскребы, хотя и удобны, но в художественном отношении чересчур скучны, это просто высокие коробки. Думается, особое внимание будущей архитектуры будет обращено на верх, где будут особо комфортабельные (комф, колор, каюр) башни, легкие как мосты. Всякие переходы и навесы, все прозрачные художественно конструктивные, это будет так сказать