«новый фасад сверху». Ибо любоваться домом будут сверху и внутри, а не снизу, как раньше. Развитие авиатики и ценность (особая) личной жизни положат [потребуют] в первую очередь этот новый вид архитектуры. Всё-таки дом будет всегда прямой как коробка, но верх – это уже искусство, это уже так сказать наслаждение отдыхающих обитателей и зависть летящих пассажиров. Верх дома – это забота будущих архитекторов-художников.
Понятно, что раньше обращали внимание на фасад, дом стоял среди зелени в полном одиночестве. Теперь же они как солдаты стоят вплотную, и всякая выпуклость в фасаде ради искусства мешает свету в других домах.
А вообще, в будущем красота уничтожится «необходимостью» и «комфортом». А что даст вместо красоты будущее – сейчас трудно узнать, но думаю, что «просто творчество» всегда найдет, где ему проявиться. Да ведь где только нельзя не вылиться ему?
Я вчера говорил Бубновой, что мы плохо видим, у нас под самым носом масса интересного для творчества, даже не для творчества, а просто масса всего, что можно показать другим на удивление. Я бы в тюремной камере мог издавать труды и писать или снимать массу материала и новизны из просто стены моей камеры. Я не говорю о фантазии. Нет, а о «натуре», натуру найти не умеем. Даже не найти, а увидеть, чтобы показать другим. По существу, мы просто слепые и видим только то, что нам передано по поколению [поколениями]. Всякое новое «увиденное» вызывает революцию.
Я тысячу раз думаю, что беспредметное должно быть особенно восхваляемо, ибо благодаря ему мы массу «увидели» нового (старого, не видимого раньше нами) предметного. Да, мы как в богадельне привыкли к желтому солнцу, синей луне, голубому небу и так далее.
Разве часто не смешны бывают «открытия», сделанные почти под носом и совершенно случайно. Да, мы должны всё время делать открытия. Ведь первые люди их делали больше нас… Нужно больше ездить и видеть новое, чтобы научиться видеть новое у себя под носом.
18 июля
Как только перестаешь работать, так и в мыслях не идет творчество, а думается обо всём, что угодно, не относящемуся к искусству. Правда, тоже интересное. Люблю, когда работа течет день за днем, и с утра думаешь о работе и засыпаешь с планами на завтра. Что я делал? Много играл сегодня на пианино, и очень удачно выходит, всё лучше и лучше. О живописи полмесяца и не думаю, работал над проектами, хочу вычертить некоторые чертежи, которые были в эскизах. Хочу разработать план и «фасад-верх» нового современного города, конструкцию-композицию города.
27 июля
Прежде перед человечеством стояла равнина и он строил на ней в ширину свою архитектуру, отсюда вышла пирамида – , а теперь небоскребы строятся прямо , а затем – , одним концом только прикреплена к земле, остальное в пространстве.
Профессор Шмит на заседании ИНХУКа говорил, что в России нет и не было изобразительного искусства, а было только украшающее. Все влияния непременно переделывались [видоизменялись] из изобра[зительного] на украшающее.
Он же говорил, что изобретатель никогда не бывает большим ученым, а большой ученый – изобретателем, чтобы быть изобретателем нужно воображать образы, т. е. быть немного художником, но не мечтателем, у которого образы расплывчаты и неясны.
30 июля
Собираюсь сделать проект нового города, а сначала придумал вот что:
1 – это дом на земле
2 – это дом подвесной, это парк, а потом опять дом
Таким образом, город может свободно нарастать, не портя целой его конструкции. Верх же, думаю нужно тщательно разработать в смысле новой конструктивно-пространственной формы, где будут всевозможные площадки, элеваторы, скаты, лестницы, сады, фонтаны, световые плакаты, прожекторы, качели и пр. и пр.
Приехали голландцы, как представители коммунистов на Конгресс III Интернационала и были у Кандинского. Просили дать им больше материала о русском искусстве, что их [это] просили сделать голландские художники. Кандинский, как всегда, очень много послал снимков с моих и Варст работ… Не знаю, дойдут ли. На Западе всё стоит, как и до войны, всё те же Пикассо и Матисс. На Россию смотрят с громадной надеждой, как говорят, они не задумываясь поменялись бы местами с нами… Я послал 9 снимков и 6 гравюр черных, Варст 4 снимка и 7 гравюр цветных.
В Отделе ИЗО идет опять реорганизация мастерских из свободных в «академию», т. е. к старому при новых художниках. Правда, пригласили Кардовского, дали ему и паек, и квартиру и пр. Сделали профессором Певзнера и Баранова-Россине. Я всё в загоне, но мое время придет… Меня ничем не сломишь… Тупо, тихо, но верно вперед.
12 июля
Нужно искать квартиру, выселяют из Волхонки. Надоели казенные квартиры, хочется бросить службу в отделе ИЗО. Необходимо дома поработать. Все живут гораздо спокойнее меня. Хорошо бы найти мастерскую хорошую, хотя бы и неотапливаемую.
29 августа
Аксёнов[89] и Попова сказали, что у меня произведения женственные, а у Варста мужественные…
И в жизни мы, человечество, есть опыты для будущего… Я создал сегодня затем, чтобы завтра искать новое, хотя оно окажется ничто в сравнении со вчерашним, но зато послезавтра я превзойду сегодняшнее.
Мертвые схемы догматического новаторства должны пасть при ясном существовании живого опыта, и исчезнет сектантство теоретических «измов» – этих новых гнезд современного фанатизма.
Пришло время, когда становится мало быть изобретателем или в худшем случае теоретиком, нужно быть еще и делателем, строителем, мастером…
Артистически сочинять теории по системе Маринетти или в лучшем случае играть новое на средневековой трубе – для сегодня слишком чем недостаточно.
Творить новое надо новыми средствами выражения…
Сила творчества живописного (как, должно быть, и всякого) в захвате всё новых и новых возможностей выявления. Мы должны создавать и строить во всеоружии современной науки и техники.
Живопись не возвращается назад, как и жизнь, она идет безудержно вперед, и ее кажущееся возвращение есть не что иное, как движение спиралеобразное, расширяющееся в будущее. Форма живописи двигается, каждый раз делая всё большие броски вперед. Так и фактура, т. е. обработка формы, должна идти дальше в том же порядке, как и сама форма. И пусть покраска формы производится новыми манерами, может быть, не довольствуясь одной только кистью.
Кисть имела большой смысл при писании предметов, в искании правды, уже меньше в импрессионизме, еще меньше в кубизме, где начали употреблять некоторые технические приспособления на подмогу кисти, и странно было бы, чтобы мы при писании наших плоскостей раскрашивали их, как маляр уличную стену.
Живопись едва ли вернется к бедности выражения дикаря. Она может быть «варварской», но исполняться всё-таки последним словом живописной техники.
Если в будущем и явится мастер, который выразит всё и даст новое, несмотря на бедность способов выражения, то эта «бедность» – замаскированная ради выявления другого богатства современности.
Современная безудержность всегда будет таить в себе тщательную педантичность сегодняшней техники – этого не поймут только профаны.
Беспредметность в живописи вас поражает сейчас оттого, что живопись ушла вперед от жизни, она не оторвана от нее, как думают. Она только предвидит будущее. Все вы так будете существовать, как существуют сейчас эти беспредметные формы, тон, вес и композиция.
Обычно говорят, что мои живописные работы есть, собственно, не произведения, а опыты для каких-то будущих произведений или для будущих художников. Я с этим не согласен…
Старые живописцы в произведение вкладывали всё, что было сделано до них, – так сказать, не их собственные опыты, – и плюс еще свой один опыт, большой или маленький, в зависимости от гениальности. С каждым последующим произведением он делал то же самое, т. е. чужие опыты и свой новый. По существу, этот художник и был ценен только в одном – в своем опыте.
Я в каждом произведении делаю новый опыт без плюса своего старого и в каждом произведении ставлю другие задачи. Если просмотреть всю мою работу за всё время, то это будет огромное и совершенно новое произведение. Если вы хотите к нему приложить старое, то отправьтесь в музей и помыслите над этим.
А потом, доколе же мог живописец носить весь этот груз старых достижений…
Кончилось бы тем, что он в одном произведении умер, не дописав все прошлые достижения, не только свое…
Линия и цвет есть основания живописи.
Композиция и фактура того и другого – ее ценность, а следовательно, выявление самой живописи.
Думаю, что задачи композиции и конструкции играют особенно сильную роль только в периоде разрушения чего-нибудь; когда же идет искание существования формы, самой формы, тона, веса, то задачи композиции и конструкции не так нужны и могут даже совсем отсутствовать.
Так было с моими вещами периода разрезанных плоскостей линиями и кругов, где разрезалась реальная плоскость, цвет отводился от нее, показывалось, что одну плоскость можно реализовать не одним цветом, а несколькими разного веса и тональности. Коренная же мысль была – разрушить их материальное, ясное существование в пространстве холста.
Они еще существуют, двигаются, летят или парят именно вот так, в таком-то месте, такого-то материального цвета, веса и тональности.
Начало же нового существования формы в пространстве дают вещи черного периода, где трудно уловить, что является пространством и каким, и что формой в нем, и как существует форма, хотя еще остается весомость, – правда, иного качества.
Напрашивается еще один вопрос – должна ли фактура существовать сама по себе или она служит для усиления более главных задач произведения. Думаю, что последнее… в противном случае получается два произведения в одном – одно со своими задачами, а другое… просто любование поверхностями, которые издали пропадают и даже не усиливают ценности главных задач.