Работа над советской рекламой – создание нашей новой рекламы – шло на полный ход.
Володя писал тексты на рояле вечером, днем брал заказы или сдавал.
Я с двумя студентами из ВХУТЕМАСа рисовал до утра.
Это был ажиотаж – и не из-за денег, а чтобы продвинуть новую рекламу всюду.
Вся Москва украсилась нашей продукцией…
Вывески Моссельпрома…
Все киоски наши…
Вывески Госиздата —
«Черное, красное, золотое»…
Резинотрест
ГУМ
«ОГОНЁК»
Чаеуправление.
Было сделано до 50 плакатов, до сотни вывесок, упаковок, оберток, световых реклам, рекламных столбов, иллюстраций в журналах и газетах.
Об одной работе в течение нескольких лет можно написать отдельную книжку, что я и думаю сделать, если эта окажется удачной.
Володя вечером и сам рисовал рекламные лубки, плакаты.
Вот записка:
«Родченко.
Приходи ко мне сейчас же с инструментом для черчения немедленно
В. Маяковский
(не смотри на записку на двери Бриков)».
Придешь, – оказывается, ему нужно написать текст или вычертить что-нибудь. Он не любил чертить и вымерять. Он любил всё делать от руки. Всё сразу нарисует карандашом, без помарок и после всё обведет тушью и уже потом раскрашивает.
Видно было, что дается это ему легко и работать ему приятно.
Это было для него отдыхом, и он делался ласковым и нежным.
В связи с работой по фотомонтажу начал и я заниматься фотографией – то и дело нужно было что-нибудь переснять, увеличить, уменьшить… Купил себе два аппарата – 13×18 с тройным растяжением, с «Дагором» – камеру для пересъемки репродукций – и жилетный «Кодак»; не было у меня увеличителя и таковой я всё время присматривал в магазинах.
В магазине у Бека на Тверской я обнаружил подходящий увеличитель, но сунулся платить – оказалось денег 180 рублей, а нужно 210. Сгоряча заплатив 180, я сказал, что сейчас принесу остальные. Выбежал из магазина и, идя дорогой, раздумывал у кого взять деньги? У Бриков? У Володи?
Но они будут дома только вечером… Так я шел в глубоком раздумье по Кузнецкому…
И вдруг прямо передо мной… «Что с тобой, старик? У тебя такой убитый вид!»
Володя…
Я сразу ничего не объясняю ему: «Мне нужно три червонца!»
Володя дал, и я быстро от него бросился обратно.
Пришел в магазин, заплатил и потащил фонарь домой, отдыхая на подоконниках магазинов.
Горестно думал: «Вот идиот, не взял денег у Володи больше, на извозчика…»
Притащил на восьмой этаж, – меня встретила встревоженная Варвара…
Оказывается, Володя звонил и спрашивал, что со мной, он встретил меня расстроенного; я спросил у него три червонца, а взяв и ничего не сказав, убежал куда-то…
Этот эпизод маленький, но я его помню… Отношение его к товарищам было очень чуткое, внимательное.
Не то, что у других, тоже поэтов и тоже товарищей, и тоже соратников, которые исчезли со смертью Маяковского с моего горизонта, у которых иные со мной оказались пути, иные завелись друзья.
Этого у Володи не было и быть не могло. Он всё видел и наблюдал. Ему все люди были интересны. Он не замыкался в свою скорлупу.
У него всегда была масса народу, и народ всё прибавлялся, а не убавлялся.
В работе он был такой же, и где бы он ни был, в учреждениях, издательствах, редакциях, он всегда тянул товарищей работать. Он считал – где он работал, там должны работать все лефовцы. Он никогда не изменял нашим вкусам. Мы могли спорить и ругаться, но всё равно работали вместе. Он знал, что его обложки не должен делать Чехонин или Митрохин.
Он говорил: «Почему не приглашаете замечательных художников – Лавинского, Степанову, Попову, Веснина… Об этом должен писать Асеев, он это сделает замечательно…»
Сдавал работу обычно сам Володя, я был с ним только два раза. Во-первых, потому что и заказы получать и сдавать он умел, во-вторых, мне было некогда, работа моя была трудоемкая.
Вспоминаю, как он сдавал плакаты в Чаеуправление. Среди плакатов один «застрял», то есть вызывал у кого-то сомнения. Кто-то говорил: «Почему нет косы у китайца?» На плакате китаец был нарисован прямо в фас, с поднятыми руками, идущий, а в руках чай – цибики дугой, от одной руки к другой в воздухе, китаец смотрит на них вверх, как бы жонглируя.
Володя отвечает: «Коса есть, но она сзади, если повернуть его спиной, коса будет видна».
Другой спрашивает: «А почему цибики держатся так в воздухе, это не реально…»
Володя: «Ну, известно, китайцы фокусники…» Смех…
Плакат принят.
В 1924 году я впервые сделал 6 фотографий с В.В. Маяковского – это один из лучших его портретов и очень популярный.
Вечером я был у Бриков, Володя играл с Мих. Левидовым и еще с кем-то, не помню, в маджонг. Игра была очень оживленная, так как Володе везло.
Было уже поздно и Левидов все деньги проиграл, но, желая отыграться, он поставил за какую-то сумму свою вечную ручку, не помню за сколько…
Володя выиграл и положил ручку в открытый боковой карман.
Игра еще продолжалась несколько, но уже не знаю на что, но вскоре прекратилась.
Левидов стал просить ручку, ссылаясь на то, что это орудие производства, а долг он завтра отдаст. Володя был весел и страшно гордился выигрышем. Ответил: «Нет», он отдаст ее тоже завтра, «не ставь орудие производства в карты. А я как трофей буду носить, пока не отдашь деньги».
Левидов ушел обиженный.
На другой день утром, прямо с Водопьянова, Володя зашел ко мне, и я снял с него 6 фото в моей мастерской на Кировской:
1. Поясной портрет с папиросой.
2. В шляпе, до колен (выставленный на Всесоюзной фотовыставке в 1937 году).
3. В шляпе, в рост, с руками (не печатался).
4. Голова в фас.
5. Сидящий по колени.
6. Стоящий в рост.
Все это снято 9×12, «Бертио», f 6,3, на советских пластинках. Печатал первый особенно много в нашей печати и экспонировал на выставках за границей.
Пушкино.
В первый приезд на дачу Маяковского в Пушкино в 1924 году я имел маленький аппарат (6,5×9), называемый «Тенакс», с объективом 4,5, пластиночный[175].
Это было в воскресенье. Мы приехали с Варварой часов в 12 дня. Народу уже было человек 30. На столе чай и прочее.
Кто играет в городки, в том числе и Володя, который бьет левой рукой.
На балконе тоже народ, в комнатах, в саду, всюду.
Обедать уселось всё это количество, и когда ели мороженое, Володя вышел; я тоже пошел посмотреть сад, что-нибудь снять, и увидел – на заднем крыльце стоит мороженщик, и накладывает несколько порций и ставит на пол. Оказывается, Скотик очень любит мороженое, так Володя смотрит, чтобы мороженщик не обманул и действительно дал полностью заказанное Скотику мороженое.
Володя стоит и с невероятной нежностью смотрит, как Скотик ест и облизывается.
Володя улыбается и спрашивает: «Ну, еще хочешь?»
Я решил их снять со Скотиком. Он взял его на руки и в саду я их снял. Получилось два снимка. У Володи сохранилась эта нежная улыбка, целиком относящаяся к Скотику.
Уезжал в Берлин Володя – собрались в Водопьяном у Бриков. Их не было, они уже, кажется, были в Берлине.
Я, как начинающий фотограф, пришел с аппаратом 9×12 – Универсалка с объективом «Бертио» 6,3, пластинки.
Конечно, расставил группу, – Маяковский, Лавинский, Гринкруг, Шкловский, Левидов, Асеев, Левин, Кольцов. Поставил стул на стол и в пепельницу насыпал магния. Свет потушил, на спичку навел фокус. Все сидят в темноте. Зажег ленту магния и сам встал около Маяковского. Пока горела лента, Володя говорит: «А ты не взорвешь дом?» Раздался страшный звук, и снимок готов.
Комната полна дыма, открываются окна…
10.05
Вечером были с Варварой у Бриков, смотрели собранные фото с Маяковского. У Лили Юрьевны их штук двести.
Смотрели голову новую с Маяковского, его лепит Лиля Юрьевна и успешно, но трудно справляется с анатомией и связывает всё вместе отдельными кусками. Очень похож, но один кусок не вяжется с другим и в целом не получается впечатления.
Ося всё такой же, мечется по комнатам с книгами и, как всегда, всё у него в книгах, – коридор, столовая, и у него всюду, где только можно положить, книги…
Интересно говорит…
Ищет, где купить рисунки Чекрыгина.
Лиля Юрьевна подарила две акварели Д. Бурлюка.
Ося говорит, что нужно помочь библиотеке имени В. Маяковского: это единственное место, где можно будет увидеть всё новое в литературе и искусстве Запада и всю историю левого искусства в СССР, так как имя Маяковского связано и с Пикассо, и с Леже, и с другими, и с нашими футуристами и по сегодняшний день.
Постепенно втягиваюсь в воспоминания, уже ложась спать, думаю, что завтра нужно писать и вспоминаю подробности. Вероятно, так же интересно писать роман, жить жизнью своих так называемых «героев» и засыпать, обдумывая их поступки.
Можно позавидовать Флоберу, но живопись тоже похожа на это. Просыпаясь утром, думаешь о своей вещи и, собираясь спать, еще долго сидишь перед живописью, намечая на завтра, что нужно сделать.
Это такое удовольствие жить произведением, что я еще не знаю в жизни более высокого удовольствия, чем от такого существования. Из-за одного этого только и стоит жить, а всё остальное кажется таким неважным.
На ночь, забираясь на свой балкон в мастерской, я захватил ряд книг. Нужно посмотреть и поучиться, как писать. Взял Мериме и Бабеля; ну, конечно, у Мериме такой реалистический отработанный стиль и так писать и так, вернее, отделывать, во-первых, ничего не напишешь, во-вторых, не подходит к теме. Для такого письма должен быть сюжет сам по себе глубоко интересный, независимо от формы. Такой сюжет, что всякий может рассказать, и будет интересно. Ну, а если это спокойное повествование, а не происшествие, тогда стиль Мериме не поможет, то же и Бабель. Нет, необходимо прочесть Пруста и Джойса.