С одной стороны, он был левым загибщиком, а с другой – проводил в ЛЕФе самые эстетские правые идеи.
Чужак, вероятно, в связи с болезнью, был старчески ворчлив и раздражен.
Асеев целиком полагался на Володю.
А Кирсанов был молод, и ему еще много надо было работать, но он любил и слушал Володю.
Перцов всегда восторженно относился к Володе, это было видно по глазам, они влюбленно на него смотрели. Но многое редакционное он в ЛЕФе оспаривал.
Шкловский был самовлюблен и нервен, как женщина. Он всегда находился рядом сам с собой и смотрел на себя, и слушал только себя и для себя говорил.
Лавинский перегибал и всегда был болен крайностями.
После всего этого садились играть, обычно в маджонг или карты.
Играть Володя страшно любил. Я не игрок, но я не видел более страстного игрока.
Он весь уходил в игру, как во всё, что он делал.
Он острил над игроками, обычно я слышал вроде —
«Вы, Коля, не пытайтесь, вы погибли».
«Сейчас вам будет полный разгром».
«Я вас сотру».
«Вам не будет пощады».
«От вас будет одно пятно».
Это не точно, но смысл таков.
Не давал во время игры денег в долг, а, наоборот, всегда просил у Лили рубль на счастье.
Если и мы играли, то есть Ося, Женя, Жемчужный и я, то обычно мне надоедало и я бросал. Тогда Володя упрашивал играть пополам, потом на его счет и, наконец, если проигрыш – его, а выигрыш – пополам.
И если я соглашался, он кричал со своего стола: – «Ну, как?»
Он играл обычно с Колей, Катаняном, Кирсановым, Левой, Кручёныхом, Левидовым и др.
Я играл с ним только в Пушкино, когда учился играть в маджонг. Но об этом будет дальше.
Коля обычно на остроты отвечал, Кирсанов никогда.
Кручёных волновался и старался не платить или играть в долг.
Коля забывал платить.
Катанян и Лева играли выдержанно.
Лиля играла на выигрыш.
Варвара играла только в маджонг и на состязании в Пушкино на первенство взяла приз.
Я играл плохо, всегда проигрывал, так как собирал только «чудо».
Жемчужный – расчетливо.
Я пишу мелочи, но по мелочам тоже видно, каков человек.
Пушкино
Я вернусь в Пушкино в последний год, когда я жил там недалеко и каждый день бывал у Бриков – Маяковского.
На даче жили Брики, Маяковский, Кулешов, Хохлова, ее сын и часто приезжали Жемчужные, кроме, конечно, другого разного народа, особенно по воскресеньям, например, Райт, Кушнер, Асеев, Пудовкин, Штернберг, Денисовский, Луэлла, Левидов, Малкин, Лавинский, Левин, Лева Гринкруг, Кассиль, Кирсанов, Маяковские, Незнамов.
Сидели, разговаривали группами. Другие играли в маджонг или в городки, или в карты.
Володя больше играл, чем разговаривал, играл во все игры. Иногда стрелял из духового ружья.
Моей дочери было 5 лет, и она читала наизусть «Конь-огонь», «Что такое хорошо» и кирсановские стихи.
Володя ей написал на книжке «Что такое хорошо, что такое плохо»: «Муле Родченко дядя ЛЕФ». И на книжке «Кем быть?»: «Милой Муле – Володя».
Мы сняли в Пушкино одну комнату, но в ней только спали, я целый день болтался на реке, а вечером и в дождливые дни сидел у Бриков. У них была дача двухэтажная, с двумя балконами и огромным участком; сам же он занимал маленькую комнату у балкона.
Началось страшное увлечение маджонгом, играли все, иногда на три стола. Не хватало костей, и тогда только играли в карты.
Еще увлекались пинг-понгом. Даже были состязания на первенство, каждый вносил не то 3, не то 5 рублей и должен был переиграть всех. Всех переиграл Пудовкин, но деньги долго отказывался взять, говоря, что не любит брать у судьбы деньги.
Кормили всех с субботы до понедельника. Обед с массой лесных ягод, салаты, пекли всякие пироги. Это здорово умела Анечка, которая специально приезжала на лето.
Купаться Володя не ходил и каждый день уезжал в Москву с утра, оставляя Лиле записки в стихах и с рисунками. Чай он пил утром один, еще в постели. Вставал рано и что-то утром писал, как бы поздно ни ложился.
В дачном поезде сидел и молчал, иногда закрывая глаза и временами что-то записывая…
Когда я первый раз увидел Наташу Брюханенко, она стояла у забора с Володей, красивая, большая, молодая, с низким голосом, я подумал: «Вот эта подходит Володе», – и, позавидовав ему, быстро оставил одних.
Ося жаловался: как-то утром слышен скрип пола и дом дрожит, кто-то мужскими шагами проходит, но осторожно, думал жулики. Спрашиваю: «Кто там?» И вдруг басом отвечает: «Это я, Наталья Александровна».
Я и Варвара тоже начали играть на верхнем балконе с Осей и Женей Жемчужным. Играли с вечера и кончали утром часов в 6. До того уставали, что тут же хотелось лечь спать, так тяжело было идти на свою дачу, а до нее было 50 шагов.
Как-то днем мы начали играть в маджонг с Володей. Он предлагал на деньги, но я отказался. Тогда он предложил на услуги или выполнение услуг. Он проигрывал, я выиграл 12 услуг, стало скучно, нужно было уходить. Володя уговаривал и предлагал услуги: «Налить тебе чаю?» и т. д. Начали играть сразу на шесть услуг, Володя выиграл, еще на три – выиграл, еще на три – опять проиграл, еще на три – выиграл, еще на три – проиграл. Мне надоело, бросил. Но он тут же, как всегда, хотел отдать долг – услуг и требовал заданий. Я потребовал найти большой гриб и привести проходящую корову в сад. Он всё выполнил беспрекословно, но предложил сыграть на оставшиеся четыре – и выиграл.
Довольный он уехал в Москву по делам.
Было на даче его рождение. Мне не хотелось в Москву ехать за подарком, и я сделал сам «игру-палочки», которые вытаскивают так, чтобы не задеть другие.
Игра понравилась Володе и долго существовали эти палочки у него на столе.
По предложению Володи, который входил в члены комитета Всемирной Парижской выставки 1925 года от Академии художественных наук, мне заказали экспонат на Всемирную выставку в Париже – «Рабочий клуб». И еще нужно было сделать копии с тех плакатов, что мы делали для Моссельпрома, ГУМа и Резинотреста.
Клуб приняли, и макет, и чертежи, а выполнять решили там, ввиду короткого срока. Таким образом, мне нужно было ехать в Париж.
Кроме клуба, мне предстояла расцветка нашего павильона и внутри, и снаружи, проект оформления и исполнения трех зал в Гран-Пале и развеска их экспонатов.
Одним словом, дел нашлось.
Я уехал в апреле 1925 года и приступил к работе. В Париже с 10 утра до 6 я каждый день был в павильоне, кроме того, еще дома проектировал. Работал три с половиной месяца.
Володя приехал тоже в Париж, он собирался в Америку. Несколько вечеров мы провели вместе. Он мне показывал Париж, познакомил с Эльзой Юрьевной и Леже.
Эренбург тоже показывал мне Париж. С его женой, Л. Козинцевой, я был знаком еще в Москве, она училась у меня во ВХУТЕМАСе.
Эренбурги прозвали искусство «зачем это нужно», так как я всегда называл, когда видел не технику, а искусство.
Я тогда признавал только технику.
Володю в номере обокрали, и он вскоре уехал. На открытии, кажется, не был.
В Париже я купил себе «СЕПТ» с 12-ю кассетами и «МИНИМУС-ПАЛЬМОС» 4×6 с объективом «Тессар» 80, –2,7. «Лейки» еще не было; а модная камера была «ЭКА», которой снимал Эренбург.
Я был еще плохой фотограф и в Париже снимал мало. Да и, не зная языка, боялся влипнуть в какую-нибудь историю.
Эренбург снимал улицы, людей и дома. В комнате всюду стояли тазы, ванны, и, как белье, всюду висели пленки. Меня «ЭКА» не соблазняла, стоила она дорого, а размер – кинокадр.
В общем сбили меня опять с работы, и сейчас Париж вышел у меня скучный, а я думал о Париже много. Написать, например, посещение Леже, работу в Павильоне, описание Парижа, Лувр, выставки, цирк и т. д. Правда, это не связано с Маяковским, но есть потребность, потому что потом, когда я напечатал «Письма из Парижа» в ЛЕФе, Полонский меня срамил, ну, конечно, нужно кстати лично рассчитаться с покойным «Аполлоном».
Письма из Парижа…
Прочитал, и вижу, что здорово написано. Теперь так не получается. А почему?..
Потому что нет той направленности, если хотите, узкой ясности. Теперь всё размазываешь, передумываешь, считается – нужно быть прилично культурным, европейским, с историей обращаться вежливо; раньше крыли генералов и царей, и помещиков – и кончено.
А теперь нет, генералы, нужно знать, были разные: Суворов – одно, а Куропаткин – другое, Николай – одно, а Петр I – совсем иное; помещик Рябушинский – одно, а помещик Жуковский – другое…
Получил Пруста третий том – читаю… Ну, замечательная форма, но какое содержание?
От герцогинь нет возможности читать, а описание вестибюлей, комнат и лошадей – оно тянется и переплетается так нудно и длинно, что лежащая рядом книга Свифта кажется раем и наводит на совершенно новые мысли.
Помощи от Пруста не оказалось, а некоторый сумбур – так этого у меня и самого хватает.
Этот Париж нет охоты описывать, тем более что это длинно, а Маяковского порция в нем небольшая.
В Гран-Пале нам отвели три зала – неожиданно. У нас не было и денег на их оформление и даже не знали, хватит ли экспонатов. Гран-Пале – это дворец или королевские конюшни уже давно используются под выставки, поэтому стены грязные, рваные, в дырках от гвоздей, пол тоже, верхний свет идет от грязных окон; встала задача передо мной, как оформить дешево, быстро и оригинально.
Я придумал так – легкие стеллажи из фанеры, стены оклеить бумагой и окрасить, а пол… пол покрасить клеевой сажей.
Щиты поставил ребрами и покрасил – серое, белое, красное, и когда входишь из других зал, принадлежащих другим странам, например, Польше, то не видишь ни надписей, что это СССР, ни красного цвета, но по мере продвижения по залу красный цвет всё более и более охватывает вас и вы видите там, где вы вошли, огненную надпись «СССР».
Ну, а черный пол и его черная сажа неслись вместе с посетителями в другие павильоны на голубые и золотистые ковры…