Прилетаем мы в Сорренто,
Горький Коле нос утренто:
«Моисей-то был – не рак,
Вы ж безграмотный дурак!»
Стихи легли громадой стен,
Третьяков, не лай, как Чемберлен!
Чем бы слушать шкловский лай,
Вон из ЛЕФа – и гуд-бай!
В Межрабпом все стянуты,
в фильме игровой паря,
проще говоря,
«Левее ЛЕФа» песнь моя —
правда комсомольская,
Влей стихи в газету
Знаменитого поэта.
Так разбрелись лефы еще при существовании ЛЕФа.
Но мы должны были быть вместе и особенно Маяковский не мог быть один, он не привык быть в одиночестве.
И когда он вошел в РАПП, то РАПП не дал ему ни друзей, ни интересной работы, ни идей, ни перспектив…
И тогда он ушел совсем…
Но это я забежал вперед, нужно еще вспомнить о «Клопе». На чтение «Клопа» мы со Степановой были приглашены, не помню, кто там был, но это было, кажется, на Таганке.
Мне особенно запомнилось, как Маяковский начинал читать «Клопа». Это было так неожиданно и так гениально оригинально…
Взял рукопись и начал:
В.
Маяковский
«Клоп»
феерическая и т. д.
Вот это очень резкое, неожиданное и очень громкое «В», а остальное всё одинаковое, меня так поразило.
Видимо, Мейерхольд был против меня, как художника, и потому репетиции уже шли и первые четыре части современные и бытовые уже делали Кукрыниксы, а будущее – 70-й год и части 5, 6, 7, 8 и 9-я не делались совсем.
Но Володя, видимо, уговорил Мейерхольда и меня пригласили, как оформителя.
Я срочно придумал макет и, пока помощники его строили, я делал спешно эскизы костюмов, а их было очень много.
Мейерхольд – гениальный режиссер, очень интересно смотреть его репетиции, где он сам показывает актерам, видно, как он создает роли, движение сцены.
Мейерхольд всё делает сам и поэтому он любит и художников молодых, неизвестных, которыми можно руководить.
Но он знал, что со мной придется этого не делать и дал мне полную свободу действий и ни в чем мне не противоречил. Только в последние дни, когда вынесли из мастерской конструкцию и она временно оставалась в зрительном зале, он заявил, что очень мрачно и что всё это не годится.
Также, когда несколько новых костюмов показали на сцене, он заявил, что они никуда не годятся.
Но я спокойно заметил, что давайте, увидим всё это на сцене вечером, и тогда можно будет спорить и решать.
Рабочие начали ставить и я, всё установив, ушел домой обедать.
Вечером назначена была репетиция с конструкцией и костюмами.
Я нарочно запоздал и, когда я вошел в зал, репетиция шла. Первым подошел ко мне Володя, он пожал руку, сказал «спасибо» и что ему всё очень нравится.
Я мрачно заметил, что Мейерхольд недоволен.
Володя сказал, что, наоборот, он в восторге.
Мейерхольд также поздравил меня, как будто днем ничего не произошло.
Мне было некогда, и я на репетицию смотрел с балкона, где была дверь в мою комнату, в которой я работал. Внизу я часто видел рядом с Мейерхольдом Маяковского, но спускаться к ним не было времени, так во время работы я мало слышал и видел Володю.
Мейерхольд ставил «Клопа» без особого энтузиазма, – Зинаида Райх не играла.
И «Клоп» мог бы быть сделан Мейерхольдом безусловно интереснее, но Мейерхольд, вероятно, мечтал о «Даме с камелиями».
Печать также была сдержанна, и пьеса шла недолго.
Последние работы с Маяковским были обложки к «Клопу» и самая последняя – оформление «Грозного смеха», выпуск из печати которого Маяковский уже не застал.
«Грозный смех» издали отвратительно – на плохой бумаге, грубо и грязно.
Еще, правда, я принимал некоторое участие в выставке «Двадцать лет работы Маяковского». Я пишу «некоторое», потому что с вхождением в ВАПП Маяковский всех нас как бы бросил. Мы, конечно, понимали, что он будет всячески бороться, чтобы мы все тоже вошли, но, с другой стороны, мы знали, что ВАПП оторвал от нас Маяковского не для того, чтобы дать ему творческий широкий путь, и не для того, чтобы лефовцы все вошли в ВАПП, а как раз наоборот.
Мы знали, что в ВАППе делать будет нечего не только нам, но и Маяковскому.
Так оно и оказалось.
Делать ему было нечего, и он сам выдумал себе занятие. Выставку «20 лет работы».
Он бегал, носился, звал помогать, но мы вяло ему помогали.
Мы его любили и потому всё же помогали, хотя могли и нужно было не помогать.
Ведь он ушел от нас, а не мы от него.
Группа ЛЕФ, группа очень интересная и много могущая сделать и если Маяковский выше всех, то всё же отдельно каждый представляет тоже большой интерес и при умелом использовании лефы могли создать в советском искусстве очень интересные новые вещи.
И было глубокой ошибкой просто разгромить ЛЕФ, оторвать Маяковского и всё это бросить.
Во-первых, это дезориентирует, во-вторых, и самому ВАППу становится скучно.
На выставку никто не пришел – ни представители печати, ни руководители ВАППа и это влило масло в настроение одиночества Маяковского.
Он бросил ЛЕФ, бросил товарищей, вошел в ВАПП…
А ВАПП, приняв его в члены, больше им не интересовался.
Я представляю теперь настроение Маяковского…
И я бы не хотел быть на его месте.
Итак…
Итак…
14 апреля 1930 года…
Я с утра был в планетарии, где устраивал антирелигиозную выставку, меня вызвала по телефону Варвара и сказала: «Володя застрелился».
– Как, совсем?
– Да. Насмерть.
Стало странно и дико, неужели и мы виноваты в этом.
Может быть, частично и мы.
Но ведь он такой крепкий.
И рухнул сразу, как от молнии.
Ну как это может быть?
Всю дорогу я с ненавистью вспоминал рапповцев.
И проклинал Авербаха и иже с ним.
Заехал домой, зарядил «Лейку» и поехал на Таганку.
Всё еще мелькало, что может быть не совсем… Может быть есть еще надежда…
Но когда вошел в столовую и увидел людей и лица и эту странную тишину…
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен, —
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
Он лежал в своей крошечной комнате, накрытый простыней, чуть повернувшись к стене.
А.М. Родченко. Портрет В. Маяковского. 1924
Чуть отвернувшись от всех, такой страшно тихий и это остановившееся время… и эта мертвая тишина… говорила опять и опять о злобной бездарности, о гнусной травле, о мещанстве и подлости, о зависти и тупости всех тех, кто совершил это мерзкое дело… Кто уничтожил этого гениального человека и создал эту жуткую тишину и пустоту.
Я сделал с выдержкой пять снимков и, угнетенный этой мертвой тишиной, ушел домой.
Начались дни печати… все требовали портретов[178].
Настроение ужасное, а тут сиди в темной комнате, а перед тобой на чистой бумаге беспрерывно появляется Маяковский.
Это жестоко… но это нужно для него.
Варвара оформляла «Литературную газету», посвященную памяти пролетарского поэта.
А.М. Родченко. Реклама папирос. Текст В. Маяковского. 1924
И последнее оформление было сделано – оформление гроба в Союзе писателей на Поварской.
И тут не без борьбы, я боролся с цветами…
Его хотели завалить цветами, везли и везли…
Вдруг все стали везти цветы – все организации, редакции, издательства…
Я хотел сохранить некоторую суровость, нелюбовь к мещанству, я беспрерывно выносил цветы…
В почетном карауле я опять почувствовал эту пустоту, нелепость смерти…
Но сколько народу, он шел и шел, и так и не было конца…
«Это ОН не имел резонанса в массах!» – они говорили.
Когда везли гроб, то милиция не могла сдержать толпы, и из переулков всё время прорывались толпы и всё время нарушали порядок.
На домах вывешивали флаги и стихи Маяковского.
Если бы видел это Володя, он бы понял, что он не один, что он имеет резонанс, что его любили, что он нужен.
Но… ОН медленно покачивался на грузовике, на железной платформе, сделанной по эскизу Татлина студентами ВХУТЕИНа, глухо громыхавшей и суровой.
Он медленно плыл.
Самый живой из живых.
Боевой командир
нового революционного фронта искусств,
Великий пролетарский поэт СССР.
Слушайте ж:
всё, чем владеет моя душа,
а ее богатство пойдите смерьте ей! —
великолепие,
что в вечность украсит мой шаг,
и самое мое бессмертие,
которое, громыхая по всем векам,
коленопреклоненных соберет мировое вече, —
всё это – хотите? —
сейчас отдам
за одно только слово
ласковое, человечье.
Обращение к редакциям
«Прожектор»,
«Красная Нива»,
«Пионер»,
«Синяя блуза»,
«Молодая гвардия»,
«Искусство в массы»,
«Книга и революция».
Все редакции, взявшие у меня фотографии В.В. Маяковского для печатания прошу гонорар внести в фонд тракторной колонны «В.В. Маяковский».
Глава 4Пути современной фотографии1927–1931
С 1924 года Родченко занимался фотографией. От монтажа иллюстраций и плакатов из готовых фотоизображений он приходит к систематической фотосъемке портретов, жанровых сцен, техники, архитектуры. Этой новой профессии могло хватить на целую жизнь. Он утверждал ценность новых форм видения, ценность фотодокумента жизни, эстетическую выразительность необычных ракурсов. Поэтому именно экспериментальной и современной фотографии он посвятил целую серию статей, опубликованных в 1927–1928 годах в журнале «Новый ЛЕФ», активным сотрудником которого он был вместе с Варварой Степановой с самого первого номера, вышедшего в марте 1923 года. История последних двух лет издания журнала отражена в дневниках Степановой 1927–1928 годов, опубликованных в сборнике ее текстов