Напротив дачи был забор и там жил собственник пивного завода.
Он увидел двух мальчиков и чудесную девочку, начал подходить к забору и знакомство началось… Выломали доску, и он приходил к ним играть.
У них была масса игрушек, их учили французскому языку, их катали на лошадях и давали много вкусного.
В один день вдруг забор был забит и никого не было близко около забора. Он страдал и мучился, думая, чтó он сделал такое плохое.
На другой день подошла девочка и сказала, быстро удаляясь:
– «Нам запрещено водиться с тобой»…
А мальчики, подойдя, издали бросили камни.
Тогда началась каменная война на заднем дворе. Он устроил крепость и оттуда метал камни.
А ночью прокрадывался к их крепости и разрушал ее.
Так из ряда таких случаев он знал, кто он и кто они.
На дворе в городе были мальчики богатые и бедные. Богатых звали Колей, а бедных – «Шурка бутафорский» или «Швейцаров Васька».
Итак, пришла революция. Он принялся организовывать Союз художников, творческие группы, выставки. В 1919 году пошел работать в Наркомпрос в Отдел Изобразительных искусств.
Устраивал Музей живописной культуры.
Преподавал композицию в Высших художественно-технических мастерских, организовал металлообрабатывающий факультет бытовых вещей, оборудования, арматуры.
Работал до поздней ночи и не замечал ни холода, ни голода.
Он был полон идей и замыслов.
Он был счастлив от возможностей и перспектив.
Он буквально летал по воздуху.
Но… время менялось…
Он пошел в производство: в рекламу, в театр, в кино и т. д.
Его театральные постановки так же наряду с радугой цветов имели черное и белое.
Он ставил с удовольствием вещи, где было будущее или фантастическое. И наряду с радугой цветов там было черное и алюминий. Таковы постановки «Клопа» в театре Мейерхольда, «Инги» в Театре Революции, «Шестая мира» в Мюзик-холле и другие вещи.
Кинодекорации интересовали его, так как там всё для белого и черного.
Он начал с фотомонтажа, впервые введя его в СССР.
Вот где с реальным материалом можно делать много экспериментов.
В Москве появился планетарий.
Это огромный фантастический аппарат. Он – осуществленная фантазия.
Из черного металла и стекла.
С формами, не похожими ни на одно живое существо.
Как его назвали «марсианин». Это существо привело его в волнение, как некогда чревовещатель.
Это заставило еще искать и искать фантастическую реальность.
Или в реальном фантазию.
И показывать мир, который еще не научились видеть в новых ракурсах, точках и формах.
…Он пришел к фотографии.
Черная «лейка» с никелем и стеклом с любовью заработала в его руках.
Вот он покажет этот мир.
Мир привычный и обыденный – с новых точек.
Вот он покажет и людей, и стройку социализма более усиленно и возвышенно.
Вот он будет агитировать фотографией.
За всё новое, молодое и оригинальное.
Но тут… полет кончился.
На сцене опять дежурная лампа.
В зале пусто и темно.
Ни полета…
Ни аплодисментов…
Критика обрушилась со всей силой.
За формализм, за ракурсы и т. д.
Он стал опять одиноким ребенком.
Он стал вредным и опасным.
Ему подражают, но от него отказываются.
Друзья боятся даже к нему приходить.
И он решил уйти…
Со сцены фотографии, разочарованный и усталый.
Ну, а разве не нужны стране социализма чревовещатели, фокусники, жонглеры?
Ковры, фейерверки, планетарии, цветы, калейдоскопы?
Устало он готовился к выставке «Мастеров советского фотоискусства».
Буквально не знал, что давать на выставку.
Опять будут ругать и ругать.
Несколько раз задумывался: стоит ли участвовать?
Но потом решился.
И вдруг успех!
Свершилось. Гром аплодисментов. Он поднялся и полетел…
Опять открылись невероятные возможности творчества. Зал заполнен до отказа.
Черная пропасть – это все знакомые и близкие люди.
Они требуют: Полетов!
Они требуют от мальчика экспериментов и фантастики. Всего того, о чем он только мечтал…
Советское фото. 1939 г.
Живешь, пока творишь,
не раньше и не позже.
Всё великое, говорит Гёте, было придумано ранее. Это еще куда ни шло, но обидно, что всё глупое обдумывается по нескольку раз.
Вместо предисловия.
В основном, это не будет руководством или учебником. Никаких законов не предлагается. Ничего твердо не устанавливается. Это просто запись мыслей по этому вопросу. Это просто сами вопросы, даже еще не решенные. Меня часто просили написать о композиции. Но всегда пугала задача – написать руководство того, чем никогда нельзя руководствоваться.
В фотографии композиция играет огромную роль и, может быть, самую основную. Будучи же искусством молодым и имеющим нечто близкое к живописи, она, естественно, очень много почерпнула в области композиции из живописи – как хорошего, так (и большей частью) плохого.
Композиция – это система расположения чего-либо. Пуговиц и карманов на костюме, актеров на сцене, солдат в строю, вещей в комнате, книг на полке, черного и белого в фотографии и т. д.
Вообще какой-либо сознательный порядок размещения чего бы то ни было.
Композиция в искусстве заставляла делать композицию в жизни.
Даже день человека, распределенный по частям труда, отдыха и развлечения, есть композиция.
Отсюда понятно, что организация жизни одного человека есть тоже композиция.
Но мы знаем, часто всё течет, как течет и жизнь дня, и работа, и удовольствия, без всякого плана; и такая жизнь случайна, хаотична; правда, и в ней иногда получаются случайные комбинации.
Человек отличается от всякого животного именно тем, что с раннего детства он начинает играть, то есть он компонует и комбинирует игрушки, игры, кубики; он подражает взрослым и сам строит жизнь.
Это любопытно – проследить игры детей, как они компонуют жизнь. Как они фантазируют, исходя, конечно, от виденного или рассказанного.
Выдумать никто не может – каждый чему-нибудь подражает. И если в жизни прибавляется что-либо новое, то очень мало и немногими. Большинство же повторяет то, что добыто другими. И так начинается жизнь человека.
Мальчик строит домики, башни, роет в песке туннели, дороги, возит тележки, автомобили, пускает корабли, лодки, ведет войну оловянными солдатиками.
Девочки строят личное счастье – устраивают комнаты, спальни, обеды, тряпки, кукол и т. д.
Наконец, юноша начинает компоновать свою настоящую жизнь. Он оборудует комнату, расставляет вещи и раскладывает на своем столе.
По образцам других и взрослых он развешивает картины симметрично. По их образцу на письменном столе ставится в середине чернильница, лампа слева, пепельница справа, книги и бумаги справа, часы слева. Самые важные вещи лежат в правом ящике или в среднем и т. д.
Всё это имеет свои традиции и законы. Вообще правая сторона больше загружается всюду ввиду того, что правая рука больше действует; это настолько привилось, что и на картине, и в театре на сцене вы всегда увидите, что на правой стороне больше нагружено материала.
Жизнь началась, и композиция развивается.
Вот он компонует свои занятия, развлечения – и всё по образцам, и всё, подражая кому-то.
Он ничего не изобретает в этом, пока не увлечется своей профессией – и тогда в ней, может быть, только может быть, он что-нибудь придумает свое.
Традиции и традиции.
Но вернемся к нашей композиции.
В ней не целый мир! Мир в ней – заключенный в рамку кусок мира; перед вами рамка с размером 9×12 см. Формат не узкий, не квадратный – «золотое сечение».
У человека два глаза, и он любит продолговатое, 9×12/13×18, 24×30, 30×40.
И только в Средние века – показать стремление к небу, не от мира сего, всё строилось ввысь, а также во время символизма и декаданса были узкие картины – в протест всему. Но это прошло, и опять властвует «золотая середина».
В искусстве революции приходят и… уходит… Но обычное среднее главенствует… Не так легко избавиться от древне принятого спокойного, обычно-привычного.
Редкие революционеры в искусстве до конца своей творческой жизни сохраняют революционное, обычно они смягчаются, сглаживаются и становятся круглыми, как галька, то есть такими, как все.
Всё проходит… и остаются камни и вода.
Человек сам композиционно узкий и длинный, поэтому его изображение почти всегда компонуется иначе. Но это понятно.
Итак, мы приступили к созерцанию мира. Перед нами опушка леса, впереди огромное дерево, и около него раскинулась хижина.
Как это скомпоновать? Ну, совершенно ясно – просится дерево направо, хижина налево, так писали почти всегда и почти все… Но, конечно, бывают исключения, если… облака были интересные, или вдали чудные горы, тогда, конечно, будет наоборот, но и это редко.
Вот начало леса; можно написать лес справа, и уходящая даль влево, даже если есть дорога.
Правда, ведь не наоборот же?
Вот мы и в лесу; уж казалось, куда ни посмотри, везде деревья и почти одинаковые. Но мы выбираем такой пейзаж, чтоб справа были деревья или толще, или гуще, а дорожка почему-то опять уходит влево…
Как просто, как понятно, легко. Почти не думая, не напрягаясь…
Посмотрите тысячу пейзажей, и 990 будет именно так. И тем, которые будут не так, мы можем найти определенные причины.
Или трудности, которые заставляли компоновать иначе. Да и работать человеку удобнее, когда дерево справа – правой рукой он не загораживает левого края.
Теперь перейдем к портрету.
Перед нами девушка, и может быть любимая. Вы ее сажаете в кресло. Куда вы повернете кресло? Влево, даже прежде, чем она сядет.
И тут опять на тысячу портретов будет семьсот, имеющих поворот влево, двести пятьдесят – прямо и пятьдесят – направо.