Можно заметить, что многие стараются, почти что лихорадочно, открыть все двери в фотографию.
Фотография, вырвавшись на собственную дорогу, вся расцветает своими ей присущими ароматами. Открываются невиданные возможности: многоплановость, сложная как монтаж… Контрасты перспектив, ракурсы, моменты сложных движений. Кадрировка с обрезами объектов, фактура материала.
Полная небоязнь никаких освещений [любого типа освещения. – А. Л.] и пятен.
Съемка врасплох, съемка выдуманных композиционных положений.
Дальше идет уже создание новых фотографий, искусственно сделанных при помощи монтажа, монтируя под фотографию, как бы возможную для подобной съемки.
Негатив вместо позитива, впечатывание того, что не удалось снять, вроде самолета на небе и т. д.
Фотограммы, фотоискажения.
Появились мастера определенного вкуса, стиля, манеры, даже объектов.
Один снимает с аэроплана на определенных высотах. Порт N с 50 метров, Москва с 200 метров и т. д.
Вот новый пейзаж, пейзаж современности. Другой наблюдает зверей, третий – спорт, технику и т. д.
Фотография растет не по дням, а по минутам, и нужно расти, нужно доказать свое право на существование как искусства.
Уже доказано, что она имеет больше преимуществ перед рисунком, ксилографией, офортом и т. п.
Но всё еще не может достичь масштаба и красок живописи… Техника не дает этой возможности. Как художники, фотографы наблюдают, ищут, создают [образ] сегодняшнего дня.
Но человечество всё еще не признает, что это искусство, что фотографии нужно коллекционировать, создавать фототеки.
Фотография настолько технически проста и быстра, настолько необходима как прикладная к науке и технике, что ее как таковую как очень близкую и доступную не считают достойной пророка. Она необходимая и доступная.
Лишена признания за ней гениальностей мастеров.
Глава 5Перестройка художника1933–1940
А.М. Родченко. на стадионе «Динамо». 1935
О «перестройке художника» Родченко говорил в своем выступлении на круглом столе во время работы выставки «Мастеров советского фотоискусства». Это было время «чисток», начало репрессий, когда делили художников и фотографов на «пролетарских» и «формалистов». В 1931 году в фотографической прессе была раскритикована созданная Родченко и фотографом Борисом Игнатовичем творческая группа «Октябрь», еще раньше, в 1930 году, закрылся и был расформирован ВХУТЕМАС-ВХУТЕИН, где профессор Родченко вел проектирование на металлообрабатывающем факультете.
Родченко ушел в фоторепортаж по заданию издательства «Изогиз». Он мечтал показать какую-нибудь грандиозную стройку и уехал в Карелию, где заключенные строили Беломорско-Балтийский канал. На канале выходила газета для заключенных «Перековка». Тому, кто ударно трудился, сокращали сроки заключения. Отсюда у Родченко возникло это слово, «перестройка». Из своих фотографий он сделал целый номер журнала «СССР на стройке», критика прошлых лет перестала ранить…
Он подбирал работы для фотовыставки «Мастеров…» с некоторой опаской, но участие оказалось удачным. Об этом он говорит в автобиографии «Черное и белое».
Помимо «перестройки» идейной, публичного отказа от формальных исканий, Родченко говорил и о смене задач, областей творчества, техник. Он честно рассказывал свою историю как художника, показывая, что его биография богата событиями и достижениями.
В эти годы он часто сомневался в себе, в своем искусстве…
На эти годы приходится пик занятий репортажной фотографией. Он снимает лесопильный завод, Москву в первую пятилетку, строительство канала, пионеров, спортивные состязания и парады. В эти годы он продолжает участвовать на зарубежных фотовыставках в разных странах, посылая свои снимки через ВОКС – Всесоюзное общество культурной связи с заграницей.
И в эти же годы он возвращается к живописи после 14-летнего перерыва. Его первая картина – это символическое изображение жонглера, бросающего шары. Это как игра судьбы, как аллегория жизни тех лет. И если попытаться представить себе, как бы выглядел Родченко в эти годы, то, наверное, самым близким по духу и смыслу будет его автопортрет в виде клоуна. Есть несколько таких персонажей в живописи Родченко, напоминающих нам его самого. Среди них: гримирующийся клоун, клоун с саксофоном на цирковой арене и клоун в строгом ошейнике с напудренным лицом.
«Акробаты и клоуны не могут быть реалистами», – написал Родченко на титульном листе одного из альбомов со своими набросками и эскизами на тему цирка.
Родченко А. Перестройка художника // Советское фото. 1936. № 5–6.
А.М. Родченко. Клоун. 1934
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
Записка на листке календаря 25 марта 1930 г.
Я ушел в мир иной[207], где нет авансов, ни пивной, а вроде ВОКС[208], а оттуда в Октябрь[209]. Скучаю по тебе в шкафу и целую.
Анти
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
Телеграмма
10 августа 1930 г.
ЗАВТРА ЕДЕМ ВАХТАН ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ ГОСТИНИЦА КРАСНОЕ КУПЕЧЕСТВО ФУФАЙКУ САПОГИ АДМИНИСТРАТОРОМ
ЦЕЛУЮ АНТИ[210]
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
Записка на листке календаря 20 августа 1930 г.
Милая Варвара!
Начало работы довольно трудное. Из всей аппаратуры работает исправно только одна «лейка»[211].
У большого киноаппарата неблагополучно с фокусом. «Септ» тоже без фокуса. Еще есть фотоаппарат у Леона Леткара, но он находится без снабжения предметами первой необходимости, т. е. пластинками. Еще есть и зеркалка у помощника, но, кроме использования зеркала для бритья, ни к чему не пригодна. Так протекает жизнь киноэкспедиции. Но настроение у всех активных по картине № 230, именуемой «Химизация леса», самое бодрое. Борьба с технической разрухой идет каждый день, и картина будет снята не в пять, а в три месяца.
Если можешь, пришли пластинок 9×12 см.
Сегодня смотрели канифольно-скипидарный завод, очень интересный, построен в 1924 г.[212] Кругом лес, ехать до него от Нижнего 200 верст по заводской, а кругом сосна; говорят, лес идет до севера, водятся волки и медведи.
Снимаем мы так. У крестьянина заарендована старая кляча Манька. Нагружается воз аппаратурой, зеркалками и прочим барахлом, а мы по очереди садимся тоже. Остальные шествуют пешком. К тому же за нами бегут две собаки, причем каждый день разные, но бегут до конца и возвращаются с нами обратно. Во время съемки путаются под ногами и всё время влезают в кадр.
Я снимаю много и грущу о тебе.
Письма твои – единственная радость, газет не читаю совсем, пришли хотя бы старые.
Твой Анти
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
Вахтан, 4 сентября 1930 г.
Захотелось написать еще отдельно о том, что ты, кроме того, что мой единственный друг и когда тебя нет, то как будто я только половина себя.
Мне не с кем поговорить вечером о сделанном, мне некому рассказать, что видят мои глаза за день.
Они как будто видят для тебя, для того, чтоб показать тебе, что я видел и виденное передать тебе.
Я люблю тебя, моя маленькая!
Я люблю тебя, моя хомочка.
Я никогда не перестану любить тебя.
Я твой, только твой.
Анти
[На штампе почтамта 4 9 30 16.]
Милый Котя!
Приезжать тебе не стоит, так как возможно, что мы скоро кончим здесь и едем или в Ветлугу или Балахну.
Если будет погода, как сегодня, то дней 10 и всё готово. Работаем почти одним «Септом»; если бы его не было – пришлось бы ехать в Москву.
В лаборатории есть на верхней полке,
как войдешь, налево МОТАЛКА для кассет [рисунок]
«Септа», сделанная из ручки швейной
машины; она привинчена к полке, вид такой:
Пришли ее в Вахтан – очень нужна.
Целую крепко. Анти
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
Вахтан, 7 сентября 1930 г.
Получил сегодня посылку с хлебом, сахаром и папиросами. Все тебя благодарят.
Хлеб немедленно разрезан и приготовлен к сушке.
Сахар выдал по куску, и все закурили до головокружения.
Принесли лампы, но нет «Панкино»[213] пленки – ждем.
Кстати, сегодня начало проглядывать солнце.
Я сегодня дежурный и так шикарно вышло, что пришла посылка.
Вероятно, в Ветлужскую не поедем, а прямо в Москву; снимать будем 5 дней завод и три дня лес. Числа примерно 20-го выедем, если погода.
Дней пять сидим, ждем солнца, и это самое скверное.
Курю трубку и вошел во вкус, даже полученные папиросы не мешают курить трубку. Полюбил трубку, жалею, что нет других, а только одна. Мечтаю о новых трубках. Просил Леона, чтобы Стел прислала Данхиль. Махорка в трубке – неплохая вещь.
Сегодня я дежурный, сделал им кофе с сахаром и поджарил булки в молоке с яйцами и сахаром, и выдавал три раза по папиросе.
Сейчас 10 ч. вечера, я подмел, убрался; Коля и Леон ушли в клуб, Елизаров спит. Володя (помощник) ест, а я курю «Люкс» и пишу тебе.
Ругаемся матом до невозможности, приедем в Москву прямо Вахтанцами.
Дождь шел два часа – проливной.
Сейчас опять буду читать твое письмо от 2 или 3 сентября, которое пришло вместе с посылкой. Почта отсюда идет 10-го, во вторник.
Я здоров, загорел. Ем до безобразия, ибо все едят. Это хорошо, вроде дачи.
Привет Осе, я ему написал письмо. Привет Жене! Как Асеев?