Целую крепко.
Возможно, еще к этому буду писать эти три дня.
Анти
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
17 сентября 1930 г.
Милая Варва!
Получил два твоих письма от 11 и 12 сентября, а также и Леон получил… Послал тебе заказным пейзажи из Вахтан[ских] материалов. Ты пишешь, что всё нет писем, я же пишу каждый день и не понимаю, как ты их не получаешь.
Сама ты тоже не писала неделю, я едва написал последние два письма…
Со съемкой обстоит так: всё закончено, остался один завод внутри, это на три СОЛНЕЧНЫХ дня, но солнечных дней тоже нет и на днях закончат монтаж осветительных ящиков… Так что мы уже чувствуем себя у конца. И этот конец, конечно, тяжел и от него еще нетерпеливее ждешь отъезда.
[Окончание письма от 17.09.1930.]
Из Котельнича или Нижнего ты получишь телеграмму о том, что едем. Не встречай, ибо неизвестно, когда приедем.
Если бы не твое недельное молчание, то чувствовал бы себя ничего.
Твои сегодняшние «секретки» слишком малы и я не удовлетворен. Пойми, что кроме твоих писем, мне нет иной радости. Кроме тебя, мне ничего так не нужно. И вот я перечитываю их двадцать раз. В них я сквозь строки читаю.
Милая, понимаешь ты меня, что это значит? Я вот сижу днем, погода пасмурная… Я не знаю, что мне делать от скуки. Пришли два письма, и в них так мало, мало…
Надоело в Вахтане до ужаса.
Ну, одно утешение, что скоро приедем, пробудем, вероятно, дней 10 и затем в Ленинград, откуда можно говорить по телефону.
Ну, жду, жду. Анти
[На обороте открытки Шишкина «Утро в сосновом лесу».]
Вот, примерно, где мы находимся. Нас пятеро, я пятого пририсую. Пейзаж в точности.
Живем в новой вилле вахтанская «Тараканья дыра».
Вкалываем вовсю, т. е. снимаем.
Жду папирос. Анти.
Видишь, даже открытку тараканы засидели.
В.Ф. Степанова – А.М. Родченко
Москва, 9 ноября 1930 г.[214]
Хомик, ты засыпал меня письмами, а я так тут замаялась – что завтра буду объявлять лозунг: «требую времени для моей художественной творческой работы»…
Я теперь за чистое искусство. Это я была вчера у Виталия[215], там был Ося[216] – я их терроризировала – чистым искусством… Ося совсем затрепался со своими сценариями и его это намеренное увлечение историей – тоже отвод от усталости.
Я очень рада, что ты там хорошо устроился – только досадно, что не удалось мне к тебе приехать – может заеду за тобой.
Сейчас пойду в Прожектор[217] и адрес Бориса[218] напишу вечером.
За мыло ты молодец. Если нужны деньги – напиши.
Соскучилась без тебя очень, и как-то очень болезненно скучаю, даже не скучаю, а как будто болею, и потому страшно рада с тобой говорить по телефону – слышать твой голос.
Не волнуйся только – снимай как тебе надо.
Завтра буду тебе звонить – сегодня всё узнаю по всем твоим делам.
I фабрика совсем развалилась – последние 8 картин, вся продукция положена на полку без просмотра реперткома даже.
Эсфирь[219] совершенно растерялась, и даже Ося и тот осторожен – говорит Виталию – может, говорит не надо браться за политические фильмы.
Запрет ее фильмы пошел из Ленинграда, где ее просматривал фабричный актив и дали протест в Совкино. Я думаю, что они, видимо, были правы.
Дзига[220] замучил всех смотревших – скукой – скучно и надоело – вот общая оценка. – Я не видела. Он, видимо, стал вроде Малевича – законсервировался и вышел вон из орбиты.
Милого целую крепко очень.
Твоя Хомка
9/X 1930
А.М. Родченко – Е.Г. Лемберг
Медгора – Москва, 1933 г.[221]
А хочется опять и опять делать необыкновенные вещи, хочется опять, чтобы поражались и удивлялись все.
Не быть как все.
Строить свое.
Верить своему.
Бороться со старым.
Новое, новое, новое.
Делать замечательно и верить этому до конца
Род
А.М. Родченко – С.М. Третьякову
Медгора – Москва, 1 мая 1933 г.[222]
Мне, мрачно настроенному, усталому от беготни съемки Первого мая, злого от всего и от плохой погоды.
Мне, одиноко сидящему за стаканом чая в пустой комнате.
Мне, написавшему письмо, которое последний раз потревожит твой снеговой нечеловеческий покой.
Мне, сидящему у рупора Радио…
Друг мой, товарищ мой по фронту искусства и борьбы за всё новое, за всё наше будущее.
Плечо в плечо идущий со мной столько лет.
Никогда не изменявший.
Верный друг-лефовец
Сергей Третьяков.
Прочитал твой очерк «16 май».
Стало уверенно и не одиноко.
Нужно работать!
Придут новые прекрасные люди, нами переделанные.
Они будут ясны и тверды.
Ничто старое в них не въедется как ржавчина.
Они идут, они есть. Я верю в это…
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
г. Ленинград, 10 ноября 1930 г.[223]
Сидим без денег у Елизарова, осталось 30 рублей, и он дает моим олухам по 250 в день.
Нет денег, не еду на съемку.
Начали снимать еще с «Септом» на трамвае.
Папиросы выданные здесь кончились, и я два дня искал «Пушку», вроде «Басмы», продают по 1 р. 50 коп, а других совсем нет. Я взял и стер с командировочного печать и нахально пошел, и получил снова. Так что опять с папиросами.
Здесь говорят, что в Москве всё появилось в продаже. Правда?
Встретили здесь Вертова, обещал показать «Симфонию [Донбасса]». Надоело. Всё же думаем до числа 16 пожить.
Мать, милая, не скучай, скоро приеду.
Мой «Септ» опять оказался совершенно необходимой вещью.
Если хочешь поговорить по телефону, то теперь ты вызывай сама, у меня денег мало.
Погода на дню меняется несколько раз.
В цирке лошади и звери, мало интересно. В Мюзик Холле был, но теперь новая программа, и не знаю будут ли билеты. Были проданы до 9 числа.
Вертов говорит, что не получает жалованье 2 ½ месяца.
Как у тебя с делами?
Целую. Анти
Достань подоходные листы и подай свой. Я приеду, свой подам.
Сейчас пришел из кино, видел «Симфонию Донбасса». Звук инсценирован. Съемка неважная, под Мишку, плохо, косенькие кадры.
Первая часть вся под Мишкину весну, но хуже.
Звук – это 10 % записи на натуре, 90 % в ателье.
Если плох кадр, слушаешь одну музыку. А если хорошая съемка, например, на заводе работа с раскаленной проволокой, то звук совсем забываешь слушать, ибо он игровой оркестр. Такие звуковые и я могу ставить.
Ну, целую. Анти
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
Записка
Москва, 10 февраля 1931 г.
Милый Хом!
Пошел в Союз фото, оттуда на фабрику[224], из фабрики домой, из дома, и т. д.
Звонила Лиза[225], звонил Ильин[226].
Хочется ничего не делать, устал. Поспать бы два дня без забот, и затем печатать.
Целую тебя. Анти
Работа в кино – декорации.
[Рукой Степановой]
Записка к В.Ф. Степановой
26 июля 1931 г.
Я ушел. Сегодня окраска и съемка. Вчера целый день составлял акты на дирекцию. Такой бардак. Сидел до 10 ч. ночи, ждал, как сломают декорацию, которая мешала мне ставить.
Позвоню. Целую. Анти.
А.М. Родченко – В.Ф. Степановой
Медвежья Гора – Москва[227], 23 февраля 1933 г.
Дорогой Варстик!
Не писал по причине незнания, где, что и отсутствия пропуска.
Теперь всё в порядке. Здоров и выгляжу хорошо. Ем, пью, сплю и пока не работаю, но завтра начну.
Всё замечательно интересно. Пока прямо отдыхаю. Условия прекрасные и погода.
Целую. Анти.
Привет Мульке и матери. Не говори никому лишнего, что я на Беломорканале.
Адрес: Медвежья Гора. Мурманская ж. д. До востребования.
Анти
Медгора – Москва, 8 марта 1933 г.
Варстик!
Дорогой, как твои дела? Не замотался ли ты совсем?
Писем не получал еще.
Я снимаю, хотя и мороз. Солнце замечательное. Интересно, больше, чем на Кавказе. Воздух замечательный.
Всё же надо приехать весной.
Боюсь, что не хватит кремня для машинки магния – я забыл у тебя взять. Если не трудно, пошли один в письме, сделав отверстие в картоне, вот так вклей вровень с картоном.
Вот куда ехать отдыхать нужно – это сюда зимой.
Какие здесь снега, свет и горы!
Как Муленька? Вспоминаю о ней. Здесь бы ей пожить.
Хочется рассказать тебе всё.
Ну, целую крепко, крепко. Анти
Медгора, 24 апреля 1933 г.
Милый Варстик!
Пропал Лемберг[228], в Москве, ни слуху, ни духу. Что он там застрял, когда здесь нужно быть. Хозяин мой, начальник управления, лежит, болен, всё еще не оправился после воспаления легких.
Вчера ездил на открытие одного отделения, был пуск воды, зрелище было неописуемое, но жаль, что слишком поздно это было, часов в 9 вечера.
Лаборатория готова, и я начал работать[229]