Я ворчливый не оттого, что лишен благ, а оттого, что я против благ.
Одинаково мешают работать как лишние блага, так и когда их нет.
Личная свобода – это самое ценное.
Всегда найдется во имя чего страдать, и меньше всего во имя себя или своей независимости.
Птицы поют. Это же не тематическое…
Это же не во имя всех благ, это же во имя своей личной жизни.
А как нравится!
Значит можно разрешить петь во имя себя, и это делается нужным всем…
Корову доят, а она и не пробует, что делают из молока. Это великое порабощение.
Тысячи вещей и идей окружают нас. А уйдешь к природе, к реке, в лес и становится ясно, что ничего не нужно, что всё это ложь и прихоть, и кажется страшным город и все умные лица.
Мы все сидим в своих комнатах-камерах в городе и не вырвемся. И вынесут нас в плохоньком гробике, обклеенном бумагой, и глупо торжественно сожгут в крематории…
Высокое достижение человечества, театральный крематорий. А в саду будут петь птицы, не имеющие ни одной вещи.
Соловей и крематорий… Это же дико убедительно даже для самого господина гения. Соловей в железном шлеме, соловей в истребителе, соловей во фраке, орденоносный соловей… Соловей…
13 января 1940 г.
Жил Маяковский, делал нужное дело, каждую книжку пробивал лбом и силой, а крыли его всё время. А теперь. Лучший поэт Советской эпохи. А Хлебников никогда не будет признан. Всё лезут мрачные мысли, писать не хочется… Хочется заняться писанием портретов на маленьких картонках, 24×30 см.
Напечатал фото Маяковского, Асеева. А зачем?
«Иод – гиперсоль, употребляется для лечения атеросклероза…»
После приема язык и нижняя губа делаются чужими и невкусными… А сердце бьется резче и больше отдается в голову.
15 января 1940 г.
Мороз 38 градусов. Как там на фронте у финнов? Наверное, много наших померзло. Финны хорошо одеты и вооружены, им помогают Англия и Америка.
(Записка)
«Хомик, я уехала на Якиманку, был Пригожин, составили договор. Жорж стучал, я не открыла, жалко, не знала, что это он. Целую. Варвара».
«Я ушел за обедом в 2 часа. До двух стоял в гастрономе.
Анти».
3 июня 1940 г.
Я безусловно еще существую.
Захотелось очень писать, потому что нужно всё же написать воспоминания в дневнике…
1 сентября 1940 г.
Русская живопись всегда была литературной: передвижники, «Мир искусства», Супрематизм и АХРР.
Дейнека – иллюстратор и плакатист.
Нет выставок. Нет художников.
А сейчас искусство – это учителя, это учить, учить и агитировать…
Война всё поглощает…
Если бы это раньше знать, я бы сделался конструктором авиации.
Я считаю, что прожил свою жизнь довольно бестолково и довольно нерасчетливо и оказался под старость никому не нужным и никому не интересным чудаком.
Ничего не жду, ни на что не надеюсь…
15 сентября 1940 г.
Бросил курить.
А.М. Родченко. Эскиз 1940
Глава 6Мой корабль плывет…1941–1956
А.М. Родченко. Фото В. Ковригина. 1948
Свою жизнь, свой дом Родченко называет кораблем. Его корабль плывет мимо дней, событий, впечатлений. Меняется настроение. Меняется человек.
Предвоенная и военная эпоха, – это уже совершенно другое время, другие впечатления, заботы. Поэтому мы на какой-то строчке из дневника, относившейся к 1940 году, сделали эту паузу…
То, что должно было осуществиться, – специальный журнал «СССР на стройке» о Маяковском, публикация воспоминаний Родченко – всё это состоялось, так же как перед войной вышли книги о Маяковском, в которых снова упоминались годы футуризма и ЛЕФа.
Это был какой-то хрупкий мир, в котором были неотложные дела, результаты, но за этой завесой назревало уже другое, трагическое время Великой Отечественной войны.
Кем стал в этот момент наш герой?
В прошедшие перед этим годы он был изобретателем, потом конструктором, затем – фотографом, наблюдателем жизни, которую понимал по-своему. Он думал о цирке, клоунах и акробатах.
В этот период у него не было внешнего стимула заниматься живописью или графикой, но он всё равно почти каждый день что-то рисовал. Даже когда началась война и семья уехала в эвакуацию в Пермскую область. После возвращения в Москву начинается последний всплеск живописи. По эскизам карандашом и гуашью, сделанным в эвакуации, он начинает новую абстрактную серию декоративных композиций под названием «Обтекаемый орнамент». Для него это – огромное удовольствие, что снова «пошла живопись», и к тому же – беспредметная. Он продолжает писать маленькие портреты и после войны. Это не конкретные люди, а образы, настроения. Все они как бы смотрятся в себя. Но начинаются болезни… Мир как бы сжимается вокруг квартиры…
Еще остается дневник, остается семья, дочь, она взрослеет, и он многим хотел бы с ней поделиться. Пока она оставалась в Перми, он посылал ей необычные разрисованные конверты. В последний день года, 31 декабря, писал на маленьких листочках пожелания каждому в семье на будущий год. В свой корабельный дневник он часто вклеивал какие-то счета, телеграммы, официальные письма. Жизнь превратилась в ожидание… Ожидание всего: сначала Победы, затем – возвращения дочери из эвакуации в Москву, а потом – хотя бы некоторой тени признания, выздоровления, ожидание смерти…
А.М. Родченко. Композиция из серии «Обтекаемый орнамент». 1942
Масса пропущено. Это по причине болезни. А через год уехал в эвакуацию, настроение болезненное и мрачное
20 декабря
Хорошенькое дело, шестой год, а дневник пишется – всего 60 страниц. 10 страниц в год…
Болен, 23 марта 1941 г. Воспаление почек…
28 октября 1941 г., город Очер
Молотовской области[247]
Отучился от философии и фантазии, в которой разочаровался, как в науке и технике в период мировой войны…
А сейчас мы в Очерах, в 25 километрах от железной дороги, в ста километрах от г. Молотова (Пермь), где непролазная грязь, а сам автор сидит в избе и тоскует обо всём, особенно о табаке.
Нет фотопринадлежностей. Неизвестно, приедет ли увеличитель для фотографии или его придется, как Робинзону Крузо, делать самому из ничего и ничем. Правда, уже придумал, как его сделать. На дворе заливается Димка. За стеной плачет девочка Нины Андреевны, хозяйки. Варвары нет, она работает в мастерской Агитплаката, организованной художниками Левиным, Зусманом и Фиалкой (Штеренберг)[248], работает, как каторжник, с 10 утра до 10 вечера, трафаретит с чужих оригиналов. Днем написал вывески, так я называю кинорекламы для Очерского кино-сарая-театра, где работаю в штатах «художником» и получаю оклад 200 руб. в месяц. Но зато у меня есть свободное время, и я могу читать, рисовать и писать.
А в это время Москва в осадном положении и вся моя живопись осталась там… Но всё же падать духом не следует. Будем опять камень за камнем строить жизнь заново.
В конце концов этим занимаются тысячелетия, то разрушают, то строят.
В Очерах все говорят одинаковой тональностью и ритм речи одинаков, ко всем словам прибавляют «то, те и дык», делая ударение на конце фразы.
Я хожу в кожаном, грязно-желтом пальто, в серых шерстяных чулках и лыжных толстых ботинках, и вызываю удивление, почему, не знаю.
А я так не любил в Москве чем-нибудь выделяться в костюме.
…Задача двойная, начать писать незаметно воспоминания и писать, что сейчас имеется. Не знаю, удастся ли это или нет, но что-нибудь получится, если аккуратно писать каждый день. Варвара должна сегодня разговаривать по телефону с Елизаветой Игнатович, которая ездила в Москву с Микулиным.
В Очере, как и в других сельских местах СССР, люди трудятся очень много, и по хозяйству, и по огороду, и всё почти делают сами. Кроме этого, мой хозяин Афанасий Алексеевич Кочергин работает на заводе токарем две смены и еще проходит Всеобуч. А дома, когда есть дела, то крышу чинит, то печь, то с реки таскает дрова. Картофельную муку на зиму нужно приготовить осенью. Сидит бабушка и прядет «обратно» из ваты нитки, и вяжет из них кофты, варежки и юбки. Война…
Здесь курят самосад. Пьют брагу…
Из современной Европы есть три вещи: кино, радио и газета.
Киносарай показывает картины, затрепанные двадцатью годами, вроде «Златые горы». Газета есть, но она для районных колхозов, а здесь ее не видно.
Радиотрансляция у каждого имеется, как вечно говорящая машина, радио не выключают ни днем, ни ночью, «деньги плачены».
Принято не открывать форточки и окна, «дерево дышит». Жара, духота – топят – «пар костей не ломит». Окна открывать – мухи налетят и пыль. А мухи в таком количестве, что стоит шум в воздухе…
Здесь всё проблема. А сюда культуру и искусство несет тонкий провод радио и кино. Кругом лес и поля…
Жалко, что избрал себе такую пассивную профессию, как художник. Нужно было бы быть изобретателем…
29 октября 1941 г., Очер
Мы ехали в телячьем вагоне 8 дней, а сейчас еще дома – 14 дней.
Хозяева сегодня режут капусту, кладут в бочки и «задавят» камнями. А мне хочется тоже иметь землю, огород, свою капусту, картофель, морковь, огурцы, репу, лук, свое варенье. И жить в тишине все 24 года…
Стремились к городу, учиться…
Интересно, что искусство <..> и я всё время должен был чего-то ждать, всё еще было «не время», то ждал, когда кончится война (мировая), то шли стройки… А в Москве может погибнуть всё то, из-за чего я прожил 50 лет. И разве кроме меня кто-либо пожалеет?
В Очеры приехал художник Черемных. У него такая идея, поставить художников в такое положение, чтобы мы были нужны, чтобы мы обслуживали Очеры.