Цезарь о своих врагах, и я думаю, что кроме прикрас, которыми он стараетсяприкрыть неправое свое дело и свое пагубное честолюбие, его можно упрекнутьтолько в том, что он слишком скупо говорит о себе.
Ведь все эти великие дела не могли быть им выполнены без большей долиего участия, чем он изображает.
Я люблю историков либо весьма простодушных, либо проницательных.Простодушные историки, которые не вносят в освещение событий ничего своего,а заняты лишь тем, чтобы тщательно собрать все дошедшие до них сведения идобросовестно записать все события без всякого отбора, всецело предоставляютпознание истины нам самим. Таков, например, в числе прочих, добрейшийФруассар [25], который подходит к своему делу с такой откровеннойнаивностью, что, совершив ошибку, отнюдь не боится ее признать и исправитьтам, где ее заметил; он приводит подряд самые разнообразные слухи об одном итом же событии или противоречивые объяснения, которые до него доходили.История Фруассара — это сырой и необработанный материал, который всякийможет использовать по-своему, в меру своего понимания. Проницательныеисторики умеют отобрать то, что достойно быть отмеченным; они способнывыбрать из двух известий более правдоподобное; кроме того, они объясняютрешения государей их характером и положением и приписывают имсоответствующие речи. Они правы, ставя своей задачей склонять нас к своимвзглядам, но, разумеется, на это способны лишь немногие. Историки,занимающие промежуточную позицию (а это наиболее распространеннаяразновидность их), все портят: они стремятся разжевать нам отрывочныеданные, они присваивают себе право судить и, следовательно, направлять ходистории по своему усмотрению [26], ибо, если суждение историка однобоко, тоон не может предохранить свое повествование от извращения в том женаправлении.
Такого рода историки занимаются отбором фактов, достойных бытьотмеченными, и часто скрывают от нас то или иное слово или частное действие,которые могли бы объяснить нам значительно больше; они опускают, как вещиневероятные, то, чего не понимают, а иногда опускают кое-что, может быть,просто потому, что не умеют выразить этого на хорошем латинском илифранцузском языке. Пусть они смело выставляют напоказ свое слабоекрасноречие и свои рассуждения, пусть высказывают какие угодно суждения, нопусть оставят и нам возможность судить после них, пусть они не искажаютсвоими сокращениями и своим отбором исторический материал, ничего из него неизымают, а предоставят нам его в полном объеме и в нетронутом виде.
Большей частью, в особенности в наше время, в качестве историковвыбираются люди из простонародья единственно на том основании, что онихорошо владеют пером, как если бы мы стремились научиться у них грамматике!А они, заботясь лишь об этой стороне дела, по-своему правы, поскольку онипродают только свое умение болтать и им платят деньги именно за это.Поэтому, жонглируя красивыми словами, они преподносят набор всяких слухов,собранных ими на городских перекрестках. Единственно доброкачественныеисторические сочинения были написаны людьми, которые сами вершили эти дела,либо причастны были к руководству ими, или теми, на долю которых выпало покрайней мере вести другие подобного же рода дела. Таковы почти всеисторические сочинения, написанные греческими и римскими авторами. И так како тех же делах писали многие очевидцы (как водилось в те времена, когда изнания и высокое положение обычно сочеталось в одном лице), то если у них ивстретится какая-нибудь ошибка, она должна быть очень незначительна иотноситься к какому-нибудь весьма неясному случаю. Но чего можно ждать отврача, пишущего о делах войны, или от ученика, излагающего планы государей?Достаточно привести один пример, чтобы убедиться, насколько щепетильны былив своих писаниях римские авторы. Азиний Поллион [27] обнаружил кое-какиенеточности даже в исторических работах самого Цезаря; Цезарь допустил ихлибо потому, что не мог своими глазами уследить за всем, что происходило вовсех частях его армии, и полагался на отдельных людей, нередко сообщавшихему недостаточно проверенные факты, либо потому, что его приближенные невполне точно осведомляли его о делах, которые они вели в его отсутствие. Наэтом примере можно убедиться, до чего тонкое дело установление истины, разпри описании какого-нибудь сражения нельзя положиться на донесение того, ктоим руководил, или на рассказ солдат о том, что происходило около них, а надосопоставить — как это делается при судебном разбирательстве — показаниясвидетелей и учитывать возражения, даже по поводу мельчайших подробностей вкаждом случае. Надо признать, что наши познания в нашей собственной историивесьма слабы. Но об этом достаточно писал Воден в том же духе, что и я.
Чтобы помочь делу с моей плохой памятью, которая так изменяла мне, чтомне приходилось не раз брать в руки как совершенно новые и неизвестные мнекниги, которые несколько лет тому назад я тщательно читал и испещрил своимизамечаниями, я с недавнего времени завел себе привычку отмечать в концевсякой книги (я имею в виду книги, которые я хочу прочитывать только одинраз) дату, когда я закончил ее читать, и в общих чертах суждение, которое яо ней вынес, чтобы иметь возможность на основании этого по крайней мереприпомнить общее представление, которое я составил себе о данном авторе,читая его. Я хочу здесь привести некоторые из этих заметок.
Вот что я записал около десяти лет тому назад на моем экземпляреГвиччардини [28] (ибо на каком бы языке книги ни говорили со мной, я всегдаговорю с ним на моем языке): «Вот добросовестный историк, у которого,по-моему, с большей точностью, чем у кого бы то ни было, можно узнатьистинную сущность событий его времени; к тому же в большинстве из них он сампринимал участие и состоял в высоких чинах. Совершенно непохоже на то, чтобыон из ненависти, лести или честолюбия искажал факты: об этом свидетельствуютего независимые суждения о сильных мира сего, и в частности о тех, которыевыдвигали и назначали его на высокие посты, как например о папе Клименте VII [29]. Что касается той его особенности, которую он как будто желал вменитьсебе в наибольшую заслугу, а именно его отступлений и речей, то среди нихесть меткие и удачные, но он чересчур увлекался ими: действительно, стараясьничего не упустить и имея дело с таким обширным и почти необъятнымматериалом, он становится многословным и несколько болтливым на школьныйманер. Я обратил также внимание на то, что о каких бы людях и делах, о какихбы действиях и замыслах он ни судил, он никогда не выводит их ни издобродетели, ни из благочестия и совести — как если бы этих вещей вовсе несуществовало — и объясняет все поступки, какими бы совершенными они никазались сами по себе, либо какой-нибудь выгодой, либо порочнымипобуждениями. Однако нельзя себе представить, чтобы среди всех техбесчисленных действий, о которых он судит, не было хоть каких-нибудьпродиктованных разумом. Никакое разложение не может охватить настолько всехбез исключения людей, чтобы не осталось ни одного не затронутого имчеловека; это вызывает у меня опасение, нет ли у Гвиччардини какого-топорока в этом его пристрастии и не судит ли он о других по себе».
В моем Филиппе де Коммине [30] записано следующее: «Вы найдете у негоизящный и приятный стиль, отличающийся простотой и непосредственностью;неприкрашенное повествование, сквозь которое явно просвечиваетдобросовестность автора, свободного от тщеславия, когда он говорит о себе, иот зависти и пристрастия, когда он говорит о других; его рассуждения иувещания проникнуты скорее искренностью и добрыми побуждениями, чемкаким-нибудь выдающимся талантом; и на всем изложении лежит отпечатокавторитетности и значительности, свидетельствующих о высоком положенииавтора и его опыте в ведении больших дел».
В мемуарах братьев Дю Белле [31] я записал: «Всегда приятно читатьизложение событий в описаниях тех, кто пытался ими руководить, но нельзя непризнать, что обоим авторам мемуаров очень недостает той искренности инезависимости в суждениях, присущих старым авторам подобного рода мемуаров,как, например, сиру Жуанвилю, слуге Людовика Святого [32], или приближенномуКарла Великого, Эгингарду [33], или же Филиппу де Коммину, если взять автораболее близкого по времени. Мемуары Дю Белле — это не история, а скорееапология Франциска I, направленная против Карла V [34]. Я не хочу допустить,что они исказили самый смысл событий, но они весьма искусны в том, чтобы,нередко вопреки истине, истолковывать события в нашу пользу и скрывать всещекотливые моменты, касающиеся их повелителя; так, например, ни одним словомне упомянуты отступления Монморанси [35] и Бриона [36], отсутствует дажесамое имя госпожи д’Этамп [37]. Можно умалчивать о тайных делах, но неговорить о том, что всем известно, и о вещах, которые повлекли за собойпоследствия большой государственной важности, — непростительный недостаток.Словом, чтобы составить себе полное представление о Франциске I и о событияхего времени, следует, по-моему, обратиться к какому-нибудь другомуисточнику; мемуары же братьев Дю Белле могут быть полезны вот в какомотношении: в них можно найти любопытное описание тех сражений и военныхпоходов, в которых оба эти сеньора принимали участие; сообщения о некоторыхречах и частных поступках современных им государей и, наконец, известия о