состоит в том, что каждый должен повиноваться законам своей страны; таковобыло воззрение Сократа, внушенное ему, по его словам, свыше. Но что этозначит, как не то, что мы должны руководствоваться случайным правилом?Истина должна быть общепризнанной и повсюду одинаковой. Если бы человекспособен был познать подлинную сущность справедливости и правосудия, он несвязывал бы их с обычаями той или иной страны: истина не зависела бы оттого, как представляют ее себе персы или индийцы. Ничто так не подверженопостоянным изменениям, как законы. На протяжении моей жизни наши соседиангличане три или четыре раза меняли не только свою политику, котораясчитается наиболее неустойчивой областью, но и свои убеждения в самом важномделе — в вопросе о религии [598]. Мне это тем более досадно и стыдно, чтоангличане — народ, с которым мои земляки некогда состояли в столь тесномродстве, что в моем доме еще и по сей день имеется немало следов этогостарого родства.
И у нас во Франции я замечал, что некоторые проступки, которые раньшекарались смертью, некоторое время спустя объявлялись законными; и мы,которые обвиняем в этом других, можем сами, в зависимости от случайностейвойны, оказаться в один прекрасный день виновными в оскорблениичеловеческого и божеского величия, поскольку наша справедливость попрошествии немногих лет превратится в свою противоположность, оказавшисьнесправедливостью.
Мог ли древний бог [599] яснее обличить людей в незнании бога и лучшепреподать им, что религия есть не что иное, как их собственное измышление,необходимое для поддержания человеческого общества, чем заявив — как он этосделал — тем, кто искал наставления у его треножника, что истинной религиейдля каждого является та, которая охраняется обычаем той страны, где онродился? О господи! Kaк мы должны благодарить милостивого нашего создателяза то, что он освободил нашу религию от случайных и произвольных верований иосновал ее на нерушимом фундаменте его святого слова [600]!
Действительно, что может преподать нам в этом случае философия?Следовать законам своей страны, иначе говоря — ввериться волнующемуся морюмнений каждого народа или государя, которые будут рисовать мнесправедливость каждый по-своему и придавать ей разные обличил, в зависимостиот того, как будут меняться их страсти? Такая изменчивость суждений не помне. Что это за благо, которое я вчера видел в почете, но которое завтра ужене будет пользоваться им и которое переезд через какую-нибудь речкупревращает в преступление? Что это за истина, которую ограничиваюткакие-нибудь горы и которая становится ложью для людей по ту сторону этихгор [601]?
Но смешно, когда философы, желая придать законам какую-тодостоверность, утверждают, что существуют некоторые незыблемые и постоянные,неизменные законы нравственности, которые они именуют естественными икоторые в силу самой их сущности заложены в человеческом роде. Одни уверяют,что таких естественных законов три, другие — что четыре; кто считает, что ихбольше, а кто — меньше. Эти разногласия подтверждают только, что указаннаяразновидность законов столь же сомнительна, как и все остальные. Эти жалкиезаконы (ибо как назвать их иначе, если из бесконечного множества законов нетни одного, который по милости судьбы или по случайно выпавшему жребию был быповсеместно принят с общего согласия всех народов?) столь ничтожны, что дажеиз этих трех или четырех избранных законов нет ни одного, которого неотвергли бы не то что один какой-нибудь, а многие народы. Между тем всеобщеепризнание — это единственный показатель достоверности, который можно было быпривести в подтверждение некоторых естественных законов: ибо мы, несомненно,все беспрекословно следовали бы тому, что действительно было бы установленоприродой. И не только целый народ, но и каждый отдельный человек воспринялбы как насилие или принуждение, если бы кто-нибудь захотел толкнуть его надействия, противоречащие этому закону. Но пусть мне покажут воочиюкакой-нибудь закон, удовлетворяющий этому условию. Протагор и Аристонсчитали, что справедливость законов покоится единственно на авторитете имнении законодателя, вследствие чего если отнять этот признак, то благое ипочтенное потеряют свои качества и станут пустыми названиями безразличныхвещей. Фрасимах [602] у Платона заявляет, что нет другого права, кромеинтереса сильнейшего. Нет большей пестроты и различий, чем в области обычаеви законов. Какая-нибудь вещь, которая в одном месте считается гнусной ипредосудительной, в другом одобряется, например умение воровать вЛакедемоне. У нас под страхом смерти запрещаются браки между близкимиродственниками, в других же местах они, наоборот, в почете:
gentes esse feruntur
In quibus et nato genitrix, et nata parenti
Iungitur, et pietas geminato crescit amore. [603]
Убийство детей, убийство родителей, общность жен, торговля краденым,всякого рода распутство — нет такого чудовищного обычая, который не был быпринят у какого-нибудь народа.
Весьма вероятно, что естественные законы существуют, как они имеются унекоторых других созданий; однако у нас они утрачены по милости этогозамечательного человеческого разума, который во все вмешивается и повсюдухочет распоряжаться и приказывать, но вследствие нашей суетности инепостоянства лишь затемняет облик вещей: Nihil itaque amplius nostrum est:quod nostrum dico, artis est [604].
Вещи выглядят по-разному и могут восприниматься с различных точекзрения: отсюда главным образом и проистекает различие в мнениях. Один народсмотрит на какую-нибудь вещь с одной точки зрения и устанавливает себе о нейтакое-то мнение, другой смотрит на нее иначе.
Нельзя представить себе ничего более ужасного, чем пожирание трупасобственного отца; и однако те народы, которые придерживались в древностиэтого обычая, видели в нем свидетельство благочестия и сыновней любви, ибоони считали, что таким путем обеспечивают своим родителям наиболее достойноеи почетное погребение. Ведь, пожирая останки своих отцов, они как быхоронили их в самой сокровенной глубине своего тела и до какой-то степениоживляли и воскрешали своих отцов, превращая их путем пищеварения и питанияв свою живую плоть. Нетрудно представить себе, каким жестоким иотвратительным показался бы людям, проникнутым этим суеверием, обычайпредавать останки своих родителей земле, где трупы гниют и служат пищейживотным и червям.
Ликург считал [605], что для того, чтобы украсть какую-нибудь вещь усвоего соседа, нужно проявить сметливость, проворство, смелость и ловкость;с другой стороны, он полагал, что для общества будет полезно, если каждыйбудет тщательно охранять свое добро; поэтому он решил, что воспитание обоихэтих качеств — умения нападать и умения защищаться — принесет богатые плодыпри обучении военному делу (являвшемуся главной наукой и добродетелью,которые он хотел привить своему народу) и что это возместит тот ущерб и тунесправедливость, которые вызываются присвоением чужой вещи.
Тиран Дионисий [606] захотел подарить Платону сшитое по персидскомуобразцу, длинное, пестро окрашенное одеяние, пропитанное благовониями, ноПлатон отказался принять его, говоря, что, будучи мужчиной, он не хочетодеваться в женское платье. Аристипп же принял этот подарок, заявив, чтоникакой наряд не в состоянии затмить неподдельное мужество. Друзья Аристиппаупрекали его в трусости за то, что, когда Дионисий плюнул ему в лицо, оночень легко отнесся к этому. «Ведь терпят же рыбаки, — ответил он им, — идопускают, чтобы морские волны окатывали их с головы до ног, ради того,чтобы выловить какого-нибудь пескаря». Однажды, когда Диоген мыл для себязелень к обеду, он увидел проходящего мимо Аристиппа и сказал ему: «Если быты умел довольствоваться зеленью, то не пресмыкался бы перед тираном», начто Аристипп ему ответил: «А если бы ты умел водиться с людьми, тебе неприходилось бы мыть себе зелень» [607]. Вот как разум оправдывает самыеразличные действия! Это — котелок с двумя ручками, который можно ухватить ис одной и с другой стороны:
Bellum, о terra hospita, portas;
Bello armantur equi, bellum haec armenta minantur.
Sed tamen iidem olim curru succedere sueti
Quadrupedes, et frena iugo concordia ferre;
Spes est pacis. [608]
Солона уговаривали не проливать слез по поводу смерти его сына, ибо онибесполезны и бессильны помочь горю; на что он ответил: «Потому-то я ипроливаю их, что они бесполезны и бессильны» [609]. Жена Сократа растравляласвою скорбь, восклицая: «О, как несправедливо эти злые судьи приговорилитебя к смерти!» — «А ты предпочла бы, чтобы они осудили меня заслуженно?», —ответил ей на это Сократ [610]. У нас прокалывают себе ушные мочки; греки жесчитали это признаком рабства. Мы таимся во время сношений с женщинами;индийцы же делают это открыто. Скифы приносили в жертву чужестранцев в своиххрамах; в других же местах, наоборот, храмы служили местом убежища.
Inde furor vulgi quod numina vicinorum
Odit uterque locus, cum solos credat habendos
Esse deos, quos ipse colit. [611]