не удалось заставить его изменить принятое решение: он заявил, что посколькутак или иначе ему придется переступить этот порог, то раз он зашел уже такдалеко, он хочет освободить себя от труда начинать все сначала. И хотячеловек, о котором идет речь, познакомился со смертью заранее, так сказатьна досуге, он не только не потерял охоты встретиться с нею, но, напротив,всей душой продолжал жаждать ее, ибо, достигнув того, ради чего он вступил вэто единоборство, он побуждал себя, подстегиваемый своим мужеством, довестиначатое им до конца. Это нечто гораздо большее, чем бесстрашие перед лицомсмерти, это неудержимое желание изведать ее и насладиться ею досыта.
История философа Клеанфа [22] очень похожа на только что рассказанную.У него распухли и стали гноиться десны; врачи посоветовали ему воздержатьсяот пищи; он проголодал двое суток и настолько поправился, что они объявилиему о полном его исцелении и разрешили вернуться к обычному образу жизни. Онже, изведав уже некую сладость, порождаемую угасанием сил, принял решение невозвращаться вспять и переступил порог, к которому успел уже так близкопридвинуться.
Туллий Марцеллин [23], молодой римлянин, стремясь избавиться отболезни, терзавшей его сверх того, что он соглашался вытерпеть, захотелпредвосхитить предназначенный ему судьбой срок, хотя врачи и обещали если нескорое, то во всяком случае верное его исцеление. Он пригласил друзей, чтобыпосовещаться с ними. Одни, как рассказывает Сенека, давали ему советы,которые из малодушия они подали бы и себе самим; другие из лести советовалиему сделать то-то и то-то, что, по их мнению, было бы для него всегоприятнее. Но один стоик сказал ему следующее: «Не утруждай себя, Марцеллин,как если бы ты раздумывал над чем-либо стоящим. Жить — не такое уж великоедело; живут твои слуги, живут и дикие звери; великое дело — это умеретьдостойно, мудро и стойко. Подумай, сколько раз проделывал ты одно и то же —ел, пил, спал, а потом снова ел; мы без конца вращаемся в том же кругу. Нетолько неприятности и несчастья, вынести которые не под силу, но ипресыщение жизнью порождает в нас желание умереть». Марцеллину не стольконужен был тот, кто снабдил бы его советом, сколько тот, кто помог бы ему восуществлении его замысла, ибо слуги боялись быть замешанными в подобноедело. Этот философ, однако, дал им понять, что подозрения падают на домашнихтолько тогда, когда осуществляются сомнения, была ли смерть господина вполнедобровольной, а когда на этот счет сомнений не возникает, то препятствоватьему в его намерении столь же дурно, как и злодейски убить его, ибо
Invitum qui servat idem facit occidenti. [24]
Он сказал, сверх того, Марцеллину, что было бы уместным распределить позавершении жизни кое-что между теми, кто окажет ему в этом услуги, напомнив,что после обеда гостям предлагают десерт. Марцеллин был человекомвеликодушным и щедрым: он оделил своих слуг деньгами и постарался утешитьих. Впрочем, в данном случае не понадобилось ни стали, ни крови. Он решилуйти из жизни, а не бежать от нее; не устремляться в объятия смерти, нопредварительно познакомиться с нею. И чтобы дать себе время основательнорассмотреть ее, он стал отказываться от пищи и на третий день, велев обмытьсебя теплой водой, стал медленно угасать, не без известного наслаждения, какон говорил окружающим. И действительно, пережившие такие замирания сердца,возникающие от слабости, говорят, что они не только не ощущали никакогострадания, но испытывали скорее некоторое удовольствие, как если бы ихохватывал сон и глубокий покой.
Вот примеры заранее обдуманной и хорошо изученной смерти.
Но желая, чтобы только Катон [25], и никто другой, явил миру образецнесравненной доблести, его благодетельная судьба расслабила, как кажется,руку, которой он нанес себе рану. Она сделала это затем, чтобы дать емувремя сразиться со смертью и вцепиться ей в горло и чтобы пред лицом грознойопасности он мог укрепить в своем сердце решимость, а не ослабить ее. И еслибы на мою долю выпало изобразить его в это самое возвышенное мгновение всейего жизни, я показал бы его окровавленным, вырывающим свои внутренности, ане с мечом в руке, каким запечатлели его ваятели того времени: ведь дляэтого второго самоубийства потребовалось неизмеримо больше бесстрашия, чемдля первого.
Глава XIVО том, что наш дух препятствует себе самому
Забавно представить себе человеческий дух, колеблющийся между двумяравными по силе желаниями. Он несомненно никогда не сможет принять решение,ибо склонность и выбор предполагают неравенство в оценке предметов. И еслибы кому-нибудь пришло в голову поместить нас между бутылкой и окороком,когда мы в одинаковой мере хотим и есть и пить, у нас не было бы, конечно,иного выхода, как только умереть от голода и от жажды. Чтобы справиться сэтой трудностью, стоики, когда их спрашивают, что же побуждает нашу душупроизводить выбор в тех случаях, когда два предмета в наших глазахравноценны, или отбирать из большого числа монет именно эту, а не другую,хотя все они одинаковы и нет ничего, что заставляло бы нас отдать ейпредпочтение, отвечают, что движения души такого рода произвольны ибеспорядочны и вызываются посторонним, мгновенным и случайным воздействием.На мой взгляд, следовало бы скорее сказать, что всякая вещь, с которой намприходится иметь дело, неизменно отличается от подобной себе, сколь бынезначительным это различие ни было, и что при взгляде на нее или приприкосновении к ней мы ощущаем нечто такое, что соблазняет и привлекает нас,определяя наш выбор, даже если это и не осознано нами. Равным образом, еслимы вообразим веревку, одинаково крепкую на всем ее протяжении, то решительноневозможно представить себе, что она может порваться, — ибо где же в такомслучае, она окажется наименее крепкой? Порваться же целиком она также неможет, ибо это противоречило бы всему наблюдаемому нами в природе. Есликто-нибудь добавит к этому еще теоремы, предлагаемые нам геометрией инеопровержимым образом доказывающие, что содержимое больше, нежели то, чтосодержит его, что центр равен окружности, что существуют две линии, которые,сближаясь друг с другом, все же никогда не смогут сойтись, а сверх того, ещефилософский камень, квадратуру круга и прочее, в чем причины и следствиястоль же несовместимы, — он сможет извлечь, пожалуй, из всего этогокое-какие доводы в пользу смелого утверждения Плиния: solum certum nihilesse certi, et homine nihil miserius aut superius [1].
Глава XVО том, что трудности распаляют наши желания
Нет ни одного положения, которому не противостояло бы противоречащееему, говорит наиболее мудрая часть философов [1]. Недавно я вспомнилзамечательные слова одного древнего мыслителя [2], которые он приводит, дабыподчеркнуть свое презрение к смерти: «Никакое благо не может доставить намстолько же удовольствия, как то, к потере которого мы приготовились». Inaequo est dolor amissae rei, et timor amittendae [3], —говорит тот же мыслитель, желая доказать, что наслаждение жизнью не можетдоставить нам истинной радости, если мы страшимся расстаться с нею. Мнекажется, что следовало бы сказать совершенно обратное, а именно: мы держимсяза это благо с тем большей цепкостью и ценим его тем выше, чем мынеувереннее в нем и чем сильнее страшимся лишиться его. Ведь вполнеочевидно, что подобно тому как огонь, войдя в соприкосновение с холодом,становится ярче, так и наша воля, сталкиваясь с препятствиями, закаляется иоттачивается:
Si nunquam Danaen habuisset aenea turris,
Non esset Danae de Iove facta parens, [4]
и что нет, естественно, ничего столь противоположного нашему вкусу, какпресыщение удовольствиями, и ничего столь для него привлекательного, как то,что редко и малодоступно: omnium rerum voluptas ipso quo debet fugarepericulo crescit [5].
Galla, nega; satiatur amor, nisi gaudia torquent. [6]
Желая оградить супругов от охлаждения любовного пыла, Ликург повелелспартанцам посещать своих жен не иначе, как только тайком, и, найди ихкто-нибудь вместе, это повлекло бы за собой такой же позор, как если бы тобыли люди, не связанные брачными узами [7]. Трудности в отыскании надежногоместа для встреч, опасность быть застигнутыми врасплох, страх передожидающим назавтра позором,
et languor, et silentium,
Et latere petitus imo spiritus, [8]
это-то и создает острую приправу.
Сколько сладострастных забав порождается весьма скромными и пристойнымирассуждениями о делах любви [9].
Сладострастие любит даже усиливать себя посредством боли; оно гораздоострее, когда обжигает и сдирает кожу. Куртизанка Флора рассказывала, чтоона никогда не спала с Помпеем без того, чтобы не оставить на его телеследов своих укусов [10]:
Quod petiere, premunt arcte, faciuntque dolorem
Corporis, et dentes inlidunt saepe labellis:
Et stimuli subsunt, qui instigant laedere id ipsum