«Если ты знаешь, — говорит Карнеад [11], — что в таком-то месте притаиласьзмея и на это место, ничего не подозревая, собирается сесть человек, чьясмерть, по твоим расчетам, принесет тебе выгоду, то, не предупредив его обопасности, ты совершишь злодеяние, и притом тем более великое, что твойпоступок будет известен лишь тебе одному». Если мы не вменим себе в законпоступать праведно, если мы приравняем безнаказанность к справедливости, токаких только злых дел не станем мы каждодневно творить. Я не считаюзаслуживающим особой похвалы то, что сделал Секст Педуцей, честно возвративвдове Гая Плоция [12] те его сокровища, которые Гай Плоций доверил ему безведома кого-либо третьего (подобные вещи не раз делал также я сам), но ясчел бы гнусным и омерзительным, если бы кто-нибудь не сделал этого. И янахожу уместным и очень полезным вспомнить в наши дни о Секстилии Руфе [13],которого Цицерон осуждает за то, что он принял наследство против своейсовести, хотя и пошел на это не только не вопреки законам, но и на основанииих, а также о Марке Крассе и Квинте Гортензии, равно осуждаемых Цицероном.Будучи людьми влиятельными и чрезвычайно могущественными, они были как-топриглашены в долю одним посторонним для них человеком, собиравшимсязавладеть наследством по подложному завещанию и надеявшимся таким способомобеспечить себе свою часть. Красе и Гортензий [14] удовольствовалисьсознанием, что они не являются соучастниками подлога, но не отказались,однако, воспользоваться плодами его; они сочли, что, поскольку им не грозятни обвинение по суду, ни свидетели, ни законы, они, стало быть, и незапятнали себя. Meminerint deum se habere testem, id est (ut ego arbitror)mentem suam [15].
Добродетель была бы вещью слишком суетной и легковесной, если быценность ее основывалась только на славе. И бесплодными были бы в такомслучае наши попытки предоставить ей особое, подобающее ей место, отделив ееот удачи, ибо есть ли еще что-нибудь столь же случайное, как известность?Profecto fortuna in omni re dominatur; ea res cunctas ex libidine magis,quam ex vero, celebrat, obscuratque [16]. Распространять молву онаших деяниях и выставлять их напоказ — это дело голой удачи: судьба даруетнам славу по своему произволу. Я не раз видел, что слава опережает заслуги,и не раз — что она безмерно превышает их. Кто первый заметил ее сходство стенью, тот высказал нечто большее, чем хотел; и та и другая необычайноприхотливы: и тень также порою идет впереди тела, которое отбрасывает ее,порою и она также намного превосходит его своею длиной. Те, которые поучаютдворян быть доблестными только ради почета, — quasi non sit honestum, quodnobilitatum non sit [17], чему они учат, как не тому, чтобычеловек никогда не подвергал себя опасности, если его не видят другие, ивсегда заботился о том, чтобы были свидетели, которые могли бы потомрассказать о его храбрости — и это в таких случаях, когда представляетсятысяча возможностей совершить нечто доблестное, оставаясь незамеченным?Сколько прекраснейших подвигов бесследно забывается в сумятице битвы! И ктопредается наблюдению за другими в разгар такой схватки, тот, очевидно,остается в ней праздным и, свидетельствуя о поведении своих товарищей пооружию, свидетельствует тем самым против себя. Vera et sapiens animimagnitudo, honestum illud, quod maxime naturam sequitur, in factis positumnon in gloria iudicat [18].
Вся слава, на которую я притязаю, это слава о том, что я прожил своюжизнь спокойно и притом прожил ее спокойно не по Метродору, Аркесилаю илиАристиппу [19], но по своему разумению. Ибо философия так и не смогла найтитакой путь к спокойствию, который был бы хорош для всех, и всякомуприходится искать его на свой лад.
Чему обязаны Цезарь и Александр бесконечным величием своей славы, какне удаче? Скольких людей придавила фортуна в самом начале их жизненногопути! Сколько было таких, о которых мы ровно ничего не знаем, хотя онипроявили бы не меньшую доблесть, если бы горестный жребий не пресек ихдеяний, можно сказать, при их зарождении? Пройдя через столько угрожавшихего жизни опасностей, Цезарь, сколько я помню из того, что прочел о нем, ниразу не был ранен, а между тем тысячи людей погибли при гораздо меньшейопасности, нежели наименьшая, которую он преодолел. Бесчисленное множествопрекраснейших подвигов не оставило по себе ни малейшего следа, и толькоредчайшие из них удостоились признания. Не всегда оказываешься первым впроломе крепостных стен или впереди армии на глазах у своего полководца, какесли б ты был на подмостках. Смерть чаще настигает воина между изгородью ирвом; приходится искушать судьбу при осаде какого-нибудь курятника: нужновыбить из сарая каких-нибудь четырех жалких солдат с аркебузами; нужноотделиться от войск и действовать самостоятельно, руководствуясьобстоятельствами и случайностями. И если внимательно приглядеться ко всемуэтому, то нетрудно, как мне кажется, прийти к выводу, подсказываемому намнашим опытом, а именно, что наименее прославленные события — самые опасные ичто в войнах, происходивших в наше время, больше людей погибло при событияхнезаметных и малозначительных, например при занятии или защите какой-нибудьжалкой лачуги, чем на полях почетных и знаменитых битв.
Кто считает, что напрасно загубит свою жизнь, если отдаст ее не прикаких-либо выдающихся обстоятельствах, тот будет склонен скорее оставитьсвою жизнь в тени, чем принять славную смерть, и потому он пропустит немалодостойных поводов подвергнуть себя опасности. А ведь всякий достойный поводпоистине славен, и наша совесть не преминет возвеличить его в наших глазах.Gloria nostra est testimonium conscientiae nostrae [20].
Кто порядочен только ради того, чтобы об этом узнали другие, и, узнав,стали бы питать к нему большее уважение, кто творит добрые дела лишь приусловии, чтобы его добродетели стали известны, — от того нельзя ожидатьслишком многого.
Credo che’l resto di quel verno cose
Facesse degne di tenerne conto;
Ma fur sin’à quel tempo si nascose,
Che non è colpa mia s’hor’non le conto:
Perche Orlando a far l’opre virtuose,
Piu ch’à narrarle poi, sempre era pronto;
Ne mal fu alcun’de li auoi fatti espresso,
Se non quando ebbe i testimoni appresso. [21]
Нужно идти на войну ради исполнения своего долга и терпеливо дожидатьсятой награды, которая всегда следует за каждым добрым делом, сколь бы оно нибыло скрыто от людских взоров, и даже за всякой добродетельной мыслью: этанаграда заключается в чувстве удовлетворения, доставляемого нам чистойсовестью, сознанием, что мы поступили хорошо. Нужно быть доблестным радисебя самого и ради того преимущества, которое состоит в душевной твердости,уверенно противостоящей всяким ударам судьбы:
Virtus, repulsae nescia sordidae,
Intaminatis fulget honoribus,
Nec sumit aut ponit secures
Arbitrio popularis aurae. [22]
Совсем не для того, чтобы выставлять себя напоказ, наша душа должнабыть стойкой и добродетельной; нет, она должна быть такою для нас, в нассамих, куда не проникает ничей взор, кроме нашего собственного. Это онанаучает нас не бояться смерти, страданий и даже позора; она дает нам силыпереносить потерю наших детей, друзей и нашего состояния; и, когдапредставляется случай, она же побуждает нас дерзать среди опасностей боя,non emolumento aliquo, sed ipsius honestatis decore [23]. Это — выгода гораздобольшая, и жаждать, и чаять ее гораздо достойнее, чем тянуться к почету иславе, которые в конце концов не что иное, как благосклонное суждение другихлюдей о нас.
Чтобы решить спор о каком-нибудь клочке земли, нужно выбрать из целогонарода десяток подходящих людей; а наши склонности и наши поступки, то естьнаиболее трудное и наиболее важное из всех дел, какие только возможны, мывыносим на суд черни, матери невежества, несправедливости и непостоянства!Не бессмысленно ли жизнь мудреца ставить в зависимость от суда глупцов иневежд? An quidquam stultius, quam, quos singulos contemnas, eos aliquidputare esse uiniversos [24]. Кто стремится угодить им, тот никогда ничего не достигнет; вэту мишень как ни целься, все равно не попадешь. Nil tam inaestimabile est,quam animi multitudinis [25]. Деметрий [26] сказал в шутку о гласе народном, что он не большесчитается с тем, который исходит у толпы верхом, чем с тем, который исходиту нее низом. А другой автор высказывается еще решительнее: Ego hoc iudico,si quando turpe non sit, tamen non esse non turpe, cum id a multitudinelaudetur [27].
Никакая изворотливость, никакая гибкость ума не могли бы направить нашишаги, вздумай мы следовать за столь беспорядочным и бестолковым вожатым;среди всей этой сумятицы слухов, болтовни и легковесных суждений, которыесбивают нас с толку, невозможно избрать себе мало-мальски правильный путь.Не будем же ставить себе такой переменчивой и неустойчивой цели; давайтенеуклонно идти за разумом, и пусть общественное одобрение, если ему будетугодно, последует за нами на этом пути. И так как оно зависит исключительно