, то,отвыкнув употреблять ее в живой речи, я утратил беглость, с какою некогдаговорил на ней; больше того, я отвык и писать по-латыни, а ведь в былоевремя я владел ею с таким совершенством, что меня прозвали «учителем Жаном».Вот как мало стою я и в этом отношении.
Красота — великая сила в общении между людьми; это она прежде всегоостального привлекает людей друг к другу, и нет человека, сколь бы диким ихмурым он ни был, который не почувствовал бы себя в той или иной мерезадетым ее прелестью. Тело составляет значительную часть нашего существа, иему принадлежит в нем важное место [21]. Вот почему его сложение иособенности заслуживают самого пристального внимания. Кто хочет разъединитьглавнейшие составляющие нас части и отделить одну из них от другой, теглубоко неправы; напротив, их нужно связать тесными узами и объединить водно целое; необходимо повелеть нашему духу, чтобы он не замыкался в себесамом, не презирал и не оставлял в одиночестве нашу плоть (а он и не мог бысделать это иначе, как из смешного притворства), но сливался с нею в тесномобъятии, пекся о ней, помогал ей во всем, наблюдал за нею, направлял еесвоими советами, поддерживал, возвращал на правильный путь, когда она с негоуклоняется, короче говоря, вступил с нею в брак и был ей верным супругом,так чтобы в их действиях не было разнобоя, но напротив, чтобы они былинеизменно едиными и согласными.
Христиане имеют особое наставление относительно этой связи, ибо онизнают, что правосудие господне предполагает это единение и сплетение тела идуши настолько тесным, что и тело, вместе с душой, обрекает на вечные мукиили вечное блаженство; они знают также, что бог видит все дела каждогочеловека и хочет, чтобы он во всей своей цельности получал по заслугам своимлибо кару, либо награду.
Школа перипатетиков, из всех философских школ наиболее человечная,приписывала мудрости одну-единственную заботу, а именно — печься об общемблаге этих обеих живущих совместною жизнью частей нашего существа иобеспечивать им это благо. Перипатетики полагали, что прочие школы,недостаточно углубленно занимаясь рассмотрением вопроса об этом совместномсуществовании, в равной мере впадали в ошибку, уделяя все свое внимание,одни — телу, другие — душе, и упуская из виду свой предмет, человека, и ту,кого они, вообще говоря, признают своей наставницей, то есть природу. Весьмавозможно, что преимущество, даруемое нам природой в виде красоты, и повело кпервым отличиям между людьми и к тому неравенству среди них, из которого ивыросло преобладание одних над другими:
agros divisere atque dedere
Pro facie cuiusque, et viribus ingenioque:
Nam facies multum valuit viresque virebant. [22]
Что до меня, то я немного ниже среднего роста. Этот недостаток нетолько вредит красоте человека, но и создает неудобство для всех тех, комусуждено быть военачальниками и вообще занимать высокие должности, ибоавторитетность, придаваемая красивой внешностью и телесной величавостью, —далеко не последняя вещь. Гай Марий [23] с большой неохотой принимал в армиюсолдат ростом менее шести футов. «Придворный» [24] имеет все основаниявысказывать пожелание, чтобы дворянин, которого он воспитывает, был скорееобычного роста, чем какого-либо иного; он прав также и в том, что не хочетвидеть в нем ничего из ряда вон выходящего, что подавало бы повод указыватьна него пальцем. Но если и нужна золотая середина, то в случае необходимостивыбора между отклонениями в ту или другую сторону я предпочел бы — если быречь шла о человеке военном, — чтобы он был скорее выше, чем ниже среднегороста. Люди низкого роста, говорит Аристотель [25], могут быть оченьмиловидными, но красивыми они никогда не бывают; в человеке большого ростамы видим большую душу, как в большом, рослом теле — настоящую красоту.Индийцы и эфиопы, говорит тот же автор [26], избирая своих царей иправителей, обращали внимание на красоту и высокий рост избираемых. И онибыли правы, ибо, если во главе войска находится вождь могучего и прекрасноготелосложения, его почитают те, кто идет за ним, и страшатся враги:
Ipse inter primos praestanti corpore Turnus
Vertitur, arma tenens, et toto vertice supra est. [27]
Наш великий, божественный и небесный царь, каждая мысль которого должнабыть тщательно, благочестиво и благоговейно принимаема нами, не пренебрегтелесной красотой: speciosus forma prae filiis hominum [28].
Также и Платон наряду с умеренностью и твердостью требует, чтобыправители его государства обладали красивой наружностью [29]. Чрезвычайнодосадно, если, видя вас среди ваших людей, к вам обращают вопрос: «А где жеваш господин?», и если на вашу долю приходятся лишь остатки поклонов,расточаемых вашему цирюльнику или секретарю, как это случилось с беднягойФилопеменом [30]. Однажды он прибыл раньше сопровождавших его в тот дом, гдеего ожидали, и хозяйка, не зная его в лицо и видя, до чего он невзраченсобой, велела ему помочь служанкам натаскать воду и разжечь огонь, чтобыуслужить Филопемену. Лица, состоявшие в его свите, прибыв туда и застав егоза этим приятным занятием, — ибо он счел необходимым повиноватьсяполученному им приказанию, — спросили его, что он делает. «Я расплачиваюсь, — сказал он в ответ, — за мое уродство». Красота всех частей тела нужнаженщине, но красота стана — единственная, необходимая мужчине. Там, гденалицо малый рост, там ни ширина и выпуклость лба, ни белизна глазного белкаи приветливость взгляда, ни изящная форма носа, ни небольшие размеры рта иушей, ни ровные и белые зубы, ни равномерная густота каштановой бороды, никрасота ее и усов, ни округлая голова, ни свежий цвет лица, ни благообразиечерт его, ни отсутствие дурного запаха, исходящего от тела, нипропорциональность частей его не в состоянии сделать мужчину красивым.
В остальном я сложения крепкого и, что называется, ладно скроен; лицо уменя не то чтобы жирное, но достаточно полное; темперамент — нечто среднеемежду жизнерадостным и меланхолическим, я наполовину сангвиник, наполовинухолерик:
Unde rigent setis mihi crura, et pectora villis; [31]
здоровье у меня крепкое, и я неизменно чувствую себя бодрым и, хотя яуже в годах, меня редко мучили болезни. Таким, впрочем, я был до сих пор,ибо теперь, когда перейдя порог сорока лет, я ступил уже на тропу, ведущую кстарости, я больше не считаю себя таковым:
minutatim vires et robur adultum
Frangit, et in partem peiorem liquitur aetas. [32]
То, что ожидает меня в дальнейшем, будет не более чем существованиемнаполовину; это буду уже не я: что ни день, я все дальше и дальше ухожу отсебя и обкрадываю себя самого:
Singula de nobis anni praedantur euntes. [33]
Что до ловкости и до живости, то их я никогда не знал за собой. Я — сынотца, поразительно живого и сохранявшего бодрость вплоть до глубокойстарости. И не было человека его круга и положения, который мог бысравняться с ним в телесных упражнениях разного рода, в чем бы они нисостояли; точно так же не было человека, который не превзошел бы меня в этомделе. Исключение составляет, пожалуй, лишь один бег: тут я был в числесредних. Что касается музыки, то ни пению, к которому я оказался совершеннонеспособен, ни игре на каком-либо инструменте меня так и не смогли обучить.В танцах, игре в мяч, борьбе я никогда не достигал ничего большего, чемсамой что ни на есть заурядной посредственности. Ну а в плаванье, искусствеверховой езды и прыжках я и вовсе ничего не достиг. Руки мои до тогонеловки, неуклюжи, что я не в состоянии сколько-нибудь прилично писать дажедля себя самого, и случается, что, нацарапав кое-как что-нибудь, япредпочитаю написать то же самое заново, чем разбирать и исправлять своюмазню. Да и читаю вслух я нисколько не лучше: я чувствую, что усыпляюслушателей. Словом, я великий грамотей! Я не умею правильно запечататьписьмо и никогда не умел чинить перья; не умел я также ни подобающим образомпользоваться ножом за едой, ни взнуздывать и седлать лошадь, ни носить наруке и спускать сокола, ни разговаривать с собаками, ловчими птицами илошадьми. Моим телесным свойствам соответствуют в общем и свойства моейдуши. Моим чувствам также неведома настоящая живость, они также отличаютсялишь силой и стойкостью. Я вынослив и легко переношу всякого рода тяготы, новынослив я только тогда, когда считаю это необходимым, и только до тех пор,пока меня побуждает к этому мое собственное желание,
Molliter austerum studio fallente laborem. [34]
Иначе говоря, если меня не манит предвкушаемое мной удовольствие и еслимной руководит нечто другое, а не моя собственная свободная воля, я ничегоне стою, ибо я таков, что, кроме здоровья и жизни, нет ни одной вещи насвете, ради которой я стал бы грызть себе ногти и которую готов был быкупить ценою душевных мук и насилия над собой,
tanti mihi non sit opaci