Omnis arena Tagi, quodque in mare volvitur aurum. [35]
До крайности ленивый, до крайности любящий свободу и по своемухарактеру и по убеждению, я охотнее отдам свою кровь, чем лишний раз ударюпальцем о палец. Душа моя жаждет свободы и принадлежит лишь себе и никомубольше; она привыкла распоряжаться собой по собственному усмотрению. Не знаянад собой до этого часа ни начальства, ни навязанного мне господина, ябеспрепятственно шел по избранному мной пути, и притом тем шагом, которыймне нравился. Это меня изнежило и сделало непригодным к службе другому.
У меня не было никакой нужды насиловать мой характер — моютяжеловесность, любовь к праздности и безделью, — ибо, оказавшись со днярождения на такой ступени благополучия, что я счел возможным остановиться наней, и на такой ступени здравомыслия, что это оказалось возможным, я ничегоне искал и ничего не обрел:
Non agimur tumidis velis Aquilone secundo,
Non tamen adversis aetatem ducimus Austris:
Viribus, ingenio, specie, virtute, loco, re,
Extremi primorum extremis usque priores. [36]
Я нуждался для этого лишь в одном — в способности довольствоватьсясвоей судьбой, то есть в таком душевном состоянии, которое, говоря поправде, вещь одинаково редкая среди людей всякого состояния и положения, нона практике чаще встречающаяся среди бедняков, чем среди людейсостоятельных. И причина этого, надо полагать, заключается в том, что жаждаобогащения, подобно всем другим страстям, владеющим человеком, становитсяболее жгучей, когда человек уже испробовал, что такое богатство, чем тогда,когда он вовсе не знал его; а, кроме того, добродетель умеренностивстречается много реже, чем добродетель терпения. Я не нуждаюсь ни в чем,кроме того, чтобы мирно наслаждаться благами, дарованными мне господом богомот неисповедимых щедрот его. Мне никогда не случалось нести какого-нибудьтягостного труда. Мне почти всегда приходилось заниматься лишь собственнымиделами; а если порою и доводилось брать на себя чужие дела, то соглашался яна это только с тем условием, что буду вести их в удобное для меня время ипо-своему. Так оно и бывало в действительности, поскольку дела эти поручалимне люди, исполненные ко мне доверия, знавшие, что я представляю собой, и нетолкавшие меня в спину. Ведь люди умелые извлекают кое-какую пользу даже изстроптивой и норовистой лошади.
Мое детство протекало в условиях весьма благоприятных инестеснительных; мне было совершенно неведомо строгое подчинение чужой воле.Все это, вместе взятое, воспитало во мне мягкость характера и сделало менянеустойчивым пред лицом неприятностей, и я неизменно бываю рад, когда отменя скрывают мои убытки и неполадки в хозяйстве, способные задеть меня заживое. В графу моих расходов я вношу также и то, что, по моей нерадивости,было истрачено лишнего на прокорм и содержание моих слуг:
haec nempe supersunt,
Quae dominum fallant, quae prosint furibus. [37]
Я предпочитаю не вести счет тому, что имею, лишь бы не быть в точностиосведомленным о понесенных мною убытках; и прошу тех, кто живет вместе сомной, чтобы в тех случаях, когда они не испытывают ко мне чувствапризнательности и обманывают меня, они делали это, хороня концы в воду. Нерасполагая достаточной твердостью, чтобы выносить докучливую возню сразличными, обступающими нас со всех сторон заботами, не умея постояннонапрягать свою волю, чтобы устраивать и улаживать мои дела так, как мне быхотелось, я, полагаясь во всем на судьбу, следую, насколько это для менядостижимо, такому правилу: «Ожидать всего самого худшего и, в случае еслиэто худшее грянет, мужественно переносить его с кротостью и терпением».Только к этому я и стремлюсь, именно к этому клонятся все мои рассуждения.
Когда мне угрожает опасность, я думаю не столько о том, как избегнутьее, сколько о том, до чего, в сущности, не важно, удастся ли мне ееизбежать. Ну а если она настигнет меня, что из этого? Не имея возможностивоздействовать на события, я воздействую на себя самого и покорно следую заними, раз не могу заставить их идти за собой. Я никогда не был искусен втом, чтобы отводить от себя удары судьбы, уклоняться от них или заставлятьее силой делать угодное мне, как никогда не умел также устраивать свои делаподобающим образом, руководствуясь голосом благоразумия. Еще в меньшей мерея обладаю выносливостью, чтобы смиряться с мучительными и тягостнымизаботами, которые необходимы для этого. И наиболее мучительное для менясостояние — это пребывать в обстоятельствах, которые нависают надо мной итеснят меня, а также метаться между надеждой и страхом.
Долго раздумывать над каким-либо делом, хотя бы самым пустячным, —занятие, для меня совершенно несносное, и я ощущаю, что мой ум подавленнеизмеримо сильнее, когда ему приходится претерпевать шатания и толчки,порождаемые неуверенностью и сомнениями, чем когда, свободный от колебаний,он принимает, полагаясь на счастье, то или иное окончательное решение, в чембы оно ни состояло. Лишь немногие страсти нарушали мой сон, но что дораздумий, то даже самое легкое безнадежно расстраивает его. Точно так же яне люблю покатых и скользких обочин дороги, а охотнее всего пользуюсь еесамой наезженной частью, хотя она в наиболее грязная и наиболее вязкая, ибо,стремясь к безопасности, я могу быть уверен, что отсюда я уже никуда несвалюсь. Равным образом я предпочитаю явные бедствия, ибо тут по крайнеймере меня не томит неизвестность — пройдут ли они стороной или нет; лучше ужпусть судьба одним ударом ввергнет меня в страдание:
dubia plus torquent mala. [38]
Когда приходит беда, я встречаю ее, как подобает мужчине, но во всехиных обстоятельствах веду себя как сущий младенец. Страх перед возможнымпадением причиняет мне более пагубную горячку, чем та, которую можетпричинить самый ушиб. Игра не стоит свеч. Скупцу его страсть доставляетмучения, которых не знает бедняк, а ревнивцу его страсть — муки, неизвестныерогоносцу. И нередко меньшее зло потерять виноградник, чем тягаться из-занего в суде.
Самая низкая ступенька — самая прочная: она — основа устойчивости всейлестницы. Стоя на ней, можно ни о чем не тревожиться; будучи вделананакрепко, она служит опорой всему остальному. Не содержит ли в себе нечтофилософское следующий пример, явленный нам одним дворянином, пользовавшимсяв свое время широкой известностью. Он женился уже в летах, проведя молодостьизрядным повесой. Это был мастак поболтать и большой насмешник. Вспоминая,сколь удобной мишенью были для него рогоносцы и как часто он потешался надними, этот дворянин, дабы оградить себя от того, же, взял в жены женщину,которую подцепил в таком месте, где каждый мог иметь ее за деньги, и ониначали совместную жизнь, обменявшись такими приветствиями: «Добрый день,потаскушка», «Добрый день, рогоносец» . И ни о чем он чаще и откровеннее небеседовал со своими гостями, как о причинах, побудивших его жениться на этойособе. Благодаря этому он обуздывал шедшие за его спиной пересуды и отводилот себя острие попреков этого рода.
Что касается честолюбия, которое — ближайший сосед самомнению или,скорее, дитя его, то для того, чтобы распалить во мне эту страсть, пришлосьбы, пожалуй, самому счастью схватить меня за руку. Ибо навязать ради зыбкойнадежды заботу на шею и подвергать себя бесчисленным тяготам, неизбежнымвначале для всякого, кто жаждет возвыситься над другими, — нет, это отнюдьне по мне: spem pretio non emo [39].
Я держусь того, что ясно вижу и чем обладаю, и никогда не удаляюсь отмоей гавани,
Alter remus aquas, alter tibi radat arenas. [40]
И к тому же, мало кому удается достигнуть чего-нибудь, не рискуяпредварительно своим кровным добром; и я считаю, что если его достаточно,чтобы поддерживать свое существование в тех же условиях, в каких ты родилсяи вырос, то совершеннейшее безумие терять то, что имеешь, в шатком расчетена возможность приобрести большее. Тому, кому судьба отказала в местечке,где он мог бы обосноваться и обеспечить себе спокойную и беззаботную жизнь,тому простительно рисковать тем, чем он владеет, поскольку так ли, иначе ли,а нужда все равно заставит его пуститься в погоню за счастьем. Capiendarebus in malis praeceps via est [41].
И я скорее готов оправдать младшего сына, бросающего на ветер своюзаконную долю [42], чем старшего, который, являясь блюстителем чести своегорода, сам доводит себя до разорения.
Руководствуясь советами моих добрых друзей минувших времен, я нашелсамый прямой и легкий путь, чтобы избавиться от подобных желаний иоставаться невозмутимо спокойным, —
Cui sit conditio dulcis sine pulvere palmae, [43] —
имея достаточно трезвое представление о своих силах, понимая, что набольшие дела их не хватит, и храня в памяти слова покойного канцлера Оливье,говорившего, «что французы похожи на обезьян, которые взбираются подеревьям, перескакивая с ветки на ветку, и успокаиваются только тогда,когда, добравшись до самой верхушки, показывают оттуда свои зады».
Turpe est, quod nequeas, capiti commitere pondus,
Et pressum infiexo mox dare terga genu. [44]
Далее те черты моего характера, которые, вообще говоря, нельзя назвать