Цицерону, Галену, Ульпиану и святому Иерониму [84], выставляет себя самого всмешном виде.
Я охотно возвращаюсь к мысли о пустоте нашего образования. Онопоставило себе целью сделать нас не то чтобы добропорядочными и мудрыми, аучеными, и оно добилось своего: оно так и не научило нас постигатьдобродетель и мудрость и следовать их предписаниям, но зато мы навсегдазапомнили происхождение и этимологию этих слов; мы умеем склонять самоеслово, служащее для обозначения добродетели, но любить ее мы не умеем. Иесли мы ни из наблюдения, ни на основании личного опыта не знаем того, чтоесть добродетель, то мы хорошо знаем ее на словах и постоянно твердим о ней.Когда речь идет о наших соседях, нам недостаточно знать, какого онироду-племени, кто их ближайшие родичи и какими связями они обладают; мыхотим, чтобы они подружились с нами, хотим установить с ними близость идобрые отношения. А наше образование между тем забивает нам головыописаниями, определениями и подразделениями разных видов добродетели, какесли бы то были фамильные прозвища и ветви генеалогического древа, нискольконе заботясь о том, чтобы установить между добродетелью и нами хотькакие-нибудь знакомство и близость. К тому же, для нашего обучения отобраныне те книги, в которых высказываются здравые и близкие к истине взгляды, нонаписанные на отменном греческом языке или на лучшей латыни, и заставляя насзатверживать эти красиво звучащие слова, нас принуждают загромождать памятьнелепейшими представлениями древности.
Подлинно разумное обучение изменяет и наш ум, и наши нравы, вроде того,как это произошло с Полемоном, распутным юношей-греком, который,отправившись случайно послушать один из уроков Ксенократа, не только оценилполностью красноречие и ученость философа и не только принес домой многополезных знаний, но и вынес оттуда плоды еще более ощутительные и болееценные, а именно то, что характер его внезапно изменился и нрав исправился [85]. А кто из нас когда-нибудь почувствовал на себе подобное воздействиенашего обучения?
faciasne, quod olim
Mutatus Polemon? Ponas insignia morbi,
Fasciolas, cubital, focalia, potus ut ille
Dicitur ex collo furtim carpsisse coronas,
Postquam est impransi correptus voce magistri? [86]
Наименее недостойным представляется мне то сословие, которое по причинесвоей простоты занимает последнее место; больше того, его жизнь кажется мненаиболее упорядоченной: нравы и речи крестьян я, как правило, нахожу болееотвечающими предписаниям истинной философии, чем нравы и речи нашихприсяжных философов [87]. Plus sapit vulgus, quia tantum, quantum opus est,sapit [88].
Самыми замечательными людьми, насколько я мог судить, наблюдая ихиздали (ибо, чтобы судить о них на мой лад, надо было бы к ним подойтиближе), были, если иметь в виду военные подвиги и познания в военной науке,герцог Гиз, скончавшийся в Орлеане, и покойный маршал Строцци [89]. Если жеговорить о людях ученых и отличавшихся выдающейся добродетелью, то я назовуОливье и Л’Опиталя, двух канцлеров Франции [90]. Мне кажется, что наш векпринес с собой расцвет поэзии, что у нас множество искуснейших знатоковсвоего дела в лице Дора, Беза, Бьюкенена, Лопиталя, Мондоре и Турнеба [91];что до пишущих по-французски, то я полагаю, что они подняли это искусство натакую ступень, на какой оно еще никогда у нас не было и, если вспомнить тотрод его, в котором блистают Ронсар с Дю Белле [92], то я никоим образом несчитаю, что им далеко до совершенства древних поэтов. Адриан Турнеб зналбольше — и если уж что-либо знал, то знал лучше, — чем кто бы то ни было излюдей его века, да и не одного его века. Жизнь недавно умершего герцогаАльбы, равно как и нашего коннетабля Монморанси, была благородной жизнью,причем судьба их во многом поразительно схожа [93]. Впрочем, красота ивеличие смерти последнего, скончавшегося на глазах у Парижа и своего короля,служа им в борьбе против ближайшей своей родни во главе войск, обязанныхсвоей победой его водительству и нанесенному им решительному удару, в стольпреклонном возрасте, заслуживают, на мой взгляд, быть отмеченными в рядунаиболее достопамятных событий нашего времени. Достойны нашей памяти инеизменные добросердечие, мягкость нрава и разумная снисходительностьгосподина Ла Ну [94], выдающегося и весьма опытного военачальника, хотя он,можно сказать, вырос и прошел воспитание в самой гуще бесчисленныхбеззаконий, творимых обоими взявшимися за оружие станами (этой подлиннойшколе предательства, бесчеловечности и разбоя) [95].
Прочие [96] добродетели в наш век очень редко или совсем невстречаются, но мужество стало, по причине наших гражданских войн, вещьювесьма обычной, и в этом отношении нетрудно найти среди нас души, почтисовершенные по своей твердости, и притом в столь большом количестве, чтосделать выбор здесь крайне затруднительно.
Вот и все о выдающемся и незаурядном душевном величии, с каким ясталкивался вплоть до этого часа.
Глава XVIIIОб изобличении во лжи
Мне скажут, пожалуй, что намерение избрать себя предметом своегоописания простительно людям незаурядным и знаменитым, которые благодарясвоей славе могут вызвать у других желание познакомиться с ними поближе.Конечно, я это отлично знаю и не собираюсь этого оспаривать. Знаю также, чтоне всякий ремесленник удостоит поднять глаза от своей работы, чтобывзглянуть на человека, вылепленного из обыкновенного теста, хотя, чтобыпоглазеть на въезд в город личности великой и примечательной, все они, какодин, покидают свои лавки и мастерские. Лишь тем, в ком есть нечто достойноеподражания и чья жизнь и взгляды могут служить образцом, подобает выставлятьсебя напоказ. У Цезаря или Ксенофонта было достаточно прочное основание,дававшее им право занимать других рассказом о себе: это было величиесвершенного ими. Равным образом всякому было бы любопытно прочесть дневникивеликого Александра, записки Августа, Катона, Суллы, Брута и прочих,повествующие об их деяниях, если бы такие записки остались после них. Образыподобных людей любят и изучают, даже когда они отлиты из меди или высеченыиз камня.
Это предостережение вполне справедливо, но меня оно, в сущности, едвали касается:
Non recito cuiquam, nisi amicis, idque rogatus,
Non ubivis, coramve quibuslibet. In medio qui
Scripta foro recitent, sunt multi, quique lavantes. [1]
Я не высекаю здесь изваяния, чтобы установить его на городскомперекрестке, в церкви или в каком-нибудь другом общественном месте:
Нет, это изваяние предназначается для укромного уголка библиотеки и длятого, чтобы развлечь соседа, родственника или друга, которому будет приятноснова увидеть мои черты и узнать меня в этом изображении. Другие решаютсяговорить о себе, потому что находят этот предмет заслуживающим внимания иблагодарным; я же, напротив, делаю это лишь потому, что, находя его пустым инеблагодарным, могу не опасаться обвинения в похвальбе.
Я охотно обсуждаю дела, совершаемые другими; что до моих, то я подаюмало поводов к их обсуждению по причине ничтожности их. Я не нахожу в себестолько похвального, что мог бы позволить себе говорить о нем без краскистыда на лице. Каким удовольствием было бы для меня послушать кого-нибудь,кто рассказал бы мне о нравах, наружности, душевном складе, наиболеепривычных речах и превратностях судьбы моих предков! С каким вниманием ловилбы я каждое его слово! И в самом деле, только безнадежно дурной человекможет относиться с презрением к портретам своих друзей и предшественников, кпокрою их платья, к их оружию. Что до меня, то я сохраняю бумаги, печать,часослов и особого вида шпагу, которая в свое время служила им. Я не убрализ моего кабинета и длинной трости, которую не выпускал из рук мой отец.Paterna vestis et annulus, tanto carior est posteris, quanto erga parentesmaior affectus [3].
Если мои потомки не обнаружат в отношении меня охоты к чему-либоподобному, у меня найдется, чем отплатить им за это; ведь сколь бы мало онини считались со мною, я к тому времени буду считаться с ними еще меньше. Всемои взаимоотношения с обществом сводятся в данном случае к тому, что язаимствую у него более удобные и быстродействующие орудия воспроизведениямоих мыслей; в возмещение я предохраню, быть может, когда-нибудь кусок маслана рыночной стойке от таяния на солнцепеке [4].
И если даже случится, что ни одна душа так и не прочитает моих писаний,потратил ли я понапрасну время, употребив так много свободных часов на столь