ясности мысли, ни в мужестве. Причины такой твердой убежденности могут бытьразные, ибо наше воображение проделывает с самим собой и с нами все чтоугодно.
Покушение, которое осуществлено было около Орлеана [15], не имеет себеравных: решающую роль здесь сыграла удача, а вовсе не храбрость, инанесенный удар не был бы смертельным, если бы не помогла случайность. Самаямысль стрелять издалека и сидя верхом на лошади в человека, который тожесидит на коне и находится в движении, говорит о том, что покушающийсяпредпочитал лучше погибнуть, чем не достигнуть своей цели. Этоподтверждается тем, что последовало. Стрелявший был до такой степени опьяненмыслью о своем блестящем подвиге, что совершенно потерял голову и неспособен был думать ни о бегстве, ни о предстоящем допросе. Ему следовалопросто-напросто присоединиться к своим, перебравшись через реку. Этосредство, к которому я всегда прибегал при малейшей опасности и которое ясчитаю не сопряженным почти ни с каким риском, как бы широка ни была река,лишь бы только лошади было легко сойти в воду и на другой стороне виднелсябы удобный берег. Убийца принца Оранского, когда ему вынесли жестокийприговор, заявил: «Я был к этому готов; вы изумитесь моему терпению».
Ассасины [16], одно из финикийских племен, славятся среди магометансвоим исключительным благочестием и чистотой нравов. Самым верным способомпопасть в рай у них считается убить какого-нибудь иноверца. Нередкослучалось поэтому, что один или два из них, ради столь важного дела презреввсе опасности и обрекши себя на верную смерть, отправлялись убивать (словоassassiner «убивать» происходит от названия этого народа) своего врага наглазах его соратников. Так был убит на улице своего города граф РаймундТриполитанский [17].
Глава XXXОб одном уродце [1]
Рассказ мой будет очень простодушен, ибо судить о таких вещах япредоставляю врачам. Позавчера я видел ребенка, которого вели двое мужчин икормилица, называвшие себя отцом, дядей и теткой ребенка. Они собиралиподаяние, показывая всем его уродство. Ребенок имел обычный человеческийвид, стоял на ногах, мог ходить и что-то лопотал, так же примерно, как и вседети его возраста; он не хотел принимать никакой другой пищи, кроме молокасвоей кормилицы, а то, что в моем присутствии ему клали в рот, он немногожевал, а затем выплевывал, не проглотив; в его крике было что-то необычное,ему было еще только четырнадцать месяцев. Пониже линии сосков он былсоединен с другим безголовым ребенком, у которого задний проход был закрыт,а все остальное в порядке; одна рука была у него короче другой, но этооттого, что она была у него сломана при рождении. Оба тела были соединенымежду собой лицом к лицу в такой позе, как если бы ребенок поменьше хотелобнять большего. Соединявшая их перепонка была шириной не больше чем вчетыре пальца, так что, если приподнять этого безголового ребенка, то можнобыло увидеть пупок второго; спайка проходила, таким образом, от сосков и допупка. Пупка безголового ребенка не было видно в отличие от всей остальнойвидневшейся части его живота. Подвижные части тела безголового ребенка —руки, бедра, ягодицы, ноги — болтались вокруг второго ребенка, которомубезголовый доходил до колен. Кормилица сообщала, что он мочится через обамочевых канала; таким образом, органы безголового ребенка исправнодействовали, и находились на тех же местах, что и у того, другого, но толькоотличались меньшими размерами.
Это двойное тело, имевшее отдельные члены и заканчивавшееся однойголовой, могло служить для нашего короля благоприятным предзнаменованиемтого, что под эгидой его законов могут объединяться различные части нашейстраны, но, дабы не впасть в ошибку, пусть лучше вещи идут своим путем, ибопредпочтительно гадать о том, что уже произошло: Ut cum facta sunt, tum adconiecturam aliqua interpretatione revocantur [2]. Так и об Эпимениде говорили, что он угадывает задним числом [3].
Я видел недавно в Медоке одного пастуха лет тридцати, у которого небыло ни малейшего намека на детородные органы; у него есть три отверстия, изкоторых у него беспрестанно выделяется моча; у него растет густая борода, ион любит касаться женского тела.
Те, кого мы называем уродами, вовсе не уроды для господа бога, которыйв сотворенной им вселенной взирает на неисчислимое множество созданных имформ; можно поэтому полагать, что удивляющая нас форма относится к какой-тодругой породе существ, неизвестной человеку. Премудрость божия порождаеттолько благое, натуральное и правильное, но нам не дано видеть порядка исоотношения всех вещей.
Quod crebro videt, non miratur, etiam si cur fiat nescit. Quod ante nonvidit, id, si evenerit, ostentum esse censet. [4]
Мы называем противоестественным то, что отклоняется от обычного; однаковсе, каково бы оно ни было, соответствует природе. Пусть же этотестественный и всеобщий миропорядок устранит растерянность и изумление,порождаемые в нас новшествами.
Глава XXXIО гневе
О чем бы ни писал Плутарх, он всегда восхитителен, но особенно в своихсуждениях о человеческих поступках. Взять, например, его замечательныесуждения, высказанные в его сравнении Ликурга с Нумой по поводу того, какнелепо оставлять детей на попечении и воспитании родителей. В большинствегосударств, как указывает Аристотель [1], всякому отцу семействапредоставляется — все равно как у циклопов — воспитывать жен и детей как имвздумается, и только в Спарте и на Крите воспитание детей ведется поустановленным законам. Кому не ясно, какое важнейшее значение имеет длягосударства воспитание детей? И тем не менее, без долгих размышлений, детейоставляют на произвол родителей, какими бы взбалмошными и дурными людьми онини были.
Сколько раз, проходя по улицам, я испытывал желание устроить скандал,заступившись за какого-нибудь малыша, которого потерявшие от гнева головуотец или мать колошматят, дубасят, избивают чуть ли не до смерти! Поглядите,как они вращают глазами от ярости:
rabie iecur incendente, feruntur
Praecipites, ut saxa iugis abrupta, quibus mons
Subtrahitur, clivoque latus pendente recedit. [2]
А ведь, согласно Гиппократу [3], самые опасные болезни — это те, чтоискажают лица. Послушайте только, как неистово они орут на малютку, недавно,может быть, вышедшего из пеленок. В результате дети бывают покалечены илинавсегда оглушены ударами; а наше законодательство не обращает на это нималейшего внимания, словно эти вывихнутые суставы не принадлежат членамнашего общества:
Gratum est quod patriae civem populoque dedisti,
Si facis ut patriae sit idoneus, utilis agris,
Utilis et bellorum et pacis rebus agendis. [4]
Ни одна страсть не помрачает в такой мере ясность суждения, как гнев.Никто не усомнится в том, что судья, вынесший обвиняемому приговор вприпадке гнева, сам заслуживает смертного приговора. Почему же в такомслучае отцам и школьным учителям разрешается сечь и наказывать детей, когдаони обуреваемы гневом? Ведь это не обучение, а месть. Наказание должнослужить для детей — лечением, но ведь не призвали бы мы к больному врача,который пылал бы к нему яростью и гневом.
Мы сами, желая быть на высоте, никогда не должны были бы давать волюрукам по отношению к нашим слугам, пока мы обуреваемы гневом. До тех пор,пока пульс наш бьется учащенно и мы охвачены волнением, отложим решениевопроса; когда мы успокоимся и остынем, вещи предстанут нам в ином свете, асейчас нами владеет страсть, это она подсказывает нам решение, а не наш ум.
Рассматриваемый сквозь призму этой страсти проступок приобретаетувеличенные размеры, подобно очертаниям предметов, скрытых туманом. Голодныйнабрасывается на мясо, но желающий применить наказание не должен испытыватьни голода, ни жажды.
Кроме того, наказания, продуманные и взвешенные, воспринимаютсянаказуемыми как заслуженные и приносят ему большую пользу. В противномслучае он не считает, что был справедливо наказан человеком, охваченнымгневом и яростью; наказуемый ссылается в свое оправдание на взвинченностьсвоего хозяина, на его горящие щеки, необычные бранные слова, на еговозбуждение и неистовую стремительность:
Ora tument ira, nigrescunt sanguine venae,
Lumina Gorgoneo saevius igne micant. [5]
Светоний сообщает, что, когда Луций Сатурнин осужден был Цезарем, емуудалось путем апелляции к народному собранию добиться пересмотра приговора,так как он ссылался на вражду и неприязнь Цезаря, которыми продиктовано былоего решение [6].
Слово и дело — разные вещи, и надо уметь отличать проповедника от егопроповеди. Те, кто в настоящее время старается подорвать основы нашейрелигии, ссылаясь на пороки служителей церкви, бьют мимо цели; истинностьнашей религии зиждется не на этом; такой способ доказательства нелеп испособен лишь все запутать. У добропорядочного человека могут быть ложныеубеждения, а с другой стороны, заведомо дурной человек может проповедоватьистину, сам в нее не веря. Разумеется, это прекрасно, когда слово нерасходится с делом, и я не буду отрицать, что, когда словам соответствуют