, касаясьвопроса о выдержке спартанских детей, приводит примеры событий, случавшихсяв его время, в которые еще труднее поверить; так, если взять пример, окотором Цицерон сообщил [9] еще до Плутарха, а именно, что в их временаможно было встретить юношей, которых для доказательства их выдержкииспытывали перед алтарем Дианы: их бичевали до крови, а они не только некричали, но даже не разрешали себе издать стон, некоторые же добровольнопозволяли засечь себя насмерть. А вот еще пример, о котором также сообщаетПлутарх [10] наряду с сотней других упоминающих об этом случае свидетелей:во время жертвоприношения в рукав одного спартанского юноши попал горящийуголь; рукав воспламенился и рука юноши стала гореть, но он терпел до техпор, пока запах паленого мяса не ударил в нос присутствующим. Согласнопонятиям спартанцев, ничто не могло в такой мере затронуть их честь и в ихглазах не было ничего более ужасного и позорного, как быть пойманным вмомент кражи. Я до такой степени проникнут верой в величие этих людей, чторассказ Плутарха, вопреки Бодену, не только не кажется мне невероятным, но яне нахожу в нем даже ничего необычного и поразительного.
В истории Спарты можно найти тысячи гораздо более потрясающих иисключительных примеров, ее история полна таких чудес.
Марцеллин собщает [11] по поводу воровства, что в его времена нельзябыло придумать такой пытки, которая способна была бы заставить уличенных вэтом весьма распространенном среди египтян преступлении хотя бы раскрытьсвое имя.
Одного испанского крестьянина подвергли пытке, добиваясь, чтобы онвыдал своих сообщников в убийстве претора Луция Пизона. В разгар своихмучении он завопил, что друзьям его нечего опасаться: пусть спокойно стоятна месте и смотрят на него; они тогда убедятся, что нет такой боли, котораямогла бы вырвать у него хоть слово признания. В течение всего этого дня отнего не могли добиться ничего другого. На следующий день, когда его привели,чтобы возобновить пытки, он с силой вырвался из рук стражи и, ударившись сразмаху головой о стену, размозжил себе череп и пал мертвый [12].
Эпихарида, презрев жестокость приспешников Нерона — и выдержав кандалы,бичевание и истязание колодками, не сказала в течение первого дня ни одногослова о заговоре, раскрытия которого от нее добивались. На другой день,когда ее несли в кресле (ибо она не могла держаться на переломанных ногах),чтобы возобновить пытки, она продела шнур от своего платья через ручкукресла и, сделав петлю, просунула в нее голову и, навалившись на шнур всейтяжестью тела, удавилась. Найдя в себе достаточно мужества, чтобы умеретьподобной смертью, избежав продолжения пыток и дав такое удивительноедоказательство своей выдержки, не посмеялась ли она тем самым над тираном ине подала ли она и другим пример противодействовать ему [13]?
Порасспросите-ка наших конных стрелков о том, что им пришлосьперевидать во время происходивших у нас гражданских войн, и они приведут вамзамечательные примеры выдержки, упорства и сопротивления, проявленных в нашзлосчастный век нашими современниками, гораздо более расслабленными иизнеженными, чем египтяне, — примеры, достойные сравнения с теми, какие мысейчас привели относительно доблести спартанцев. Мне известно, чтовстречались простые крестьяне, которые шли на то, чтобы им поджаривалипятки, отрубали затвором ружья концы пальцев или так туго стягивали головутолстой веревкой, что глаза у них вылезали на лоб, лишь бы не платитьтребуемого от них выкупа.
Я видел крестьянина, которого признали мертвым и оставили лежать голымво рву, шея у него совсем посинела и вздулась от веревки, которая все ещеболталась на ней; накануне он был привязан ею к хвосту лошади, которая всюночь волочила его за собой; на его теле было множество колотых ран,нанесенных кинжалом — не для того, чтобы убить, а чтобы причинить ему боль инапугать; он все это вытерпел вплоть до того, что лишился чувств испособности речи, ибо решил, как он потом рассказывал мне, лучше претерпетьтысячу смертей (и в самом деле, его страдания были не легче смерти!), чемсогласиться на уплату выкупа: а ведь это был один из самых богатых крестьянв наших местах. А сколько было людей, которые мужественно шли на костерумирать за чужие идеи, непонятные и неизвестные им!
Я знал сотни женщин — говорят, что в этом отношении жительницы Гасконизанимают особо почетное место, — которые скорее согласились бы, чтобы ихжгли раскаленным железом, чем отказались от своих слов, брошенных в пылугнева. От ударов или всякого иного принуждения их упорство лишь возрастает.Автор, сочинивший рассказ о женщине [14], которая, несмотря ни на какиеугрозы и избиения, продолжала обзывать своего мужа вшивым, а когда, подконец, ее бросили в реку, она, идя ко дну, все еще поднимала кверху руки,делая вид, будто щелкает вшей у себя на голове, — этот автор, повторяю,сочинил рассказ, который каждый день подтверждается примерами упорстваженщин. А упорство — родная сестра выдержки, по крайней мере в отношениитвердости и настойчивости.
Как я уже говорил в другом месте [15], не следует судить о том, чтовозможно и что невозможно, на основании того, что представляется вероятнымили невероятным нашим чувствам, и грубая ошибка, в которую впадаетбольшинство людей (в чем я однако, не упрекаю Бодена), состоит в том, чтоони не хотят верить тому, чего не смогли бы сделать сами или не захотели бысделать. Всякому кажется, что он совершеннейший образец природы, что он —пробный камень и мерило для всех других. Черты, не согласующиеся с егособственными, уродливы и фальшивы. Какая непроходимая глупость! Что касаетсяменя, то я считаю множество людей стоящими значительно выше меня, особенномужей древности; и, хотя ясно сознаю свою неспособность следовать ихпримеру, стараюсь все же не упускать их из виду, пытаюсь разобраться впричинах, поднимающих их на такую высоту, и иногда мне удается найти у себяслабые зачатки таких же свойств. Точно так же я веду себя и по отношению ксамым низменным душам: я не удивляюсь им и не считаю их чем-то невероятным.Я прекрасно вижу, какой дорогой ценой великие мужи древности платили за своевозвышение, и восхищаюсь их величием; я перенимаю те стремления, которые, намой взгляд, прекрасны, и если у меня не хватает сил следовать им, то вовсяком случае мое внимание пристально обращено к ним.
Другой пример, приводимый Боденом из области невероятных и полностьювымышленных вещей, сообщаемых Плутархом, касается Агесилая, который былприговорен эфорами к штрафу за то, что снискал себе расположение и любовьсвоих сограждан. Я не понимаю, что неверного усматривает Боден в этомсообщении Плутарха, но во всяком случае Плутарх сообщает здесь о вещах,которые ему были значительно лучше известны, чем нам; ведь в Греции быловполне обычным делом наказывать или изгонять людей только за то, что оничересчур потакали своим согражданам, доказательством чего служат остракизм ипетализм [16].
У Бодена есть еще одно обвинение, которое я воспринимаю как незаслуженную Плутархом обиду; а именно, Боден утверждает, что Плутархдобросовестен, когда сравнивает римлян с римлянами и греков с греками, но нев своих параллельных жизнеописаниях греков и римлян; доказательством могутслужить, говорит он, сравнения Демосфена с Цицероном, Катона с Аристидом,Суллы с Лисандром, Марцелла с Пелопидом, Помпея с Агесилаем. Боден считает,что Плутарх обнаружил свое пристрастие к грекам, сопоставив их с лицами,которые были им совсем не под стать. Бросать Плутарху такое обвинение значитпорицать в нем самое прекрасное, самое достойное похвалы: ибо в этихсопоставлениях (которые являются наилучшей частью творений Плутарха икоторые, на мой взгляд, и сам он больше всего любил) верность и искренностьего суждений не уступают их глубине и значительности. Здесь перед намифилософ, наставляющий нас в добродетели. Посмотрим, сумеем ли мы снять снего приведенный выше упрек в предвзятости и искажении.
Поводом к такому суждению о Плутархе могло, мне кажется, послужить товеликое преклонение перед именами римлян, которое тяготеет над нашими умами.Так, нам представляется, что Демосфен отнюдь не мог сравняться в славе скаким-нибудь консулом, проконсулом или квестором великой римской державы. Нокто захочет разобраться в истинном положении дел и в самих этих людях — кчему и стремился Плутарх, — кто захочет сопоставить нрав этих людей, иххарактеры и способности, а не их судьбы, тот согласится, думаю, со мной и, вотличие от Бодена, признает, что Цицерон и Катон Старший во многом уступаюттем людям, с которыми Плутарх их сравнивает. На месте Плутарха я скореевыбрал бы для осуществления его замысла параллель между Катоном Младшим иФокионом, ибо при таком сопоставлении различие между сравниваемыми было быболее убедительным и преимущество было бы на стороне римлянина. Что касаетсяМарцелла, Суллы и Помпея, то я охотно признаю, что их военные подвиги болеедоблестны, блестящи и значительны, чем подвиги тех греков, которых Плутархсравнивает с ними. Однако в военном деле, как и во всяком ином, самыенеобычайные и выдающиеся подвиги отнюдь не являются самыми замечательными. Янередко вижу, как имена полководцев меркнут перед именами людей с меньшимизаслугами; примером могут служить имена Лабиена, Вентидия, Телесина и многихдругих [17]. Если бы я с этой точки зрения захотел вступиться за греков, торазве не мог бы я сказать, что Камилл [18] куда менее годится для сравненияс Фемистоклом, братья Гракхи для параллели с Агисом и Клеоменом, Нума для